Тайна черной жемчужины - Елена Басманова

Карл Иванович, разговаривая со своим помощником, прокручивал мысленно новую версию, хотя в глубине души не был уверен в своих логических ходах – больно все хорошо сходилось на первый взгляд.

Требовалось присмотреть и за театральным гением Максимом Иллионским-Третьим. Не заварится ли вокруг него какая-нибудь каша? Не исключено. Тем более что сегодня антреприза «Аполлон» дает последнее представление – завтра уезжает в белокаменную.

Карл Иванович не мог решить для себя возникшую дилемму: ему казалось важным успеть одновременно в оба места – и в ресторан, и в театр. Но судьба, видимо, решила еще больше усложнить жизнь изнуренному следователю.

Судьба явилась в виде соскочившего с «ваньки» помощника письмоводителя, который, запыхавшись, подбежал к начальнику и выпалил распиравшую его новость:

– Библиотекарь... Кайдалов... Лежит там... у себя на службе... С проломленной головой...

Глава 25

– Бежим! Скорей! За кулисы! – завизжала пронзительно Мария Николаевна Муромцева, как только на сцене упал занавес, скрывший из виду блистательного короля Лира, ползущего на четвереньках к явившейся перед ним Брунгильде. – Бежим! Доктор, быстрее! Где вход за кулисы?

Не дождавшись ответа от ошеломленного неожиданным разворотом сценического действа доктора, почти оглохшего и парализованного от ее визгливых криков, Мура оттолкнула обитый бархатом стул и ринулась к выходу из ложи. Доктор, едва поспевая, бежал за ней – оба метались по коридорам, по узеньким лестницам-переходам, – и наконец в конце полукруглого коридора, в который выходили двери партера, Мура углядела еще одни бархатные шторы и помчалась туда.

Интуиция ее не подвела – за шторами скрывалась дверь, распахнув которую Мура и доктор оказались перед лицом лысоватого человечка в униформе. Человечек суматошливо замахал руками и закричал, что посторонним сюда входить не разрешается.

– Да вы что, милейший? У вас же на сцене несчастье! – продолжала надрываться Мура. – Спектакль прерван! Занавес дали, господин И лионский упал и не может встать. Нужно срочно доктора! А это и есть доктор! – Она дергала за рукав Клима Кирилловича, безмолвно кивавшего и переводившего потерянный взгляд с одного на другую.

– Доктора пущу, – неуверенно согласился несколько притихший служитель, – а вам, барышня, здесь делать нечего.

– Да не барышня я! – Мура с удвоенным жаром набросилась на явно сдававшего свои позиции человечка в униформе. – Я – ассистент врача. Без меня он не может оказать помощь пострадавшим! И вы же знаете, на сцену выбежала девушка, скорее всего, психически травмированная.

Удивленный наглой ложью спутницы, доктор возмущенно дернулся в сторону: ему не понравилось, что она назвала Брунгильду сумасшедшей.

Служитель воспринял движение доктора как знак крайнего нетерпения и от греха подальше решил не противиться ворвавшимся в святая святых – за кулисы. Человечек взял инициативу в свои руки: он кликнул помощника и велел ему занять пост у дверей, а сам повел доктора и сверкающую глазами, горластую барышню в охраняемые им лабиринты. Они поднялись по ступенькам и помчались между бесформенными пыльными тряпками, свисающими с колосников. Доктор едва успевал озираться по сторонам: в поле его зрения то и дело попадали диковинные приспособления – какие-то канаты, лонжи, картонные декорации, ободранная мебель... Он во всей мере начал ощущать театральную атмосферу. Неожиданно вслед за своими спутниками он вывернул на открытое пространство и остановился.

Скрытая занавесом от публики сцена была полна актерами. Они глухо гудели и толпились по периметру площадки, из суфлерской будки высовывался усатый человечек в нарукавниках: выгнув шею, он пытался взглянуть за прикрывающую его полусферу... Возле левой кулисы возвышался пожарный в блестящей каске – в руках он держал наготове брандспойт.

– Вон! Все вон отсюда! – неожиданно заорал Максим Иллионский-Третий, медленно поворачиваясь вокруг своей оси и чуть-чуть приседая. – Пошли все вон!

Актеры бросились врассыпную, едва не сбили с ног Клима Кирилловича и его спутницу. Когда топот актерских ног стих, стали явственно слышны крики, свист и улюлюканье обманутой в своих ожиданиях публики.

Служитель выступил вперед.

– Господин Иллионский, – он осторожно двинулся к актеру, – надо объявить публике об отмене спектакля. И вернуть деньги за билеты...

– Объявляйте, черт вас возьми! – заорал Иллионский. – И скройтесь навеки с глаз моих!

