Письма в древний Китай - Герберт Розендорфер

Такие Ящики есть в каждом доме, в каждой квартире, почти в каждой комнате (в моей комнате на постоялом дворе он тоже есть). Стоят они очень дорого и часто ломаются. Тем не менее любой большеносый скорее откажется от повозки Ma-шин, он скорее предпочтет не обедать, лишится кровати и печки, чем останется без чудесного Ящика. Ящик есть у самого бедного большеносого; он заложит жену и детей, даже душу, будет ходить нагишом и жить на улице, лишь бы иметь Ящик.

(Нагие люди, виденные мною летом на всех лужайках, к этому отношения не имеют: они раздевались вовсе не потому, что решили отдать последнее, но приобрести Ящик. Эти слова не следует понимать буквально. Их нагота объясняется просто бесстыдством, а также убеждением, что это полезно для здоровья.)

Ящик Дальнего Видения довольно велик и имеет в передней части нечто вроде окошка. Где-то далеко, в особом месте, сидят люди, умеющие делать живые картинки и посылать их по воздуху. Внутри каждого Ящика имеется механизм, который ловит эти картинки и показывает в окошке, если нажать особую пуговку — и если Ящик, конечно, не поломан. Это не волшебство, хотя не первый взгляд и кажется таковым. На самом деле Ящик устроен не сложнее, чем наш с тобой компас времени. Господин Ши-ми объяснил мне его устройство, но я не хочу утомлять тебя излишними подробностями.

В общем, ты сидишь перед Ящиком и смотришь в него, точно через окно, на разных других людей (они тебя при этом не видят — я нарочно справлялся, но мои опасения оказались излишними). Большая часть из того, что они рассказывают и показывают, тебе решительно ни к чему. Должен признать, однако, что поначалу это меня увлекло. Представь, что тебе удалось незаметно заглянуть в чужой дом и увидеть, как живут другие люди; это любопытно, но скоро надоедает. Ну, что может происходить с этими другими? Лишь то же самое, что и с тобой. Они едят, пьют, любят друг друга и дерутся, ездят на лошадях или повозках Ma-шин… Все это достаточно скучно, ибо давно тебе известно.

Гораздо меньше увлекли меня музыканты, которых в Ящике тоже можно услышать довольно часто. Эта музыка не имеет ничего общего с великими творениями мастера Бэй Тхо-вэня и других. Правда, бывает забавно видеть, какие гримасы строит поющий господин или поющая дама; я иногда позволяю себе это развлечение. Чаще же всего в Ящике показывают, какие товары нужно покупать в лавках. Впрочем, как я узнал, это не вменяется людям в обязанность: товары можно не покупать.

В определенное время в окошке Ящика появляются большеносые, читающие по желтым бумажкам, какие несчастья произошли на свете за последние несколько часов, а после них всегда выступает господин, сообщающий, что погода завтра будет хуже, чем сегодня. Но самое плохое в Ящиках Дальнего Видения все же не это. Я расспросил очень многих большеносых, потому что Ящики — неотъемлемая часть их жизни, и убедился в следующем. Живые картины, показываемые в Ящике, настолько естественны, что многие (и я в том числе, особенно поначалу, мне даже сделалось страшно) считают их настоящими, то есть происходящими взаправду. Таковы, однако, далеко не все картины. Конечно, большеносый, рассказывающий по желтой бумажке о затонувшем где-то судне, или другой, обещающий дождь на завтра, настоящие. И те, которые строят гримасы и вопят, называя это пением, делают это взаправду — в отличие от появляющихся потом, которые в течение двух часов перешептываются, бранятся и убивают друг друга. Эти большеносые — не настоящие, они только играют роли. Это тоже лицедейство, представляемое — хотя, надо признать, и не всегда — на удивление ловко и умело. Я (несмотря на то что я чужой здесь — или, скорее, благодаря этому) легко распознаю лицедейство, но слишком многие большеносые, отупев от долгого сидения перед волшебным Ящиком, принимают все, что видят, за чистую монету. И перестают воспринимать действительность, черпая свои понятия уже из Ящика, а не из действительности.

Большинство большеносых, как я узнал, проводят перед Ящиком Дальнего Видения все свое время, не занятое работой.

Да и может ли быть иначе, если весь смысл своей жизни и истории они видят в том, чтобы постоянно уходить от самих себя, куда угодно, главное — как можно дальше? Вот они и вглядываются в эти далекие и вовсе не нужные им картинки, лишь бы только не видеть самих себя.

