Вечерня - Эд Макбейн

Они бы уместились и в пластиковый пакет.

Какие они из себя, эти флаконы? С дюйм длиной? С четверть дюйма в диаметре? С маленькой пластмассовой крышкой, точь-в-точь как у духов, но духи-то эти смертельны. Да, они вообще-то невелики и могут войти в самый маленький бытовой пакет, такой, например, в какие кладут сандвичи; и практически первое, что он видит, вбегая в церковь, — это ящик для пожертвований с его черной конической башенкой. Ему бы понадобилось всего лишь несколько минут, чтобы затолкнуть эти флаконы в щель в башенке или, может быть, перевернуть пакет, сделав свободной рукой как бы воронку, — это возможно. Понадобилось бы максимум 2–3 минуты. Но если в у него было 2–3 минуты! При этом реве позади?

Но предположим, он был так напуган, что не задержался у входа, допустим, а вместо этого рванул внутрь…

Карелла шагнул через двери в неф.

…И вдруг столкнулся с настоящим разгулом ящиков для пожертвований. Справа и слева находились гробницы… Посвящается президенту пресвитерианину… а еще статуи святых, мраморные алтари с позолоченными листочками над ними, корзины для свечей, прикрепленные к стенам, и здесь же — ящик для пожертвований. Натан Хупер должен был видеть то же самое, что видел сейчас Карелла. Кругом свечи. Свечи и цветы. Эпизоды воздвижения креста, начиная с северной стороны церкви, справа от алтаря… Иисуса осуждают на смерть…

Иисуса заставляют нести свой крест… Иисуса пригвождают к кресту…

Карелла пошел к боковому приделу…

…вот заляпанное окно с вделанным в него кондиционером.

Он просунул пальцы за пластинки-испарители. Между ними примерно с дюйм. Не бросил ли Хупер свои флаконы в какой-нибудь из кондиционеров под окнами? Но за ним же гнались! У него не было времени оглядеться, поискать…

И опять свечи у стены.

А вот еще ящик для пожертвований.

Да, возможно, Фарнс был прав, говоря о чрезмерном увлечении доброго священника церковной десятиной.

Иисус в первый раз падает под своим крестом…

И вновь свечи.

И еще ящик для пожертвований.

И гробница со статуей Иисуса, из сердца которого исходят золотые лучи; свежие цветы у подножия статуи. И поминальные свечи. И ящик для пожертвований.

Иисус встречает свою скорбящую мать…

Между свечой и стеной было пространство. Он пошарил и там. Ничего.

Двойные ряды мерцающих свечей.

«Где же?» — недоумевал он.

По всей церкви были ниши, круглые небольшие углубления в камне, и во всех — статуи.

Уже в третий раз широко расставленными пальцами он ощупывал пустоту за каждой статуей. Ничего.

Кругом ниши.

Он прошел мимо купели для святой воды — маленького стального бассейна, помещенного в углубление в камне. Приподнял пустую ванночку. Она точно совпадала с углублением, не было ни одного свободного миллиметра. Здесь крэк спрятать негде, ну и кроме того, на Пасху в ней была вода, а за Хупером гнались, у него не было времени…

Эй!

Эй! Ну-ка подожди минутку!

Подожди-ка, черт возьми, эту светлую минуту!

Он зашел с правой стороны, проносясь мимо эпизодов крестного пути в обратном порядке…

Иисуса полагают во гроб…

…пробежал под арочным входом, ведущим к жертвеннику, а за ним — к дому священника…

Иисуса снимают с креста…

…прошел мимо еще одной маленькой гробницы со статуей еще одного святого; цветы у подножия…

Иисус умирает на кресте…

…открыл центральную внутреннюю дверь, шагнул в коридор и вдруг повернулся вправо.

Потому что если один из первых предметов, который должен был броситься Хуперу в глаза, — это ящик для пожертвований, то следующим он должен был увидеть бачок со святой водой.

Из нержавеющей стали, на черной железной стойке. Маленький вертикальный крест на крышке. Внизу — небольшой медный краник. Он не знал, как часто заливали водой этот бачок. Но, похоже, тот был слишком тяжел, чтобы таскать его к крану, и он был готов спорить, что бачок заполняли прямо на месте. А это, если он прав, означало, что кто-то просто приподнимал крышку и лил воду в бачок. Он снял пиджак, расстегнул манжет на правом рукаве, закатал рукав до локтя, а левой рукой взялся за медный крест на крышке бачка.

Затаив дыхание, поднял крышку, сунул свободную руку в воду. Пошарил вокруг. И… Есть! Он вытащил пластиковый пакет, с которого струйкой стекала вода. Пакет был перевязан желтой пластиковой лентой.

