Россия накануне смутного времени - Руслан Скрынников

В середине 90-х годов аналогичные меры проводились на посаде Соли Галицкой. Власти распорядились разыскать вышедших с посада тяглецов и «вывести на посад в старые их тяглые дворы, где хто наперед того жил»[583].

Описанные случаи «посадского строения» в Свияжске, Бежецкой пятине, Торопце и Соли Галицкой опирались как будто на одни и те же юридические нормы. Но понятие «заповедные годы» употреблено только в одном документе — в Торопецкой грамоте 1590 г. Следовательно, употребление термина «заповедные годы» в документах «посадского строения» носило такой же случайный характер, как и в документах по крестьянским делам.

Как видно, понятие «заповедные годы» не приобрело устойчивого и всеобщего значения. Приказы редко и неохотно пользовались этим термином и чаще всего обходились без него. Объяснить это можно, по-видимому, тем, что нормы заповедных лет не стали формулой закона, иначе говоря, никакого специального указа о заповедных летах в виде мотивированного закона не существовало. Прикрепление к тяглу осуществлялось путем практических распоряжений.

Уже первые постановления правительства царя Федора о «тарханах» предвещали важные перемены в отношении тяглого населения посадов и деревень. Торговые посады служили одним из главных источников денежных поступлений в казну. В годы разорения они пострадали в значительно большей степени, чем сельские местности. Власти задались целью возродить платежеспособную посадскую общину с помощью мер, стеснявших выход из тягла. Приговор об отмене «тарханов» 1584 г. содержал статью, предписывавшую мирянам и духовенству «в закладчиках за собою торговых людей, с которых идет царские дани, как от священных, так и от мирских царского синклита, не держати»[584].

Интересы фиска продиктовали самую крупную акцию, проведенную правительством Годунова после отмены «тарханов», — общее описание земель. В поместной справке 1607 г. о ходе закрепощения крестьян сказано, что «при царе Иоанне Васильевиче… крестьяне выход имели вольный, а царь Федор Иоаннович, по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьяном заказал и, у кого колико тогда крестьян было, книги учинил…»[585]. Свидетельство справки 1607 г. по поводу составления писцовых книг при Федоре хорошо согласуется с фактами. В самом деле, в последние годы жизни Грозного в стране не проводилось общее описание земель. Посылка писцов в новгородские пятины носила характер частной меры. Правительство задалось целью выяснить состояние окраины, наиболее пострадавшей от едва закончившейся войны.

Только при царе Федоре было произведено общее описание всех основных уездов страны. В течение 7093–7097 (1584–1588) гг. перепись охватила уезды центральные (Московский, Владимирский, Костромской, Суздальский, Нижегородский и т. д.), южные (Тульский, Алексинский, Белевский и др.), северные (Вологда, Белоозеро, Соль Вычегодская) и западные (Великие Луки, позже Псков)[586].

Утверждение Поместного приказа по поводу «книг», закрепивших крестьян («у кого колико тогда крестьян было») за землевладельцами, обычно понимают в буквальном смысле — как воспрещение крестьянских выходов одновременно с проведением описи. В действительности ход закрепощения крестьян отличался, по-видимому, более сложным характером по сравнению с тем, как изображал дело Поместный приказ. Прежде всего приказ не мог подтвердить свою схему точным указанием на законодательство Федора по поводу крестьянского выхода. Не следует ли отсюда, что запрет выхода не был одномоментным актом, сопутствовавшим общей переписи?

В XVI в. правительство, преследуя фискальные цели, периодически проводило описание земель. В описании 80-х годов интересы фиска проступили еще резче, чем в предыдущих валовых описаниях. Поместный приказ исключил из программы переписи много сведений, не имевших прямого отношения к податному обложению. Общая перепись, предпринятая после завершения 25-летней разорительной войны, имела целью учесть все тяглое платежеспособное население, без чего невозможно было восстановить налоговую систему и привести в порядок расстроенные войной и разрухой государственные финансы. Цель оказалась труднодостижимой. Введенные в годы военного поражения чрезвычайные поборы оказались непосильными для обнищавших крестьян. Спасаясь от государевых податей, тяглецы либо укрывались на «тарханных» землях за спиной крупных землевладельцев, либо покидали старые поместья и садились у новых землевладельцев на неполные, дробные наделы. Традиционная тяглая единица — выть, или обжа, — подверглась в ходе разорения многократному дроблению. Если прежде на выть приходились один, реже два-три двора, то теперь — от трех до восьми и более дворов[587]. Переход крестьян от владельца к владельцу на более мелкие тяглые наделы и сокращение их запашки вели к резкому падению податных поступлений в казну.

