Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Елизавета, бледная, но сдержанная, поцеловала отца на прощание и отправилась к младшим детям, которых я приказала доставить в Лувр. Карл твердил, рыдая, что хочет видеть папочку, и чурался всяческих утешений, лишь не выпускал из рук щенка охотничьей собаки, которого подарил Генрих. Я не захотела терзать их видом отца, заходящегося от боли в мучительном крике; я закатила скандал Паре, и он напичкал Генриха таким количеством опия, которое усыпило бы и лошадь.

И однако он был еще жив.

Он сражался за жизнь, как солдат, он ведь всегда был солдатом. Лихорадка усиливалась, но он держался. Иногда ему удавалось собраться с силами, и тогда он, задыхаясь, бормотал, что нужно бы разослать манифест о вступлении на престол его сына Франциска II. В эти минуты я любила его сильнее, чем когда-либо. Он жил, как подобает монарху, и так же умирал — делая все, чтобы Франция выстояла и после его смерти.

Я была с ним до самого конца, наступившего в разгар июльского, беспощадно прекрасного дня. Генрих бредил, что-то бессвязно бормотал. Я стояла на коленях около его изголовья. Вдруг он повернул голову и обратил на меня ясный, совершенно осмысленный взгляд. Лихорадка отступила, чтобы дух его в последний раз мог вернуться в тело.

Растрескавшиеся губы приоткрылись. Генрих произнес одно только слово:

— Екатерина…

А потом закрыл глаза, и его не стало.

Я отдала тело бальзамировщикам, которые должны были извлечь сердце и захоронить в алебастровом гробу рядом с нашей незаконченной усыпальницей. Отдала своего мужа причитающим слугам, которые много лет служили ему, коннетаблю Монморанси, который стоял в почетном карауле у его смертного одра, и распорядителям похорон — Гизам, которые с предусмотрительной спешностью уже облачились в белое.

Я вернулась в свои покои, пройдя по коридорам, которые еще помнили эхо его шагов. Фрейлины при виде меня разом вскочили, глаза их были красны от слез. Лукреция протянула было руку, но что-то в моем взгляде остановило ее. Должно быть, она поняла, что, если прикоснется ко мне — если хоть кто-то прикоснется ко мне, я не выдержу.

В одиночестве я ушла в свою спальню. Казалось, меня не было тут целую вечность. Все мои вещи находились здесь — серебряные венецианские расчески с инициалами «Г» и «Е» на ручках, склянки с духами и притираниями, портреты детей на стенах. Все это я видела, осознавала и, однако, по-прежнему не могла отделаться от ощущения, что оказалась в совершенно чужом и незнакомом месте.

Слезы заволокли глаза, и я зажала рот рукой.

Потом я услышала шорох, стук каблуков — и, стремительно обернувшись, увидела, что из густой тени у кровати вышла Диана. Если бы ей вздумалось метнуть в меня нож, я бы ни за что не успела уклониться. Диана в упор смотрела на меня. На груди ее мерцала рубиновая застежка, скреплявшая края длинного черного плаща. В руках она держала серебряную шкатулку.

— Я принесла это вам.

Она поставила шкатулку на туалетный столик, откинула крышку. Внутри, на алом бархате, лежали алмазные подвески и кольца, жемчужные серьги, рубиновые броши и изумрудные ожерелья.

— Я возвращаю эти украшения для того, чтобы они были переданы королеве Франции.

— Puttana![10] — Я со всей силы влепила ей пощечину.

Она отшатнулась, на бледной щеке горел отпечаток моей ладони. Потом Диана вздернула подбородок.

— Не сомневаюсь, вы много лет мечтали это проделать. Почитаю за честь оказать вам эту последнюю услугу.

Тяжело дыша, сжимая кулаки, я готовилась проделать то, о чем и в самом деле всегда мечтала, — сорвать с нее маску нечеловеческого совершенства и узнать, способна ли эта женщина истекать кровью, как все простые смертные.

— Можете взять меня под арест, — продолжала она, — но я не думаю, что его величество это бы одобрил.

— Не смей поминать его имя!

— Я говорю не о Генрихе, а о нашем новом монархе, Франциске Втором. Я была ему как мать. Если понадобится, он меня защитит.

В этот самый миг бальзамировщики святотатственно кромсали тело Генриха… а Диана стояла передо мной, похваляясь своей неприкосновенностью, словно добродетелью. Тогда-то я поняла, что на самом деле она никогда его не любила. Она просто не способна любить. Она так же холодна и бездушна, как изваяния в ее любимом Ане.

— Мадам, — очень тихо проговорила я, — я могла бы приказать сию минуту насадить вас на шпиль самой высокой башни, и никто, даже мой сын, не сумел бы этому помешать.

Глаза Дианы расширились. Я увидела в них то, о чем так долго мечтала, — страх. Она боялась меня. И вдруг ярость и ненависть, все мои кровожадные помыслы развеялись, точно дым. Теперь эта женщина была для меня ничем.

— Впрочем, я этого делать не стану. — Я отступила на шаг. — Вместо этого я велю вам немедля покинуть двор.

— Я и не собиралась оставаться.

Диана проплыла мимо меня — величественная даже в поражении. И все же до конца своих дней она станет носить на лице след моей пощечины. Отпечаток ладони исчезнет, но удар, нанесенный самолюбию, останется — в память о том, что я тоже сполна расплатилась по счетам.

— Мне осталось оказать еще одну услугу. — У двери Диана остановилась. — И полагаю, вы оцените ее по достоинству. Интриги и заговоры, подкуп возможных союзников, неустанный тайный труд ради укрепления своего положения — все это я оставляю вам. Никто более вас не заслуживает этого дара; никто не употребит его с такой пользой, как вы. — Губы ее изогнулись в холодной усмешке. — Однако же это не так легко, как вы думаете. Для того чтобы выстоять в одиночку в этом мире, женщина должна пускать в ход все доступное оружие, всю до единой капли силу и стойкость. Шаг за шагом, не осознавая того, отсекаешь от себя кусочки собственной сути, покуда не обретешь все и в то же время ничего. Теперь все это ваше; поступайте с ним, как вам заблагорассудится.

С этими словами она повернулась к двери.

— Мадам, — проговорила я, — вы не получили разрешения удалиться.

Рука Дианы замерла на дверном засове.

— Когда-то вы завладели тем, что по праву принадлежало мне. Я хочу вернуть свою собственность.

— Он умер, — прошипела она. — Я не умею воскрешать мертвых.

— Вы слишком самонадеянны. Генрих мой и всегда был моим. Его похоронят в нашей общей усыпальнице, где когда-нибудь рядом с ним погребут и меня — его жену и королеву. Вы же, с другой стороны, станете ничем. Так что не испытывайте моего терпения. Я — мать короля. Одно мое слово — и вас постигнет участь куда горше той, что досталась вашим соперницам.

— Так чего вы хотите? — Глаза Дианы сверкнули. — Говорите уж, и я наконец уйду. Я устала от этой игры.