Кислород - Эндрю Миллер

Они пересекли реку, въехали на холмы, и перед ними открылся вид на городскую окраину. Пыльная трава на обочинах. Без двадцати три. Маленький золотой крестик, висевший на зеркале заднего вида, закачался из стороны в сторону, когда Цибор на полном ходу вписался в поворот, подрезав грузовик, груженный строительным камнем, (Как правило, Ласло старался избегать машин с религиозными побрякушками, после того как однажды в Испании чуть не погиб в такси, на приборной доске которого красовался целый алтарь. Для подобных людей безрассудство было способом испытать свою веру.)

У въезда в парк не было никакой особой рекламы, просто щит с вывеской в сотне метров перед поворотом. Машина снизила скорость — слегка — и въехала в пустой внешний двор, припарковавшись у недостроенного с виду фасада из красного кирпича в неоклассическом стиле. Живописного, но нелепого.

— Подождать вас? — спросил Цибор.

— Да, я вернусь через полчаса.

— Сумку оставите?

— Это мои камеры, — сказал Ласло, выбираясь из машины. — Возможно, я здесь немного поснимаю.

— Желаю встретить девчонок посимпатичнее, — крикнул Цибор, выглянув из окна.

Ласло помахал поднятой рукой, но не обернулся.

В билетном киоске женщина средних лет читала журнал. Туфли она сняла и подняла затянутые в чулки ноги на табуретку. Увидев Ласло, она закрыла журнал, со стоном сняла ноги с табуретки и включила проигрыватель компакт-дисков у себя за спиной. Из динамиков в полную мощь грянул хор мужских голосов — Ласло вздрогнул, и, пока она отрывала ему билет, он увидел, что эти диски продаются. «Советские гимны — 1». «Советские гимны — 2». Кроме них, в киоске можно было купить всевозможные значки с коммунистической символикой, красные звездочки и даже удостоверения личности, похожие на то, что он сжег в Париже на улице Кюжас через несколько дней после своего приезда. Неужели этот хлам кто-нибудь покупает? Это что, такой юмор? Ирония? Он взял билет и путеводитель и, пройдя через турникет, вошел в парк. Музыка резко оборвалась. Как он и думал, кроме него, здесь никого не было.

Открытое пространство величиной с футбольное поле. Скорее бывший сад, чем парк, хотя в нем не было ни единого дерева, даже цветка. Посыпанные белым песком дорожки бежали от одной поросшей зеленой травой круглой площадки к другой: по краям этих площадок, словно образцы устарелой военной техники, сверкали на солнце статуи — те, что уцелели в ликующем пламени паяльных ламп. Солдаты, политические вожди, фигуры идеальных граждан, отлитые в монументальной бронзе, выкованные из остроугольной стали, высеченные из камня — руки подняты в приветствии, тела застыли, устремленные вперед, навстречу будущему. Некоторые он узнал. Другие, установленные после пятьдесят шестого, были ему в диковинку. Но на ярком солнце они по-прежнему производили глубокое впечатление, излучая крупицы былой мощи. Свет играл на их массивных плечах, на штыках, на стальных подбородках. Странно было видеть их всех вместе — казалось, они вот-вот вырвутся на свободу и займут свои прежние места на городских площадях. Тот, кто сохранил эти статуи, принял мудрое решение. В этом публичном крахе было что-то унизительное для памятников, как будто они могли испытывать стыд. И как же быстро они стати уделом истории! Какое сокрушительное поражение понесли! Однако, бродя среди них, Ласло ощутил отголосок тревоги — так выживший в морском сражении и выброшенный на берег вместе с телами врагов боится, что кто-нибудь из них вдруг застонет, поднимется на ноги и захочет ему отомстить.

Это наваждение рассеялось (как это всегда бывает) от раздавшегося поблизости смеха. Подошел туристический автобус, и парк, смеясь, наводнили ученики какой-то международной летней школы, которые принялись носиться по дорожкам, размахивая тетрадями и бейсболками, перекрикиваясь на французском, итальянском и английском языках и фотографируя друг друга на фоне статуй. Какое им дело до этого металлолома? Коммунизм был чем-то, о чем знали их отцы и деды, чего те, возможно, боялись. Теперь же от этого старого волка, или, если угодно, от косматого медведя, осталась только шкура, изъеденная молью, место которой на свалке. Удивляло ли их то, что в прошлом людей было так легко одурачить? Что находились глупцы, способные поверить в общественное владение средствами производства, в отмену классов, в равное распределение благ? Их поколение менее наивное, более знающее, но вместе с тем, думал Ласло, и ребячески несерьезное по сравнению с поколением, к которому принадлежал он сам. Ему нравилась их непочтительность — никакой призрак черноусого отца народов не витал над ними, следя, чтобы они держали строй, — вот только что они будут делать с этой свободой? Он тревожился за них. Les enfants du paradis[67]. Парочка подростков, обнимавшихся за мемориалом Героям Народной власти («Те, кто был верен народу и Партии, навсегда останутся в нашей памяти…»), подозрительно на него уставились, словно гадая, мусорщик он или извращенец, и он прибавил шаг, чтобы побыстрее пройти мимо.

