Малёк - Джон ван де Рюит

15 июня, четверг

Утром в медпункт зашел Берт и стал жаловаться непонятно на что. Меня в кровати он не видел, и я притворился спящим. После продолжительных охов, вздохов и покашливаний он признался, что у него что-то с членом. Сестра Коллинз приказала ему спустить штаны и аж ахнула: его гигантский пенис был покрыт чем-то вроде зеленой слизи. Когда к ней вернулось самообладание, она принялась изучать инфицированный орган, надев желтые хозяйственные перчатки и взяв нечто вроде огромных щипцов для барбекю. В конце концов она дала ему какой-то крем и приказала, чтобы больше не мастурбировал. Берт кивнул и выбежал на солнце.

Проснувшись днем, увидел на соседней койке Геккона. Геккон, который уже считает медпункт своим вторым домом, гордо признался, что подцепил редкую разновидность бильгарции (где он ее подцепил и что это такое, он не знает). Весь день мы проболтали — точнее, Геккон болтал, а я кивал. Никогда не видел его в таком спокойном и хорошем настроении. Видимо, в медпункте ему нравится.

Он родился в Лондоне.

Его отец — энтомолог (изучает жуков и редких насекомых).

Мама раньше была балериной, но сейчас не работает. Геккон считает, что в детстве его укусил ядовитый жук (один из подопытных его отца), и с тех пор он без конца болеет.

Он сорок два раза переболел известными медицинской науке болезнями/эпидемиями/вирусами и шесть раз — неизвестными.

Его родители живут в Англии, потому что считают, что в ЮАР опасно.

Его старший брат тоже учился в нашей школе. Это семейная традиция, которая длится уже пять поколений. Его nana ждет, когда умрет его богатая теща. После этого он планирует бросить работу и открыть свой отель в каком-то Котсуолдсе.

Я был удивлен, что Геккон оказался таким общительным и умным. Он ненавидит всех в нашей спальне, кроме Верна и меня. Хотя и сказал, что часто я пытаюсь казаться «крутым» и это ему не нравится. Я почувствовал себя виноватым, вспомнив, сколько раз вставал на сторону большинства и издевался над Гекконом, потому что его постоянно тошнит. Геккон также убежден, что Макартура и Криспо убили, и сделал это Глок.

— Говорю тебе, Милли, тут хуже, чем в психушке! Маньяки повсюду, даже наш директор маньяк! Неужели ты этого не видишь? Как будто все каждую минуту хотят тебя подловить, посмеяться и заставить чувствовать себя идиотом или трусом…

Геккон был прав — если ты не дружил с «крутыми», школа была адом. Судя по всему, он думал, что я-то как раз дружу с кем надо — а я-то всегда считал себя изгоем, как Геккон и Верн. Может, занять нейтральную позицию и не быть ни тем, ни другим?

Вдруг у меня сжалось сердце. Порывшись в сумке, я с огромным облегчением удостоверился, что дневник на месте. Секундой раньше я с ужасом представил, как его передают из рук в руки в нашем корпусе, в то время как я беспомощно лежу в медпункте. Сунув его под подушку, я стал ждать, пока сердце уймется.

Геккон покачал головой, ощущая мировую несправедливость, и печально посмотрел в окно. Потом вдруг повернулся ко мне и сказал:

— Знаешь, Малёк, когда ты поешь, у меня такое чувство… не знаю, может, это странно, но у меня как будто не остается сомнений, что Бог есть. Бог есть. — Смущенный своими же словами, он повернулся на другой бок и застыл.

Здесь, среди белых кроватей и простыней, пилюль, шприцев, ночных горшков и окон с блеклыми кремовыми занавесками, человек, от которого я меньше всего это ожидал, сказал мне самые удивительные слова на свете. Тяжесть в груди вернулась, глаза наполнились горячими слезами, и мне пришлось сжать зубы, чтобы не разреветься. Мне стало ужасно стыдно и совестно. Я вспомнил, сколько раз смеялся над Гекконом, глумился и издевался над ним перед другими — а все потому, что благодаря этому чувствовал себя сильнее и ощущал свою принадлежность к стае. Но это Геккон был сильным, а не я. Сколько мужества требуется, чтобы сказать человеку, что он особенный. Геккон с его вечной тошнотой и зеленым цветом лица оказался храбрее, чем вся Безумная восьмерка, вместе взятая.

