Кингсблад, потомок королей - Синклер Льюис

— Ну и ладно, — сказал он без особого подъема.

Но ему льстило, что этот незаурядный мальчик видит в нем друга, с которым можно сбросить маску прожженного циника — обычную защиту всякого юноши от скучного и нравоучительного мира взрослых.

— Нийл! Может, вы и правда примете участие в расовой борьбе и укажете нам какие-то новые пути. Хорошо, если бы вы вправили мозги нашим фанатикам, а то они до того чувствительны, что предлагают цветным газетам печатать Страшное Слово так: «Н..Р», — и чуть не в обморок падают, когда белые ребята распевают безобидную песенку вроде «Вечер был, и негры пели». Пари держу, что они и реку Нигер готовы переименовать в «Негр». Вы бы их высмеяли как следует, а? Ух, да вы бы могли стать одним из вождей нашего народа!

Нийла такая вера вознаграждала за томительные дни, когда он старался не замечать шушуканья родственников за его спиной, секретных ночных разговоров по телефону.

Где бы он ни был, глаза Семьи преследовали его.

Чарльз Сэйворд, которого он всегда считал самым веселым, разумным и порядочным из всех родственников, теперь наиболее демонстративно его сторонился. Он попросту перечеркнул Нийла вместе со вздорными слухами, будто в Китти могла быть «негритянская кровь». Чарльз отличался простодушной тупостью маленького человека, в совершенстве знающего свое маленькое дело, и теперь Китти в нем искала ту радость, которую она когда-то находила в дружбе с братом по имени Нийл, недавно скончавшимся, — очень прискорбно, но не будем об этом говорить.

В известной мере ему сочувствовали только его мать, Вестл и Пат Саксинар. Но мать, хоть и была с ним нежна и не упрекала его ни в чем, теперь уверяла, что она все обдумала, и ей открылось, что дядя Бенуа не был ни игроком, ни цветным, но почтенным арийцем и чем-то вроде инкассатора.

Так они дожили до рождества — карикатуры на праздники прошлых лет, — прошедшего скорее под знаком Топси, чем Крошки Тима. Ни Сэйворды, ни Бихаусы не явились на рождественский обед, устроенный в этом году у Роберта, а остальные члены семьи изливали приторную нежность на весьма самостоятельную молодую особу, которую все они считали нужным называть «бедняжка Бидди».

С утра шел снег, и время от времени кто-нибудь с довольным видом отмечал: «Хорошо! Настоящее белое рождество!» — а Нийл, слыша это, всякий раз думал: «даже рождество подвергается дискриминации».

Родственники не стали, как бывало, дожидаться ужина, к трем часам все уже разошлись. Проводив Вестл и Бидди домой, Нийл сказал скороговоркой:

— Я немножко пройдусь, подышу воздухом. — И поспешил к Ашу Дэвису глотнуть душевного покоя.

Он застал там не только Софи, которая встретила его ласково, дружески похлопала по руке, — там оказался и суетливо любезный южный либерал, мистер Люциан Файрлок, обсуждавший с хозяином дома роль негритянской скульптуры в черном мире, который когда-то представлялся Нийлу пучиной темной фантастики или темного ада, но теперь казался ему живым, многоцветным и полным неожиданностей, как вольер с тропическими птицами.

Люциан оправдывался:

— Дэвисы и Нора так трогательно относятся к моим ребятам, что я решил зайти и… и, в общем, мне пора.

Нийлу хотелось побыть в тепле, с Софи, но он не мог забыть, что Вестл и Бидди сидят одни в рождественский вечер. Ковыляя под снегом домой, он размышлял о том, что вполне мог бы полюбить Софи чисто платонически, но что Вестл он любит земной любовью и что именно этой любви не видно конца.

Софи была его сестрой, его вторым «я». Как некогда Китти, верный товарищ его игр, вместе с ним по-детски бунтовала против власти отца, так Софи была ему товарищем в величайшем бунте его жизни. Но Вестл… Вестл была его любовью. Каждая мысль, какая могла прийти в голову темнокожей женщине из Алабамы, была ему близка и знакома; каждая мысль женщины, с которой он учился в школе, играл в теннис, семь лет спал в одной комнате, была чудесной загадкой, и эту женщину он любил больше всех и надеялся когда-нибудь покорить и даже понять.

О, когда-то он ее понимал, знал наперед все, что она сделает и скажет, но это относилось к временам, когда ей не нужно было делать ничего необычного, когда ей не предлагалось высказать свое мнение о человеке, способном, очевидно, погубить ее и себя во имя божества, в которое он не так уж горячо и верил.