Было семь минут четвертого. Усевшись на сумку, он примостился в тени Ленина — эта инкарнация вождя когда-то приветствовала рабочих сталеплавильного завода Манфреда Вайса — и прислонился головой к подолу диктаторской шинели. Его мучила жажда, голова кружилась, и мучительно хотелось избавиться от этой сумки и оказаться в парижском поезде — поехать домой. Простит ли его Курт? Сможет ли понять, что потянуло его на эти климактерические приключения? Что это всего лишь запоздавший кризис среднего возраста? Он задумчиво посмотрел на носки своих туфель, на застрявший в замше песок. В такую жару соображалось с трудом, и он начинал чувствовать себя фигурой на заднем плане картины — два-три мазка кистью, лица нет вообще, — нужной лишь для равновесия композиции или цвета, в то время как на переднем плане гарцует императорская конница.

Связной появился в двадцать минут четвертого. Высокая, одетая в темное фигура неспешно двигалась среди школьников с очередной черной сумкой через плечо. Странно не знать ничего о том, с кем тебе предстоит встретиться. На этот раз это был человек с прямыми длинными волосами, щетинистым подбородком, легкой и довольно приятной улыбкой, который мог сойти за пианиста, играющего джаз в ночном клубе.

— Вы — друг Франсуазы? — спросил он, останавливаясь рядом с Ласло, но не слишком близко.

Ласло встал на ноги.

— Мне, — сказал человек, указывая взглядом на Ленина, — всегда казалось, что он голосует, чтобы поймать такси. Только место выбрал неудачное. Долго ждать придется.

— Куда она поедет теперь? — спросил Ласло, кивнув на свою сумку.

— Еще дальше, — ответил человек. — Но ваше дело сделано. Были неприятности?

— У меня такое чувство, словно я вообще ничего не сделал.

— Так и должно быть. — Он поставил свою сумку рядом с сумкой Ласло. — Знаете, им бы следовало чем-нибудь его обсадить. Например, вьющимися розами. Или это чересчур романтично?

— Да нет, это было бы здорово, — ответил Ласло. — Но нам придется согласовать это с соответствующей комиссией.

Человек издал тихий смешок.

— Конечно, товарищ. Нам придется пройти соответствующие инстанции.

Он потянулся вниз и, подняв сумку Ласло, повесил ее через плечо.

— Она тяжелая, — заметил Ласло.

— Это хорошо. У вас есть машина?

— Да.

— Тогда езжайте первым.

— Пожмем руки?

— Это вовсе не обязательно, — ответил человек. Потом протянул руку: — До встречи.

На стоянке Цибор болтал с водителем туристического автобуса. Кроме такси и автобуса, там стояла лишь маленькая, слегка помятая «тойота», которая, по всей видимости, принадлежала связному.

— Вас, наверное, жара достала? — спросил Цибор, открывая заднюю дверцу.

— Есть немного, — ответил Ласло. Его рубашка прилипла к спине, и ему казалось, что из его грудной клетки слышится отчетливый присвист, как у несчастных астматиков, что он встречал на улице или в метро, которые постоянно лезут в карман за ингалятором. А встречал он их все чаще. Прямо какая-то скрытая эпидемия.

Цибор завел двигатель. Заработал кондиционер.

— Куда едем? — спросил он. — Обратно в отель?

— Нет, — ответил Ласло. — Подбросьте меня к «Геллерту». Пройдусь до отеля пешком. Это пойдет мне на пользу.

— Как скажете, — сказал Цибор и рванул с места так стремительно, что задние колеса машины взбили облачко пыли, которое рассеялось лишь через несколько секунд.

Перед кафе на террасе отеля «Геллерт» Ласло рассчитался с водителем и пошел пешком к мосту Петефи, повернул направо на улицу Лайоша, откуда вошел на территорию Технического университета, где расслаблялись на солнышке студенты — кто расположился на деревянных скамейках, кто прямо на траве — читали, болтали, флиртовали.