16 июня, пятница

Звонили предки и Русалка. С Русалкой нам не о чем было говорить, и повисла ужасно длинная пауза, после чего мы затараторили одновременно. У меня не было сил продолжать этот разговор, поэтому я сказал, что у меня болит горло, повесил трубку и почувствовал себя виноватым.

После обеда Коджак зашел меня проведать. Он принес свой плеер и кассету с музыкой из «Оливера», чтобы я не дай бог не забыл роль. Сказал, что репетиции сводят его с ума, а перед уходом выпросил у сестры Коллинз бесплатные таблетки от высокого давления. Я слышал, как он орет на улице на какого-то мальчика, чтобы тот заправил рубашку.

На перемене зашел Лутули и сказал, что сегодня юбилей беспорядков в Соуэто. В этот день в 1976 году полицейские убили и ранили множество невинных невооруженных демонстрантов. Я переполнился гордостью оттого, что староста нашего корпуса поделился со мной этой новостью, и сделал в дневнике большой заголовок.

Сестра Коллинз повесила на входную дверь большой список, озаглавленный «Правила поведения в медпункте». Сказала, что ей надоело каждый день повторяться.

1. Вход в спортивной обуви запрещен!

2. Если ученик так болен, что не пошел на урок, то пусть лежит в медпункте!

3. Нельзя ложиться в медпункт без разрешения медсестры! (Нарушители должны будут выпить РЫБИЙ ЖИР.)

4. Нельзя спать в корпусе в учебные часы без разрешения заведующего корпусом или медсестры!

5. Нельзя пропускать физкультуру без освобождения от медсестры!

6. Не курить в медпункте!

7. Посещение больных только в установленные часы!

8. Перекись водорода только для медицинских целей, а не для окраски волос!

9. У кого болит горло, прополоскайте его красной жидкостью и примите две оранжевые таблетки из красной баночки! Не беспокойте меня, если вы не при смерти!

10. В медпункте не умирать! (Просьба делать это на каникулах.)

Мое состояние улучшается. Сестра Коллинз думает, что завтра к вечеру меня можно уже выписывать. Во время тренировки команды болельщиков услышал их кричалки и теперь мечтаю поскорее вернуться в реальный мир. Очень хочется снова начать репетиции и узнать, чем без меня занималась Безумная восьмерка. Да и до экзаменов осталось всего десять дней — надо начинать зубрить, чтобы оправдать свой грант (по правде, я с трудом понимаю, как вообще его получил; в нашем классе есть пара мальчиков, по сравнению с которыми я кажусь просто говорящей тыквой).

Весь вечер проболтал со своим новым лучшим другом Гекконом — он тоже в восторге от моих рассказов про Вомбат. Пожалуй, мне стоит написать книгу, которую я назову «Странные и невероятные приключения лукавой Вомбат». Это будет трагикомедия, а первая глава будет посвящена «Тайне исчезающих йогуртов». Темные тучи над моей головой рассеялись, и меня охватило чувство радости и вдохновения. Должно быть, Геккон почувствовал то же самое, потому что сказал, что ему уже лучше.

Около девяти сестра Коллинз села читать нам книжку — «Братья Харди».[40] Это было унизительно — выигравший школьный грант должен лежать и слушать детскую книжку! Я спросил сестру Коллинз, не могла бы она почитать нам нечто более взрослое.

— Что за ерунда! — рявкнула она. — Все обожают братьев Харди, — даже мой покойный муж слушал как миленький, когда болел!

И она была права. Это было здорово. Как двое маленьких братьев, мы с Гекконом лежали в кровати и слушали нашу «маму» сестру Коллинз, которая читала низким грудным голосом. Дочитав главу, она закрыла книгу, подоткнула нам одеялки, поцеловала обоих в лоб и выключила прикроватную лампу.

Неудивительно, что Геккону тут нравится.

17 июня, суббота

Проснулся и обнаружил на прикроватном столике записку. Она была сложена вдвое и написана на кроваво-красной бумаге. Как только взгляд сфокусировался, я развернул письмо и прочитал:

Моему дорогому Мальку

Поправляйся скорее, малыш. Я по тебе скучаю.

С любовью,

Твоя верная Бет

(АМАНДА).

Забравшись обратно на кровать, с которой я чуть не упал, я держал записку дрожащими руками и перечитывал ее вновь и вновь, вновь и вновь…

Быстро приняв душ, перечитал записку еще раз сто, четыре раза зачитал ее вслух Геккону, а оставшееся утро мечтал об Аманде. Кажется, я влип!