Рота стрелка Шарпа - Бернард Корнуолл

Хейксвелл переложил штык в правую руку, зажал брусок между коленей, плюнул на него и принялся выводить кончик. Штык будет острым-острым. Как в масло войдёт он в требуху какому-нибудь губошлёпу. Губошлёпу или шлюхе! Сержант громко засмеялся. Он вгонит штык испанке в кишки, чтоб она помучилась, Шарпи будет точно знать, чья это работа, но руки у него коротки добраться до Обадии Хейксвелла! Обадию Хейксвелла нельзя убить! Он победно оглядел притихшую роту. Солдаты под его взглядом опускали головы и отворачивались. Они хотели бы разделаться с ним, как хотели этого остолопы из дюжины других его рот. Хотели и пробовали. В каждом бою пули свистели из-за спины, однажды сержант повернулся и заметил одного из таких наивных дурачков, целящегося в него из мушкета. Хейксвелл довольно щёлкнул по клинку, вспомнив, как он отплатил тому идиоту. Думы Обадии вновь обратились к предстоящей ночи.

Свой план сержант обмозговал не менее тщательно, чем Веллингтон свой. Южно-Эссекский вместе со всей Четвёртой дивизией должен был атаковать брешь бастиона Тринидад. Сержант собирался с полком ввалится в ров, но далее их пути расходились. Сражаться Обадия предоставлял другим. Сам он рассчитывал затаиться во рву и, когда вопли победителей дадут ему знать, что дорога в город свободна, смешаться с подкреплением и перемахнуть стену. Ему, свежему и отдохнувшему, понадобится лишь пара минут, чтобы достигнуть собора. Хороший план. Хейксвелл потрогал клинок и одобрительно кивнул. Лезвие резало, как бритва.

— Клейтон!

Взгляды роты скрестились на рядовом. Тот встал и, силясь скрыть дрожь напускной беспечностью, одёрнул мундир:

— Сержант?

— Принеси масло.

— Сию минуту, сержант.

Хейксвелл хихикнул ему вслед. Он займётся ими после Бадахоса: и Клейтоном, и его сладкой жёнушкой. Пока есть другие дела. Кое-что, бережно обёрнутоё вощёной бумагой, покоилось под межевым камнем в трёх километрах отсюда по севильскому тракту. Хейксвелл навестил тайник прошлой ночью. Отвалив валун в сторону, он запустил руку в сырой провал и извлёк свёрток наружу. Все краденые вещички были на месте. В ближайшие дни их не стоило продавать. Уже сейчас, в преддверии грабежа богатого города, хорошей цены за них никто из торгашей не даст. Придётся подождать. Только одну безделушку он прихватил с собой — подзорную трубу Шарпи. Дорогую, с узнаваемой табличкой, Обадия оставит её около трупа Терезы. Подняв кивер, он подмигнул ему, как доброму приятелю, и заговорщицки шепнул:

— Его обвинят в том, что он выпустил потроха своей подружке, а? Его или вонючего ирландца.

— Сержант?

Желтомордый поднял голову:

— Чего тебе, Клейтон?

— Масло, сержант.

— Не стой чурбаном! — Хейксвелл протянул ему штык, — На, смажь его основательно. Да не сбей кромки!

Клейтон помчался выполнять поручение, а сержант вернулся к своему кожаному визави:

— Паршивый сосунок! Может, его шлёпнут сегодня, полегче будет залезть под юбку к его Салли!

Харпер исподлобья смотрел на подёргивающуюся рожу и гадал, что же там, внутри кивера. Вся рота гадала, но вслух не решался спросить ни один. Харпер полагал, что кивер пуст, что урод валяет дурака, пугая солдат мнимым безумием. Ирландец тоже точил свой штык, непривычно куцый мушкетный штык, и в его планах сержант Хейксвелл занимал главное место. Во время атаки Харпер намеревался не выпускать жёлтую образину из поля зрения и, если не удастся перерезать ему глотку, то хотя бы не дать поганцу первым добраться до усадьбы за храмом. Не дать ему добраться до Терезы — вот что было главной заботой Харпера, Шарпа, Лёгкой роты и бывшего лейтенанта, ныне капитана Роберта Ноулза. Ноулз наведался в роту, выслушал сбивчивый рассказ Харпера и, вопреки опасениям ирландца, принял всё серьёзно.

Харпер выпрямил спину, внимая гулу орудий. Молва не обошла артиллеристов стороной. Закопченные, как черти в преисподней, они выбивались из сил, стараясь всадить в бреши Бадахоса побольше снарядов. Они понимали, что каждый камень, выбитый из стены, — это, возможно, спасённая пехотинцу жизнь. Пороховой дым сизой пеленой скрыл город. Не видя брешей, канониры наводили пушки, ориентируясь по колеям, прокатанным в деревянных платформах отдачей десятков выстрелов.

Ещё одним безошибочным признаком грядущего штурма были осадные лестницы, во множестве заготовленные сапёрами для эскалад[11] замка и бастиона Сан Винсенте за рекой. Надежд особых на эти атаки командование не возлагало. Стены там были очень уж высоки.

— Рота! Встать! Живо!

Сержант Хейксвелл всполошился не зря. Приближался майор Колетт в сопровождении капитана Раймера. Вяло отмахнувшись от подскочившего сержанта, майор жестом разрешил солдатам усесться обратно и развернул документ. «Сейчас нам объявят о штурме.» — подумал Харпер, но ошибся. Приказ, который зачитал Колетт, был не совсем об этом.

— К вам обращается наш командующий. Слушайте и мотайте на ус. «Взятие города Кьюдад Родриго (Колетт прочитал „Ciudad Rodrigo“ через „К“, а не через „С“) ознаменовалось недостойными армии Его Величества инцидентами. Жители населённого пункта, принадлежащие к народу, находящемуся в союзе с нами, претерпели от наших солдат бесчисленные обиды и убытки. Дабы предупредить повторение подобного безобразия в Бадахосе, приказываю всякое покушение на жизнь или имущество мирных жителей карать смертью. Виновные будут вешаться на месте преступления.»

Майор сложил бумагу и окинул роту высокомерным взглядом:

— Всем ясно? Держите свои вороватые ручонки при себе, и вашим задницам ничего не угрожает.

Колетт поспешил к следующему подразделению, а Лёгкая рота обменялась ухмылками. Кто будет вешать виновных? Профосы из военной полиции старались держаться подальше от передовой, а уж от тёмных улиц только что захваченного города — тем более. Пехоте предстоит смотреть в лицо смерти на осыпающихся скатах брешей, и кто упрекнёт солдата, выжившего в этой катавасии, за желание промочить горло и прихватить на память пару сувениров? Пехотинцы не собирались устраивать побоище среди горожан, будь они хоть трижды бонапартистами. Пусть испанцы думают, как им встретить победителей: мушкетной ли пулей из-за угла или накрытым столом за распахнутыми дверями; пехота своё в любом случае возьмёт. Солдаты переглянулись и снова взялись за оселки.

Спустя четверть часа до них докатился новый слух, принесший кому-то разочарование, кому-то облегчение. Штурм откладывался на сутки. Судьба дарила им двадцать четыре часа жизни.

Среди ропота и перешёптываний кто-то выкрикнул: