Луна доктора Фауста - Франсиско Луке

Из-за его широкой спины послышался звонкий, как будто детский смех, и Филипп заулыбался, увидев чету пигмеев.

- Они говорят, что очень рады видеть великана, у которого волосы цвета спелого маиса.

- Скажите, что и я рад им.

Карлики весело рассмеялись, когда Диего перевел им слова Гуттена. Девушка одним прыжком вскочила в гамак и ухватила Филиппа за бороду.

- Они просят простить их за то, что они обманули вас, назвавшись женихом и невестой. Малыш - невольник, но подружка его и вправду дочка вождя. В мужья ей был предназначен совсем другой, но она ни в какую не желала выходить за него.

Гуттен шутливо погрозил ей пальцем.

- Так, значит, мы имеем дело с беглецами?

- Да. Они мечтают пожениться и жить с нами, то есть с вами, сеньор Гуттен. Девица обещает печь вам лепешки неземного вкуса, а паренек будет обрабатывать землю, которую вы ему дадите.

- Ах вот как! - расхохотался Филипп.- Я одним махом получаю и ключницу, и дворецкого! Что ж, беру их на службу!

Индейцы, услышав это, схватились за руки и заплясали вокруг Гуттена, живо напомнив ему Арштейнский лес, и эльфов, кружащихся на поляне, и горячее дыхание раскосой красавицы ведьмы. Но в ушах у него зазвучал голос доктора Фауста: "...турок клянется Магометом, двое карликов оплакивают вашу гибель..."

С помощью Диего де Монтеса пигмеи достигли изрядных успехов в изучении испанского языка и через три месяца могли уже сносно объясняться на нем. Гуттену, обратившему их в католическую веру, стоило немалых трудов уговорить девушку прикрыть свою наготу куском красной материи. Оба были окрещены и получили христианские имена Фернандин и Магдалена, хотя юноша откликался и на прежнее свое прозвище Перико1. Новые знакомцы сумели заполнить пустоту в душе Филиппа, томящейся от праздности и ожидания. По вечерам, посадив карликов перед собой в седло, он возил их по городу, а в хижине сколотил для них топчанчик, чтобы они предавались своим любовным утехам не прилюдно. Перико и Магдалена, усердные и хлопотливые, точно гномы, в скором времени и без особого труда приобщились к жизни европейцев, постигли их нравы и обычаи; Перико скакал на неоседланной лошади по улицам Коро, а Магдалена, уперев руки в бока, отчаянно торговалась на рынке, доказывая, что язычок у нее подвешен не хуже, чем у самой бойкой севильянки.

Разновидность американского попугая.

Королевский суд обязал губернатора Наварро взять Франсиско Веласко под стражу.

- Ну разве не говорил я вам,- ликовал епископ,- что безумие не может продолжаться вечно! Это только начало, теперь надо ждать нового приговора этому злодею.

Однако маленький Перико принес ошеломительное известие:

- Веласко удрал из тюрьмы и сманил с собой двадцать восемь солдат!

- Без помощи судьи Наварро ему нипочем бы это не удалось! - воздев перст, молвил епископ.

Наварро же, дабы избегнуть нареканий, бросился в погоню за Веласко, направившимся, по слухам, в Картахену. Через пять дней судья понуро воротился в Коро. Из всего отряда назад пришли только шестеро - и в их числе Гольденфинген с Монтальво.

- Что случилось? - предчувствуя недоброе, спросил епископ.

- Все удрали! - ответил судья.- Все удрали вместе с Веласко в Кубагуа!

- Вранье! - так высказался по этому поводу Хуан де Кинкосес.- Мы ухитрились догнать отряд Веласко и, не пролив при этом ни капли крови, заставили их сложить оружие.

- И что же было дальше?

- Дальше? А дальше этот дурень Наварро заговорил с преступником, точно с Франциском Первым после битвы при Павии: "Вот ваша шпага, капитан! Я не позволю себе такой низости, как лишить столь доблестного воина его оружия. Вы - мой пленник. Возвращайтесь со мной в Коро". Разумеется, те, получив оружие, не долго думая, взяли в плен нас. Мои солдаты были столь обескуражены этим нелепым происшествием, что рассудили: чем жить под властью такого безмозглого остолопа, лучше уж последовать за Веласко и перебраться в Кубагуа.

- Понимаю...- протянул епископ.- Понимаю вас, Кинкосес, и разделяю ваше мнение о том, что судью следует держать под замком по причине полнейшего его слабоумия, от которого проистекают и все прочие беды. Пока что посадите его в колодки и выставьте на всеобщее обозрение и осмеяние. При первой же возможности отправьте его в цепях в Санто-Доминго. Обязанности губернатора я тем временем возьму на себя.

Из круглых отверстий торчали скованные руки и голова судьи Наварро, который последними словами поносил епископа и всех немцев. Магдалена по наущению Филиппа приносила узнику поесть и кормила его с ложки.

