Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц” - Анджей Заневский

Я бегу за ней, преследую, загоняю под ящики.

Из проржавевших жестянок сочится жир, лапки становятся липкими.

Самка падает, переворачивается на спину. Измазанная салом, скользкая, липкая, она быстро бежит к выходу… Хочет выкупаться в песке или в воде, вычистить испачканную, жирную шерстку, чтобы она снова стала блестящей и шелковистой.

Я уже догоняю ее… Она протискивается с трудом, лишь благодаря скользкому слою налипшего на шерсть жира. Меня не пускает огромное, раздувшееся брюхо.

Я пищу от ярости.

Следы её запаха становятся все слабее и слабее. Я царапаю когтями, грызу выпирающий из стены камень, отчаянно рвусь вперед.

Вдруг чувствую ужасную боль в хвосте… Сзади меня кусает крыса. Укусы болезненные — в подбрюшье, в мошонку… Я продолжаю пытаться протиснуться дальше, хотя и понимаю, что это невозможно. Отступаю, упираюсь лапками, обороняюсь. Следующий укус — в основание хвоста — ещё больнее, чем предыдущие. Я задом напираю на кусающую меня крысу и отбрасываю её лапами. Разворачиваюсь в тесном проходе — покрытый взъерошенной шерстью шар разъяренного мяса.

Но обидчик уже исчез. Он нападал на меня, отлично зная, что я не могу повернуться, и удрал, испугавшись моих зубов. Это был старый толстый самец, обреченный оставаться здесь до самой смерти. Он кусал меня от злости, от ревности, от зависти…

А ты? Протиснешься ли ты когда-нибудь на ту сторону? Сердце бешено колотится в груди, бока дрожат, зубы стучат друг о друга. Ты тоже останешься здесь до конца!

Я жду, жду её возвращения. Отхожу только за тем, чтобы наесться. Возвращаюсь. Стачиваю зубы о подгнившую доску. Просовываю голову в отверстие. Ловлю ноздрями доносящиеся снаружи слабые запахи. Бегу обратно к ящикам, нажираюсь шоколада. Брожу вдоль стен, бегаю кругами. Возвращаюсь. Сую нос в туннель и вдруг чувствую её запах, сильный запах моей самки. Слышу её писк, слышу, как она мечется, чувствую её страх и раздражение. Я уже понял, что она не может протиснуться обратно. Она слишком растолстела. Наелась влажного зерна прямо с колосьев, смыла с шерстки жир и теперь, наевшаяся, пушистая, беременная, уже не может вернуться.

Мы сидим по обе стороны от прохода, пищим, злимся, снова и снова пытаемся протиснуться друг к другу.

У меня же есть огромное количество пищи и безветренная прохлада старого бункера… Сверху доносятся попискивания летучих мышей, но туда, под потолок, по гладким скользким стенам никогда не смогла бы вскарабкаться ни одна крыса. А мою самку ждет с той стороны мир опасностей, мир затаившихся в ожидании хищников, мир ловушек, голода и страха…

Я грызу стены, бегаю от ящика к ящику, от стены к стене, от злосчастного туннеля к набитым пищей залам.

Она уходит. Но скоро вернется и, слыша скрежет моих зубов и мой отчаянный писк, тщетно будет пытаться проскользнуть по узкому туннелю.

Я толстею, увеличиваюсь в размерах, разрастаюсь вширь, расплываюсь. Я становлюсь толстой, неповоротливой, разжиревшей крысой.

Я боюсь точно так же, как боялся тогда, когда видел, как зверей резали на столах, когда видел вывалившиеся внутренности, когда видел смерть, в кругу которой я оставался последним живым существом. Не для того же я выжил, чтобы войти в бетонную западню, в которой нажравшийся, насытившийся, отяжелевший — я буду торчать до последнего удара своего сердца?

Я слышу голоса летучих мышей и стук капель, которые время от времени срываются с потолка и падают вниз. Снова и снова пытаюсь взобраться по гладким стенам и снова падаю…

Если бы я только мог, я бы покинул это спокойное, безопасное, заполненное пищей пространство. Покинул бы ради бесконечных городских сточных каналов, ради норы, ветвящейся под плитами портовой набережной, ради норы, в которой есть множество ведущих в разные стороны выходов.

Я хожу по одним и тем же тропам, брожу под одними и теми же стенами — безумным маршем по кругу, по своим же следам…

Я даже не знаю, светит ли солнце. Идет ли дождь? Тепло сейчас или холодно? Только в сильную бурю слышится эхо громовых раскатов от ударяющих в приморский лесок молний.

Скоро ты перестанешь бегать, подпрыгивать, карабкаться, метаться, как серый живой маятник. Перестанешь вставать на задние лапы, задирать голову вверх, туда, откуда сочатся серые отблески света, перестанешь слушать отзвуки, доносящиеся из отверстия, сквозь которое ты когда-то проник сюда.

