Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мать Леголаса была богиней?
— Да.
— Почему она не осталась с сыном⁈
— Потому что богиня. Ты поймёшь. Потом, — голос короля звучит глухо и печально, — ты права, эльфы могут любить не однажды. Я видел твои воспоминания и то, что ты читала о нас. Талантливые сказочники, знаешь ли, всё равно видят через призму своего человеческого воспитания. И да, в восприятии человека мы любим всю жизнь. Всю его жизнь.
Ах, ну да: «Сто лет — миг в жизни эльфа»… Я для него, как для меня бабочка-однодневка. Мотылёк.
— Да. И я печалюсь об этом, — король помолчал, — ты думаешь, что я плохо поступил с сыном. Всё так. Но это ничего не меняет. Ты не кровожадна, Блодьювидд, твоё пламя не требует смертей — иначе я бы уже начал убивать, хотя, как владыке, мне огорчительно терять воинов, даже если это окупится сторицей. Ты свободна в выборе, и при этом твоим консортом буду я или никто. Помни и не удивляйся: любого, кто тебе понравится, я вызову и убью. Если ты не влюбишься — а ты не влюбишься. Ты очень осторожна в этом плане, и я понимаю. Очень… больно. В отсутствие любви твоим выбором правит королева чужих, так? Что ж, самая оранжевая бутылка в этом лесу — я.
Ого, как он глубоко залез в голову! Все ассоциации выудил… Интересно, он меня иногда немного запугивает потому, что где-то в глубине мне это нравится?
— Да) Но мне тоже это нравится. Кстати, о запугивании: познакомься поближе с моим змеем.
Тут меня сплющило от понимания, что шутки за триста любят даже боги, и от того, что аспид, оказывается, всю дорогу сидел на груди у Трандуила, обвивая его шею, а сейчас, повинуясь невидимой команде, сполз на стол и раздул все семь капюшонов, глядя на меня. В полутьме мертвенно поблескивали его холодные глазки и слышался грозный свист, издаваемый семью головами. Боже, пошли мне лопату!
— Не нужна тебе лопата, — с оттенком нетерпения, — подставь руку, как будто веточку, и он переползёт на неё. На столе холодно, а твоё пламя наверняка ему понравится. Ну же!
И я протянула руку, всё ближе и ближе. Почти неслышное касание его языков, момент, когда он замер, и я ждала, что таки тяпнет, — и вдруг он сдул капюшоны наполовину и заинтересованно заполз на руку, обвив её, и тут же перебрался из широкого рукава на шею, скользнув под воротник. Обмирая, ждала, ощущая, как он тыкается мордами мне в шею, за ухом, как ворошит волосы. Змей повозился ещё и успокоился, почти перестав двигаться. На ощупь он оказался сухим и тёплым, немного шершавым. Сбылся для меня кошмар многих и многих: у меня на шее сидит кобра. Сглотнула и продолжила беседу:
— Владыка, позвольте полюбопытствовать, — стресс и понимание, что терять почти что и нечего, можно не стесняться, — каким образом та богиня, три тысячи лет тому как, доставляла вам такое количество поединков? За меня вы, вроде бы, ни разу ещё не схватились, и я не замечала, чтобы кто-нибудь смотрел на меня с вожделением)
— Я ждал, что закричишь и попросишь убрать. Ты сильна духом, — с насмешливым восхищением произнёс Трандуил. — Ты просто ненаблюдательна, наивна, и, я бы сказал, невинна. Умереть просто так никто не хочет, зная, что шансы победить исчезающе малы. Тут надо вести себя иначе, наподобие гномской лавочницы: улыбаться, как будто аванс выдаёшь, и глазками поводить, как будто кредит открываешь. И действительно… гм… давать. Тогда я буду занят с утра до вечера, убивая обезумевших претендентов. Но ты же этого не хочешь?
— Знаете же, что нет, — змей на шее согрелся до температуры тела и ощущался уже чуть ли не как часть одежды, но когда Трандуил, заставивший расцвести цветок жимолости, протянул руку, чтобы вставить его в мои волосы, встревоженно и недовольно приподнялся с шипением навстречу его руке, и снова улёгся, когда тот, вставив цветок, руку убрал.
Интересно, это такой садизм изысканный: посадить женщине на шею кобру, а потом дарить ей цветочки и вести куртуазные разговоры? Не, ну форма лёгкая, конечно. Читала где-то тошнотное описание, как один индийский раджа, медленно сажая врага на кол, вёл с ним разговоры об искусстве. За ответы невпопад рядом на кол сажали одного из детей казнимого.
Трандуил снова протянул руку к волосам, медленно пропустил прядь сквозь пальцы, и, лаская шею холодными пальцами, грея их, с расстановкой прошептал:
— Да, я бы… насадил… тебя… на кол. Медленно… Заставляя опускаться всё ниже и ниже, но говорить об искусстве в это время ты бы не смогла, — и прихватил за волосы, поворачивая голову и шепча в ухо, — ты могла бы только кричать. Богиню нельзя ни к чему принуждать, но может быть, ты хочешь сама, чтобы насильно? Только намекни… достаточно просто подумать, и я всё возьму в свои руки.
Мда, «Кто женщину вот эдак соблазнял, кто женщиной овладевал вот эдак»…
— Пожалуйста, нет, я не хочу, — сквозь зубы, стараясь быть максимально искренней.
Резко отодвинулся. В зыбком сиянии светлячков на лице видно сомнение и недоверие. Задумался, опустил глаза:
— Ладно.
И я, выдохнув от облегчения, почувствовала, как он осторожно снимает пригревшегося аспида с моей шеи. Пока владыка относил древнее священное животное, чтоб ему пусто было, в спальню и выпускал с бережением, я трясущейся рукой дотянулась до бокала и выпила, жалея, что там не гнумья настоечка. И встала, решив, что на сегодня сильных ощущений хватит. Доползла на дрожащих ногах до решётки и спустилась по ступенькам.
— Подожди, сладкая.
Трандуил очень легко, невесомо почти прижал к решётке — но чувствуется, что сила нечеловеческая, конечно.
— Пожалуйста, я прошу тебя, стань моей сегодня. Я могу сделать это очень нежно, — от задыхающегося шёпота закружилась голова, и я начала пьянеть. Хотя, может, это дорвинионское действует. Боже, у меня так давно ничего не было, я так соскучилась по нежным прикосновениям.
— Я буду очень ласков. Ляг со мной, скажи да. Умоляю, дай мне то, что
