Крылья огня - Чарльз Тодд

Тем временем Ратлидж тоже оценивал его. Он видел, что Харви привык подходить к делу тщательно и по правилам, но ему недостает фантазии, которая иногда играет очень важную роль.

Наскоро прикинув возможности друг друга, оба сели в кресла, словно давая понять, что противостояние закончилось и можно начать мирные переговоры.

Решив первым протянуть руку противнику, Ратлидж сказал:

– Если вывести за скобки ваше естественное нежелание пересматривать уже закрытое дело – поверьте, я вполне вас понимаю, мне и самому бы такое не понравилось, – вы серьезно считаете, что мисс Марлоу была способна на все? На любой порок? Вы бы включили в список пороков, например, убийство?

Харви во второй раз удивил его, когда не сразу ответил:

– И да и нет.

– Почему у вас сложилось о ней такое мнение? Давайте ненадолго забудем о стихах и об общем мнении соседей о ней. Почему вы решили, что она… особенная? – А может, все дело в чутье, в желании верить, что Оливия не совсем его одурачила…

Подумав, Харви ответил:

– Учтите, я ничего не смогу доказать. Больше всего мне было не по себе из-за ее вечного любопытства. Ее очень интересовали преступность и преступники. Простые граждане, особенно женщины, если совесть у них чиста, и не подумают задавать такие вопросы, какие задавала она. Похоже, ее так и тянуло к пороку. Вечером в пабе мне приходится отвечать на многие вопросы, связанные с моей работой. Например, спрашивают, часто ли мне доводилось присутствовать при смертной казни и уверен ли я, что в каждом случае вешают настоящего преступника. Такие вопросы – обычное дело; думаю, с чем-то подобным сталкиваются люди любых профессий, например гробовщики или даже стеклодувы. Досужие разговоры. Сразу видно, что твой собеседник ничего в твоей работе не смыслит, ему можно наврать с три короба, и он останется доволен.

Ратлидж кивнул. Фермеры, торговцы и водители грузовиков, с которыми он вместе сражался на фронте, часто удивлялись, узнав, что он полицейский. Как будто он в силу своей профессии обязан относиться ко всему человечеству недоверчиво и от всех ждать только худшего.

– А мисс Оливия как-то спросила, что вынуждает человека лишить жизни другого человека. И ею двигало не просто любопытство. Она интересовалась, что руководит преступником. Порочен ли он от рождения или запутался в паутине случайностей и никак не может освободиться? Передается ли склонность к убийству по наследству? – Харви замолчал. Ратлидж понял, что инспектор очень долго хранил в глубине души тот разговор. И сейчас вспоминает его с большой неохотой. Потому что инспектор Харви – человек честный, пусть и недалекий. – Еще ее интересовало, способен ли убийца искренне раскаяться и измениться. И при этом она смотрела на меня такими ясными, невинными глазами – ни дать ни взять новорожденный младенец! Насчет стихов я тогда еще не знал, но, скажу вам откровенно, от ее вопросов у меня мурашки побежали по коже, потому что она спрашивала слишком настойчиво… Я понял, что она не просто так интересуется или расспрашивает меня из вежливости. Она хотела… ей нужно было нечто большее, только я понятия не имею, что именно.

– Знать об убийстве и убивать – не одно и то же. Родные жертвы, наверное, понимают это лучше, чем сам убийца. – Если убийцей был Николас, Оливия наверняка догадывалась об этом.

– Да, верно. Но когда я прочел кое-какие ее стишки… я понял, что тогда, встретившись со мной на дороге, она не просто вела светскую беседу. В ней настоящая бездна! В ее последней книге есть одно стихотворение, из-за которого я почти неделю не спал. Оно откровенно жестокое… Не помню, как оно называется, но вряд ли я забуду его начало:

Губитель я. Гублю сокровища души,И пустяки, и мелкие несчастья,И тайны тел и душ, что уношу я,Все то, что можно подарить —Кровь жизни, силу духа,Держу я взаперти,На радость мне, тебе на горе.

Не такие стихи писала миссис Браунинг или даже Кристина Россетти!

– Да, – тихо согласился Ратлидж, размышляя, что такое «сокровища души». Возможно, Оливия имела в виду золотые вещицы – трофеи, взятые у мертвецов.

– Так вы думаете, мальчика убила она?! Боже правый! Да ведь тогда она тоже была совсем маленькая!

– Вы ведь считали ее способной на убийство.

Харви долго смотрел на него, размышляя, но так ничего и не придумал.