Он застал Вестл дома, нарядную, веселую. Она показалась ему немногим старше Бидди и более беззащитной. Малышка всегда сумеет пойти в атаку на жизнь и подчинить ее себе; скромная, нетребовательная Софи не пропадет, где бы ни оказалась — в больнице, в монастыре, на эстраде; но живая, энергичная Вестл, гордость Лиги Образованных Молодых Женщин, растеряется и сдаст, если рядом с нею не будет мужчины: отца, мужа, сына, духовного пастыря.

Он расцеловал ее, и они дружно принялись готовить ужин. Шерли ушла танцевать на славянский карнавал. Они уложили Бидди спать и, сидя у синего кухонного столика, уплетали яичницу и с полным единодушием рассуждали об испорченности Кертиса Хавока, достоинствах папаши Кеннета и вероятной стоимости зеркального стекла для окна в гостиной.

Да, переделать окно совершенно необходимо, решили они бодро в этот черный вечер после черного рождества.

36

С самого основания Федерального клуба в нем не числилось ни одного еврея, ни одного музыканта, ни одного учителя и очень мало членов демократической партии. Это не было оговорено уставом. Такой оговорки не требовалось.

Здесь заслуженные миллионеры Гранд-Рипаблик вроде Хайрема Спаррока каждый вечер играли в бридж или в трик-трак, ровно в одиннадцать часов прерывая игру для стакана горячего пунша. Клубные лакеи, правда, не были природными англичанами и не обучались прислуживать лордам, но лицезрение тюдоровских физиономий клубных завсегдатаев в какие-нибудь полгода сглаживало эти недочеты, и всякий заслуженный член клуба, завидев в фамильном склепе чужого, считал своим долгом подозвать Джимса и пропыхтеть: «Это еще кто? Вышвырнуть его вон!» Столпы клуба находили возникновение в городе новых предприятий вульгарным, ибо, по их мнению, в Гранд-Рипаблик и так уже было вполне достаточно денег.

Большая часть этих денег принадлежала им.

Ни у кого не хватило бы смелости выдвинуть в члены клуба Рэнди Спрюса или Уилбура Федеринга; Кертису Хавоку не предлагали баллотироваться, несмотря на солидное положение его отца; а Нийл Кингсблад был избран главным образом потому, что приходился зятем Мортону Бихаусу. Избрание его брата Роберта можно было объяснить только недоразумением.

Среди событий светской жизни Гранд-Рипаблик самым значительным был Холостой Вечер Воспоминаний в Федеральном клубе, устраивавшийся ежегодно между рождеством и Новым годом, что позволяло членам клуба спасаться от младших членов семьи, особенно докучавших им на святках, и сулило тихие радости мужской беседы. Являться полагалось в смокингах; меню не обходилось без бараньих отбивных; такие безделки, как салат и мороженое, исключались. Все это очень походило на холостой обед, которым Дж.П.Морган-старший угощал короля Эдуарда VII, но называлось ужином и происходило в зале Пиллсбери, в мужественной атмосфере дубовых столов, изразцовых каминов и оловянных кружек.

В этом году собрание украшала целая галерея Спарроков, Уоргейтов, Бихаусов, Грэнников, Тарров, а также один Хавок, один Тимберлейн, один Дровер, один Марл, один Пратт, один Трок, один генерал, один капитан 3-го ранга и один епископ епископальной церкви.

Нийл, постоянно чувствовавший себя так, словно под ногами у него скат обледенелой крыши, не хотел идти, но пришлось, чтобы не обиделся мистер Пратт. Он не забыл взять с собой свой золотой портсигар и оставить дома свои новые взгляды. До ужина он довольно искусно лавировал, чтобы не столкнуться с братом Робертом и Харолдом Уиттиком, и держался поближе к Роднею Олдвику.

После ужина началось священнодействие — появились длинные глиняные трубки и кружки с горьким элем, который почти все они терпеть не могли и сменили на виски, как только сочли, что это уже не будет нарушением ритуала. Потом, задрав ноги на стол, что тоже считалось обязательным для всех, кроме примерно шестидесяти процентов страдавших подагрой, они приступили к традиционной процедуре — коротким юмористическим речам, нередко включавшим важные конфиденциальные сообщения финансового порядка. Соблюдение тайны в большой мере гарантировалось присутствием и честным словом Грегори Марла, крупного, флегматичного мужчины, потомственного владельца обеих газет, выходивших в Гранд-Рипаблик.

Председатель клуба доктор Рой Дровер предоставил слово Роду Олдвику.

Доктор Дровер любил пошутить, но сейчас он произнес серьезно и внушительно:

— Не обещаю вам на сегодня коротких выступлений. То, что имеет нам сообщить наш друг майор Олдвик, так важно, что я дал ему зеленый свет на неограниченное время.