В одном из последних писем я обещал тебе рассказать о музыкальных тарелках. Это — очередной пример стремления большеносых размножать в невероятных количествах все, что ни попадет под руку, — как, впрочем, и Дальнее Видение, ибо почти таким же образом, как Ящики размножают, по сути, одну и ту же, пусть даже самую безобразную картинку, так и музыкальные тарелки служат для размножения одних и тех же музыкальных пьес. Представь себе плоскую, очень тонкую черную тарелку; ее осторожно вкладывают в особую машину, только для этого и предназначенную (управлять ею не слишком трудно), надавливают на несколько пуговок (надавливанию всевозможных пуговок большеносые придают, кажется, даже большее значение, чем совокуплению), и вот уже из машины льется прекрасная музыка, ничуть не быстрее и не медленнее, чем как если бы ее играли приглашенные тобой музыканты. Все это, конечно, очень странно и вполне в духе большеносых, но у музыкальных тарелок есть одно неоспоримое преимущество: ты можешь в любое время услышать музыку, какую захочешь, ничего не платя музыкантам. Побывав на публичном музицировании, я тоже купил себе такую машину (впервые увиденную мной у господина Ши-ми) и поставил у себя в Го-ти Ни-цзя. Теперь я часто слушаю обе пьесы, исполнявшиеся тогда, пытаясь проникнуть в их смысл. Пьесы мастера Бэй Тхо-вэня я тоже слушаю очень часто.

Несколько дней назад я побывал на музыкальном представлении совсем иного рода. Туда меня тоже пригласил господин Ши-ми. Он зашел за мной в Го-ти Ни-цзя и сообщил, что хочет сделать мне очередной сюрприз.

Мы пришли в огромный дом, вход в который украшали высокие колонны. Внутри собралось уже много большеносых. Сам дом был даже больше, чем мой постоялый двор. Мне показалось, что это храм; когда я сообщил об этом господину Ши-ми, тот рассмеялся и сказал, что его действительно иногда называют «Храмом богинь искусства». Какое-то время мы бродили по покоям и коридорам, потом раздался громкий, резкий звонок, и мы вошли, как я понял, в самый главный зал. Он сразу же напомнил мне другой зал, тот, где мы слушали публичное музицирование; здесь впереди тоже сидели музыканты, только на сей раз их едва можно было разглядеть, и настраивали свои инструменты, издавая режущие слух звуки. Внизу в зале стояло множество кресел; кресла помещались и на балконах, устроенных не снаружи, как обычно, а внутри здания — всего я насчитал пять или шесть рядов таких балконов. На креслах более или менее поспешно рассаживались люди. Все кресла были поставлены так, чтобы люди смотрели в одном направлении. Мы сидели на первом балконе, если считать снизу.

Освещение начало слабеть и наконец угасло совсем. Все снова захлопали в ладоши. Я спросил, что происходит, но господин Ши-ми улыбнулся и ответил, что скоро я сам все увижу. Сначала, однако, я не видел ничего. Музыканты исполнили короткую пьесу, которая также ничего мне не объяснила, ибо играли они почти в полной темноте. И тут большой занавес, на который я сначала даже не обратил внимания, пополз вверх, открывая широкий, ярко освещенный помост, где были расставлены… Не знаю, как и назвать. В общем, разные картины. Короче, это тоже оказалось лицедейством, представлением с музыкой и танцами, в котором участвовали живые люди (не только мужчины, но и женщины); как я узнал, их долго этому учат и потом хорошо оплачивают. Это актеры, такие же, как у нас, и все представление тоже немного походило на наш театр.

Правда, оно не было ни ритуальным, ни аллегорическим; скорее, это была довольно длинная повесть, только изложенная в песнях и картинах. Актеры не пользовались танцем, мимикой и жестами, как у нас, чтобы сделать происходящее ясным и понятным каждому, а в точности изображали все так, как если бы оно происходило в действительности. Выглядело это довольно смешно, ибо люди на освещенном помосте старательно делали вид, что не замечают сотен или даже тысяч большеносых, сидящих во тьме и глядящих на них во все глаза. Когда кто-нибудь из актеров говорил: светит луна! — над помостом вывешивали луну, и все заливалось бледным светом, так что на первый взгляд могло показаться, будто перед тобой окно, за которым открывается незнакомая местность; когда же другой говорил, что идет в такой-то дом, на помосте его ждала стоячая картина дома. То и дело актеры принимались петь, то поодиночке, то хором, но всегда в сопровождении оркестра.

Да, это, в сущности, была повесть в песнях и картинах, но понял я это лишь позже, из объяснений господина Ши-ми. Сам же я, когда они пели, почти не понимал слов, и смысл повести остался мне непонятным. Вроде бы речь шла о том, как одна дама приехала в чужую страну и вышла там замуж за высокопоставленного чиновника, а потом бросила его (или он ее). По ходу дела актеры отпускали шутки, над которыми все большеносые громко смеялись; однако актеры продолжали делать вид, что ничего не замечают.