Карелла развязал ее. Став на колени, высыпал содержимое на каменный пол. Пакет пропускал воду, поэтому вначале на пол вылилось немного влаги. Затем посыпались флакончики. Было видно, что в некоторые из них просочилась вода, частично растворив кристаллики. Но все равно оставалось жутко много крэка!

До него дошло, что, если этот бачок доливали после Пасхи… И если отец Майкл благословил эту воду где-то в промежутке между Пасхой и своей гибелью… Тогда этот крэк тоже был святым! Что, вероятно, в Америке сегодня и соответствует действительности.

В тот день дождь начался ближе к вечеру, как раз когда Уиллис ехал по городу в магазин под названием «El Castillo de Palacios». Он направлялся туда, потому что никто по адресу Хиллсдейл, 1147 не знал человека по имени Карлос Ортега. Этот адрес Ортега оставил в полиции при досрочном освобождении из тюрьмы в октябре прошлого года. А если в сейчас у него был новый адрес, то естественно в Отделе исправительных учреждений не знали бы об этом. Попробовать отыскать некоего Карлоса Ортегу в городе, в котором на сегодня обретается ровно 83 таких Ортег Карлосов, — равносильно тому, чтобы попытаться найти свиной эскалоп в государстве Израиль!

С точки зрения испанской грамматики «El Castillo de Palacios» звучит неверно, если Palacios — не имя собственное, а скорее всего так и было. По-испански Palacio означает «дворец», а Palacios — соответственно, «дворцы». Если речь идет о множественном числе, то артикль и имя существительное должны согласовываться друг с другом, в отличие от английского, где все так сцементировано! «Дворец дворцов» по-испански правильно должно выглядеть как «El Castillo de los Palacios», но поскольку Франсиско Паласио был одушевленным предметом, то «El Castillo de Palacios» — это правильное написание, даже если оно и переводится, как «Дворец Паласио» — игра слов как в английском, так и в испанском вариантах.

Франсиско Паласио был симпатичным мужчиной с манерами чистоплотного человека (после того, как отсидел три года на севере штата за кражу со взломом), который владел и управлял этим привлекательным магазинчиком, где торговали лекарственными травами, сонниками, религиозными статуями, старыми книгами, картами для гадания и тому подобным. Его молчаливых служащих звали Гаучо Паласио и Ковбой Паласио, и они вели дела в лавке, которая находилась за этим магазином. А там вам предлагали на выбор таких проверенных медициной «помощников в супружеской жизни», как искусственные пенисы, французские презервативы с усиками, трусики с открытой промежностью (bragas sin entrepierna), пластиковые вибраторы (8 — 10-дюймовые — белого цвета, 12-дюймовые — черного цвета), кожаные маски палача, пояса целомудрия, кожаные хлысты, кожаные ножные браслеты, покрытые хромом, удлинители пениса, средства, усиливающие половое влечение, надувные куклы с формами женского тела в натуральную величину, кондомы всех цветов радуги, включая красно-коричневый, книги-инструкции, как загипнотизировать или уговорить неподдающихся женщин, мужские яички как в пластиковом, так и в позолоченном исполнении и весьма популярное механическое устройство, гарантированно доставляющее удовлетворение, с возбуждающим названием «Сосательница».

Торговля товаром такого рода вовсе не была запрещена; Ковбой и Гаучо не нарушали никаких законов. И они занимались своим бизнесом в задней комнате магазина, в котором заправлял Франсиско, вовсе не по этой причине, а скорее из чувства уважения к пуэрториканской общине, частью которой они являлись. И им не хотелось, чтобы какая-нибудь леди в черной шали забрела в этот отдел магазина и схватила инфаркт, увидев колоду игральных карт с изображенными на них мужчинами, женщинами, карликами и немецкими овчарками, совокупляющимися в пятидесяти двух различных позах и сочетаниях. А если посчитать и джокеров, то в пятидесяти четырех. И у Ковбоя, и у Гаучо было такое же чувство национальной гордости, что и у Франсиско. Вообще-то, эти трое на самом деле были одним целым, а одна из их профессий называлась «полицейский осведомитель».

Конечно, у полиции было кое-что на Паласио в любом из его воплощений; никто — ну ладно, почти никто — не становится стукачом только из-за стремления оказывать услуги обществу и одновременно наслаждаться романтичной, полной тайн и приключений жизнью секретного агента. На Паласио у полицейских был материал об уклонении от уплаты налогов, что позволяло упечь его в федеральную тюрьму на довольно неплохой срок, буде им что-то не понравится в его поведении. Паласио, когда тяжелая рука закона хватала его мертвой хваткой, только улыбался. Он попытался вести жизнь образцового гражданина. И даже, если он по мелочам нарушал закон, — ну что-то вроде торговли из-под полы крадеными проигрывателями компакт-дисков — что это могло добавить к его страшному прегрешению. Когда у человека над головой висит готовый приговор, все остальное кажется таким малозначащим.