Он закрыл лицо руками. Служитель бочком шмыгнул в щель занавеса, свист и улюлюканье усилились.

– Брунгильда! – наконец обрела голос Мария Николаевна Муромцева, бросившаяся к сестре. – Брунгильда! Мы тебя все-таки нашли!

Брунгильда, молча испепелявшая взором впавшего в истерику Максима Иллионского, только сейчас заметила сестру и растерянно ступающего за ней доктора Коровкина. Она повернулась к ним, сохраняя на лице выражение крайнего гнева и презрения, через мгновение огонь мщения начал гаснуть в ее прекрасных голубых глазах, и она кинулась навстречу сестре.

Обе заключили друг друга в объятия.

– Брунгильда, милая, где ты была? Мы волновались, – всхлипывала Мура, от радости к ее глазам подступали слезы. – Мы сбились с ног. Ты нас напугала. Зачем ты ушла из дома? Мама беспокоится, папа извелся, мы с Климом Кирилловичем не знали, где тебя искать...

– Добрый вечер, Брунгильда Николаевна. – Доктор Коровник не нашел сказать ничего лучшего, когда девушки наконец разомкнули объятия, и пропавшая красавица обратила свой взор на спутника сестры.

– Брунгильда, дорогая, поедем скорее домой, – уговаривала сестру Мура, – и ты нам объяснишь, что с тобой приключилось... Надо скорее успокоить папу и маму... Зачем ты нас всех так напугала? Зачем ты выдавала себя за княжну Бельскую? Зачем ты была в том ужасном доме?

– Как я счастлива вас видеть! – Брунгильда наконец разомкнула свои розовые губки. – Но ехать домой пока не могу.

– Как? Почему? – тревожно вскинулся доктор Коровкин. – Вы плохо себя чувствуете?

– Чувствую я себя даже лучше, чем всегда, – проговорила с легкой угрозой в голосе Брунгильда и покосилась на Максима Иллионского-Третьего, все еще закрывающего ладонями лицо, но, похоже, подглядывающего между пальцев. – И вообще, дорогая, у нас с тобой разные отцы. Ты – дочь профессора Муромцева, а я – дочь князя Бельского.

– Что? – Мура отскочила от Брунгильды, которая с плотоядным сладострастием воззрилась на окаменевшего актера.

Клим Кириллович похолодел и крепче сжал пальцами ручку своего медицинского саквояжа. Неужели Мура была права? Неужели ее старшая сестра помешалась от пережитых страданий?

Мура сделала еще один шаг назад и, встав почти вплотную к доктору Коровкину, подняла к нему лицо:

– Боже, боже мой, что она говорит? – шепнула она ему с ужасом. – Что они с ней сделали?

– Да, дорогая Мария Николаевна, – продолжила Брунгильда, не сводя глаз с Иллионского и не обращая внимания на перешептывания Муры и доктора, – ты что, никогда не замечала, какие мы с тобой разные?

– Замечала, – всхлипнула перепуганная Мура.

– А разве ты не говорила мне, что я аристократична от природы?

– Говорила. – Мура вспомнила, что противоречить обезумевшим людям опасно.

– Ну а теперь скажи, почему тебя зовут Мария, а меня – Брунгильда?

Мура беспомощно глянула на осунувшегося доктора и не решилась что-либо ответить. Она дрожала и переводила взгляд с одного участника сцены на другого.

Брунгильда неожиданно повернулась к сестре и с необыкновенной злобой, которой никогда прежде за ней не замечали доктор и Мура, внятно, раздельно, чуть ли не по слогам начала говорить:

– Потому что вы все недогадливые. Я не дочь Николая Муромцева. Или он сам вписал в святцы имя Брунгильда?

Она постучала указательным пальцем правой руки по груди – там, где должен был под одеждой находиться ее серебряный крестик.

Только тут Мура и доктор заметили, что Брунгильда выглядит необычно: из-под надвинутой на лоб шляпки выбивались неаккуратно уложенные золотистые пряди, юбка, выглядывавшая из-под пелерины, была помята. Иногда ее старшая сестра слегка передергивала плечами, как бы пытаясь освободиться от невидимых пут.

– Брунгильда Николаевна, – доктор Коровкин собравшись с духом, придал своему голосу чрезвычайную мягкость, – я предлагаю поехать к Николаю Николаевичу и на месте разобраться – Нет, – с неожиданной яростью возразила встрепанная красавица, – разбираться я буду не там. Вы что, не понимаете: мой отец, князь Бельский, умер почти на моих глазах! А вы, бесчувственные, гоните меня к чужому человеку, когда мне надо думать о погребении!

Она замолчала и, раздувая ноздри, прожигала доктора гневным взглядом.

– Но зачем думать об этом в театре, на сцене? – пролепетала на грани обморока Мура.