Перико это возмутило до глубины души, и, едва Магдалена, исполнив долг милосердия, ушла, он тотчас подобрался к колодкам, привстал на цыпочки и под общий хохот помочился на судью.

Гольденфинген и Перес де ла Муэла держались за бока от смеха. Но в эту минуту чьи-то сильные руки схватили карлика за пояс и подняли в воздух.

- Заруби себе на носу, малыш,- сказал Монтальво, а это был именно он,с испанцем так поступать нельзя и испанец так поступать не станет. Он может убить, но не опозорить. Пойдем-ка к хозяину.

Гуттен строго выбранил своего слугу, потом долго распространялся о христианском милосердии и наконец наложил на Перико епитимью: сегодня же ночью, стоя на коленях в изножье гамака, шесть раз подряд помолиться по четкам, не пропуская ни одной бусины.

Карлик, бормоча молитвы, поглядывал время от времени на печальное и суровое лицо своего хозяина и, не обращая внимания на Магдалену, манившую его к себе на топчанчик, думал так: "Моему хозяину не хватает женщины, в этом нет сомнения. Нельзя столько времени жить одному и при этом не повредиться. Завтра же переговорю с Амапари. индеанкой, у которой такая длинная шея, а ноги еще длинней. Белые люди ссорятся из-за нее. Завтра же приведу ее сюда. Аминь".

Возвращаясь в полдень домой, Филипп еще на углу услышал вопли Магдалены:

- Шлюха, потаскуха!

Амапари выскочила из его хижины, спасаясь, и помчалась по улице, преследуемая Магдаленой, сжимавшей в руке большой нож.

- Что тут за шум? - осведомился Филипп.

- Я выставила ее отсюда! - рыдая, отвечала Магдалена.- Нечего этой мерзавке здесь делать.

- Ладно, ладно, успокойся. Ее уже нет. А зачем же она приходила?

- Негодник Перико позвал ее... Хотел тебя обрадовать...

Гуттен сначала нахмурился, а потом нежно улыбнулся малютке:

- Пока я не женюсь, Магдалена, ты будешь в моем доме единственной женщиной.

Та радостно вскрикнула и, лепеча "славно, славно", бросилась ему на шею. Подошедший в эту минуту солдат окликнул Филиппа:

- У меня для вас письмо, сеньор Гуттен. Вроде бы от его милости Хорхе Спиры. Из Санто-Доминго.

Весь тот год, что бывший губернатор провел в Санто-Доминго или на Эспаньоле, как еще называли этот остров, он постоянно сносился с Филиппом. Одно из первых писем содержало подробности о Федермане: "Разорив Маракайбо, он основал новый город в Кабо-де-ла-Вела, на самой границе с провинцией Сайта-Марта, отчего воспоследовала длительная рознь с ее обитателями".

В другом письме, относившемся к началу 1539 года, Спира уведомлял Филиппа о том, что Федерман оговорил перед государем братьев Вельзеров, а заодно и его, Спиру. "Он обвинил нас в том, что мы наносим ущерб казне, присваивая часть королевской пятины. Как вы понимаете, Варфоломей Вельзер, возмутясь бессовестною клеветой, поклялся прахом отца страшно отомстить негодяю и, по слухам, собрался сам ехать в Толедо, ко двору. : Что же до меня, то я почти оправился от своего недуга благодаря уходу и лечению, которым обязан более всего неусыпному попечению здешнего судейского писца по имени Хуан Карвахаль, который также отзывается о Федермане чрезвычайно дурно, имея на то веские основания".

В августе дошло до Коро печальное известие о смерти императрицы Изабеллы, безвременно скончавшейся в самом расцвете своей красоты.

Родриго де Бастидас снова отправился в Санто-Доминго, а вечером накануне своего отъезда сказал сидевшим у него Гуттену и Хуану де Вильегасу:

- Не переношу здешнюю жару, терпеть не могу здешнюю природу, ненавижу этот богом забытый городок, куда императору было угодно назначить меня архипастырем. Ну, а вы, Филипп, набирайтесь сил и постарайтесь поладить с Вильегасом - в мое отсутствие отправлять должность губернатора будет он.

- Мы с сеньором Гуттеном давние и добрые друзья,- ' сказал на это Вильегас,- хотя он до сих пор не простил мне возведенных на Спиру обвинений, сочтя мой поступок вероломством.

- Вы не правы, Филипп,- молвил епископ.- Вильегас всего лишь исполнил свой долг христианина и верноподданного. Вероломство имеет свои границы ив особенности для тех, кто несет на своих плечах тяжкое бремя власти. Сладкие речи Спиры заворожили вас, и вы позабыли о своих обязанностях перед богом и государем. Долг дружбы ничто рядом с долгом верноподданного. Помните об этом всегда!