– Верно, вначале, в приступе раздражения, мне показалось, что так оно и есть. Но все совсем иначе, когда возможная жертва обретает плоть и кровь, когда у нее появляются имя и лицо… – Он покачал головой. – В наших краях детей убивают нечасто. Не скажу, что очень любил мисс Марлоу, но одно дело – просто недолюбливать, и совсем другое – обвинять в убийстве. Она просто была… не такой, как все. Вот в чем ее трудность. Она была… другой. – Глаза инспектора Харви словно молили Ратлиджа понять, что он пытается ему сказать. Кем бы ни являлась Оливия Марлоу, из-за самой своей экстраординарности она была выше его понимания, и поэтому он и подозревал ее в самом худшем, даже если не мог доказать ее причастность к преступлению. Такая, как она, способна на все!

– Когда состоялся тот ваш разговор с Оливией?

– Еще до войны. Меня тогда только перевели в Боркум. Ее мать я не знал; в наших краях ее до сих пор называют «мисс Розамунда». Похоже, все ее любили. Я знал только, что Оливия из той семьи, что владеет Тревельян-Холлом. Ее знал, ее брата и двух младших, близнецов.

– Что вы ей ответили?

– Я вынужден был сказать ей правду, как я ее понимал. Что зло присуще человеческой натуре; лично я не понимаю природу тьмы, хотя не первый год служу в полиции, считаю, что избавиться от тьмы, раз уж она завладела кем-то, невозможно. Мой ответ ее огорчил – я сразу понял по ее глазам. А потом она спросила: «А родственники верят вам, когда вы говорите, что их сын… или дочь… виновен в убийстве?» Я ответил: «Часто они верят последними», – и она кивнула, как будто поняла, что я имею в виду. Потом она поблагодарила меня за то, что я уделил ей драгоценное время, и ушла. – Видя, что Ратлидж не отвечает, Харви добавил: – Не таких вопросов ждешь от молодой женщины из хорошей семьи, верно?

Инспектору нужно было подтверждение. Он очень надеялся, что тогда не он сам, а Оливия повела себя не так, как надо. Ему не хотелось думать, что у нее на совести лежал тяжкий грех, что она обратилась к представителю власти в Боркуме, втайне надеясь на разоблачение, но тот ей отказал, потому что по какой-то причине не понял ее. Ратлидж задумался. Задавала ли она такие вопросы прежде, предшественнику Харви, или священнику, который служил в их приходе до Смедли? Возможно, она пыталась, но не встретила у них понимания и не получила отпущения грехов. Они не облегчили ей ношу.

Это, в свою очередь, означает, что Ратлиджу тоже не стоит доверять Харви. До тех пор, пока он не будет до конца уверен в своей позиции. Иначе он лишь напрасно потратит силы. А если окажется, что он, Ратлидж, не прав, он, как верно подметили и Рейчел, и Кормак, причинит всем огромный вред.

Поэтому Ратлидж примирительно произнес:

– Скорее всего, я пробуду у вас до конца недели. Я продолжу поиски мальчика и буду расспрашивать местных жителей, а потом, если не наберу больше того, что у меня есть сейчас, приду к вам и во всем признаюсь.

– Найдете вы его или нет, помяните мое слово: парень мертв.

Владелец гостиницы Траск принес в номер Ратлиджа поднос и кофейник и долго накрывал на стол: водружал на середину сахарницу и маленький молочник, расстилал салфетку, которой были накрыты толстые сэндвичи. Вежливо упомянув о визите Харви, он намекнул на то, что не прочь задержаться в номере у постояльца и посплетничать.

В виде исключения Ратлидж предпочел мнение хозяина гостиницы молчанию или своим мыслям. Или мыслям Хэмиша.

– Хороший человек, – охотно отозвался Траск, когда Ратлидж спросил его мнение о Харви. – Нам грех жаловаться; он следит за порядком. Честный. Судя по тому, что я слышал, члены городского магистрата тоже высокого мнения о нем. Инспектора Харви считают дотошным.

Траск ждал, что и Ратлидж выскажется об инспекторе Харви. Видя, что гость молчит, Траск стал вспоминать о семье Тревельян. Его рассказы натолкнули Ратлиджа на мысль, что «Три колокола» служили центром общественной жизни для нескольких поколений Тревельянов. Слушая владельца гостиницы, Ратлидж прихлебывал кофе и думал о своем.

Вдруг кое-что заставило его навострить уши:

– Мать ее служила у них няней… Вот почему мисс Рейчел предпочитает их дом гостинице.

– Хотите сказать, что няня, которая работала у Тревельянов, еще жива?! – Ратлидж закипел от гнева. Почему никто – и в первую очередь Рейчел – не удосужились сказать ему об этом?