Ты перестаешь верить, что сможешь когда-нибудь выбраться отсюда.

Шум моторов, рев отбойных молотков, скрежет проржавевших дверных петель, скрип железных засовов, стук, удары, звуки пилы, дрели…

Бункер дрожит, трясется… Тяжелая дверь, под которой я лежал в полудреме, распахивается, и её подавшаяся внутрь створка скрипит и падает под тяжестью собственного веса.

Внутрь врываются свет электрических фонариков, запах осеннего дождя, шелестящие голоса людей.

Входят кряжистые, крепкие люди в касках, освещая себе путь фонарями. Наступают на умирающую под стеной крысу и останавливаются на мгновение, удивленные её отчаянным писком.

Полуослепший от света, обалдевший от свежего воздуха, я проскакиваю между тяжелыми сапожищами, перепрыгиваю через стальной порог — быстрее, быстрее бы вырваться из замкнутого круга бетонных стен и узких проходов, по которым нельзя вернуться обратно.

Крысы здесь крупнее и сильнее, чем я. Их густая шерсть длиннее моей и не так блестит. Кривые, желтые резцы грозно поблескивают в полумраке — они и растут быстрее, и вообще они тверже и крепче, чем мои зубы. Местные крысы постоянно точат и шлифуют их. Даже когда они спят, я слышу приглушенные отзвуки скрежета зубов.

Оловянные оплетки превращаются в блестящие стружки и опилки. Я тоже сжимаю челюсти на мягкой металлической поверхности, прогрызаю очередные слои толстого кабеля до последних, медных проволок, прикосновение к которым вызывает жжение в деснах. Хватит! Я боюсь, что мои зубы раскрошатся или сломаются… Рядом со мной выгнутые, темные спины крыс, продолжающих яростно грызть и рвать оловянные трубки.

Большие и сильные, они равнодушно взирают на то, что я хожу по их каналам и улицам. Я всего лишь пришелец — чужая крыса значительно меньшего размера, а значит, и не имеющая никакого значения. Они так уверены в себе, что иногда позволяют мне даже заглядывать к ним в норы. Но я предпочитаю держаться от них подальше… Они без труда могли бы загрызть меня, и им это отлично известно. Им достаточно этого сознания собственной силы и моего страха. Довольные и сытые, время от времени они трогают своими вибриссами мои спину и хвост. Хотят ли они, чтобы я их боялся?

Я стараюсь вести себя естественно. Резкий выпад самообороны или попытка броситься в бегство могут быть сочтены проявлением моей слабости, могут заставить их перейти в нападение. Эти крысы не боятся даже человека. И часто средь бела дня гуляют прямо по улицам.

Блохи с этих крупных крыс, привыкшие прокусывать более толстую и грубую шкуру, давно уже расплодились в моей шерсти, и, как я ни стараюсь, мне никак не удается переловить их. Больнее всего они кусают меня в спину, там, куда я не могу дотянуться зубами и коготками. А как же чешутся эти их укусы в том месте, где кончается спина… Я сворачиваюсь в кольцо, пытаясь схватить себя зубами за хвост.

Блохи ползают вокруг основания хвоста, переползают ниже, в пах, на внутреннюю поверхность бедра, бегают по брюху.

Я высовываю язык и разделяю зубами спутанные волоски. Блохи снова перебираются выше, прячутся в шерсти на боках и на загривке. Я пытаюсь чесаться… Прогоняю их нервными движениями задней ноги. Расчесываю коготками слипшиеся волоски до тех пор, пока зуд не проходит. Но все напрасно. Блохи скачут с места на место. У меня чешется уже все тело. Я терпеливо сижу, выгрызаю их, расчесываю шерсть, хватаю, чешусь… Засыпая, чувствую, как насекомые ходят по моей коже.

Из подвалов, складов, сточных каналов продолжает доноситься скрежет прочных зубов и когтей, прокладывающих в земле и стенах очередные туннели, проходы, норы, лабиринты. А у меня болят покалеченные десны, из которых торчат спиленные, затупившиеся зубы.

Вместе с крупными крысами я обследую окрестности. Сквозь дыру в заборе мы пробираемся в большой сад. Воздух, солнце, пение птиц, журчание ручья…

Перед нами стены такой ослепительной белизны, что мне страшно даже приблизиться к ним. Но остальные крысы спокойно идут дальше. По освещенной солнцем террасе ходят люди. Мы подбираемся к ним бесшумно, проскальзываем сквозь щели в каменной балюстраде. Перед каждым из сидящих за низкими столами стариков человек в белом халате ставит полную тарелку еды.

От запаха теплой, жирной пищи судорогой сводит кишки. Ноздри нервно подергиваются. Поднятые кверху носы жадно вздрагивают.

Люди едят медленно, пробуют, наслаждаются, лениво пережевывают каждый кусок.