Из-за массового бегства крестьян с тяглых земель писцовые книги устаревали еще до того, как Поместный приказ успевал их исправить и утвердить. Чтобы не допустить обесценения поземельных кадастров и стабилизировать доходы казны, власти старались воспрепятствовать бегству крестьян от тягла и предотвратить бесконечное дробление тяглых наделов. Аналогичные цели выдвигались в отношении тяглого населения посадов. Каким образом достигались подобные цели?

История «посадского строения» 80—90-х годов XVI в. свидетельствует, что инициатива обычно исходила от самих посадов, точнее, от влиятельных торгово-промышленных верхов, представлявших тяглую посадскую общину. Города обращались к правительству с ходатайством о возвращении «разошедшихся» тяглецов в старые тяглые дворы. А власти, преследуя фискальные цели, удовлетворяли их требования путем специальных распоряжений и пожалований. Меры подобного рода рассматривались как чрезвычайные, временные и имели вполне конкретный адрес.

Правительственная политика в крестьянском вопросе формировалась, по-видимому, точно так же. Правительство не осмелилось круто ломать освященную веками традицию. Но помещики давно перестали признавать нормы Юрьева дня в качестве регулятора крестьянских переходов. Власти осторожно, исподволь санкционировали складывавшийся новый порядок и использовали его в интересах фиска. Общие законодательные установления о прикреплении крестьян к тяглу не издавались, вероятно, потому, что соответствующие распоряжения рассматривались как преходящие и временные. Однако отсутствие законодательства не мешало суду на практике удовлетворять дворянские иски о возвращении тяглых крестьян на старые наделы — сначала в единичных случаях, а затем и в массовом порядке.)

В условиях, когда традиционный порядок крестьянских переходов разладился, общее валовое описание неизбежно приобрело ряд новых черт. Для правительства кадастр по-прежнему оставался главным образом фискальным документом. Помещики же усмотрели в нем аргумент, позволявший им «законно» удерживать крестьян, записанных за ними писцами: «у кого колико тогда крестьян было». Так можно интерпретировать справку Поместного приказа 1607 г. о закрепощении крестьян и описании земель. При этом следует учесть ее полемическую направленность. Составление писцовых книг ускорило закрепощение крестьян не по причине «наговоров» Бориса Годунова, якобы повлекших за собой специальный указ царя Федора, а в силу того что феодальные землевладельцы нашли в поземельном описании удобную юридическую форму, санкционировавшую их крепостнические устремления.

Англичанин Д. Флетчер при посещении Москвы в конце 80-х годов обратил внимание на угнетенное положение низших сословий. Как правоведа, Флетчера интересовало юридическое положение крестьян. Ему удалось собрать сведения о законе, или, точнее, порядке, устанавливавшем принадлежность каждого человека к сословию, «в котором состояли до него его предки». По утверждению Флетчера, как крестьян, так и горожан «держат в границах их сословия законами страны, так что сын мужика, ремесленника или земледельца всегда мужик, ремесленник и земледелец»[588]. В типичной для Флетчера тираде по поводу порабощенного положения народа в России, возможно, отразились сведения о мерах, с помощью которых русские власти возвращали в прежнее состояние вышедших из тягла ремесленников — горожан и мужиков[589].

Следует подчеркнуть, что меры по ограничению выходов тяглых крестьян носили характер временного урегулирования вплоть до начала 90-х годов. Можно указать на ряд случаев, когда крестьяне «выходили» из-за своих землевладельцев, невзирая на существование режима заповедных лет. Два таких случая зафиксировали писцы в ходе описания Романовского уезда в 1593–1594 гг. Так, пометив заброшенные крестьянские дворы, они записали: «Двор пуст Русинко Черново, вышел за Неупокоя за Ушакова в 7099 году»; «Двор пуст Завьялки Семенова, вышел за Давида Ушакова в деревню в Кириловскую в 7100 году»[590].