Пропавшая ватага - Андрей Посняков

Англичанин с усмешкой выхватил клинок… И вздрогнул, почувствовав, как что-то ударило в голову… такое впечатление – изнутри!

– Каив денек уу-т та сии! – подойдя ближе, Нойко повторил заклинание, чтоб подействовало уж наверняка, и подмигнул Семке: – Вставай, поднимайся, да. Саблю свою мне подаришь? На память. Мы ведь с тобой – друзья, не разлей вода, так?

Саблю хитроглазый помощничек колдуна выцыганивал у Короеда давно, на протяжении всего похода. Даже хотел было просто украсть, да побоялся последствий – за утерю оружия в ватаге не жаловали, да и спрятать добычу было бы некуда – струг слишком уж мал.

Зато вот теперь!

– Ну, что с тобой делать? – почесав ушибленную грудь, Семка, кривясь от боли, подобрал с палубы саблю и торжественно протянул колдуненку. – Бери уж.

Коли, говоришь, друзья.

Счастью Дрянной Руки, казалось, не было предела! Что и говорить – всем саблям сабля, длинный, слегка изогнутый клинок из светлой стали, такое ж перекрестье, узорчатая, с черненым серебром рукоять. Трофей. В Сибире-граде татарском в закромах сысканный.

– Вот, еще это возьми. – Короедов отцепил ножны – красивые, из зеленой замши, с серебряными накладками с изображением полумесяца и непонятной вязью.

– Ах, Семка-ка! Ты теперь брат мой навек!

Расчувствовавшись, Нойко обнял ватажника и потерся щекой о щеку. Короедов скривился и снова застонал.

– Грудь болит, да? – покивал колдуненок. – Потерпи пока, я осмотрюсь, а потом наложу заклятье.

– Чего-чего наложишь?

– Вылечу!

На палубе уже все пришло к порядку. Освобожденные пленники – сир-тя – столпились у правого борта, пленники же новые – трое матросов и шкипер – у левого. Не шибко-то доверяя колдовству, Ондрейко Усов приказал ватажникам накрепко связать всем четверым руки. Моряки вздыхали и переминались с ноги на ногу, угрюмо поглядывая вокруг. Колдовской народец тоже мялся, не слишком-то веря в свое спасение – просто пленники поменяли хозяев, одних варваров на других, что ж в этом хорошего-то?

Правда, среди тех белых, что напали на огромный челнок, был и соплеменник сир-тя, совсем еще юный, но важный, как старый длинношей. Бледнокожие его даже слушались.

А Нойко, конечно, важничал, видя, как на него смотрят.

Ондрейко Усов вовремя дернул его за локоть:

– Ты скажи там своим… А то слишком уж их много.

– Ах да, – хлопнул себя по лбу Дрянная Рука. – Сейчас.

Он подошел к соплеменникам со всей важностью, заложив руки за спину и выпятив тощий живот, при сабле в изысканных ножнах и весь украшенный золотом, словно жертвенное дерево Хозяина Священной березы.

– Вот что, дорогие мои, – остановившись, Нойко вальяжно прищурился. – Вас только что освободили из страшного плена, и в этом участвовал лично я, скромный колдун Нойко Счастливая Рука, и мои верные друзья, славные воины великого вождя бледнокожих Ивана по прозвищу Егоров, что значит… э… что и значит – «великий и славный вождь». Думаю, вы о нем слышали. А? Что молчите-то? Отвечайте, раз спрашивают?

– Не особо-то мы про бледнокожих слыхали, – отозвалась за всех бойкая черноглазая девка, та самая, что так ловко использовала вместо палицы подобранное на палубе весло. – Так, вроде как сказку какую-то. Не все и верили.

– Теперь поверили?

– Теперь-то – да. Что они хотят с нами сделать?

– Я попрошу их вас отпустить.

Дрянная Рука нарочно сделал паузу, чтоб дождаться произведенного его словами эффекта. Пленники радостно переглянулись и зашептались, искоса поглядывая на «скромного колдуна».

– А бледнокожие тебя послушают? – оборвав всех, громко и без особого почтения спросила черноглазая.

– Не скажу, чтоб это было так уж легко, – Нойко самодовольно прищурился и, словно бы между прочим, положил руку на эфес подаренной сабли. – Но я постараюсь, клянусь семью дочерьми славного Сиив-Нга-Ниса.

– Еще пнем Хозяина Священной березы поклянись, – хмыкнула вредная дева.

Мальчишка обиженно надулся:

– Чем тебе не нравятся мои клятвы?

– Тем, что в них нет наших богов!

– Но… я ведь своими богами клянусь, – озадаченно возразил Дрянная Рука.

– А ты поклянись нашими!

– Какими вашими?

Нойко прикрыл глаза. Вот ведь наглая девка! И не боится его нисколько – хоть и колдун. Может, чувствует, что ученик только? Вообще-то она симпатичная – глаза сияют, ресницы длинные, брови, как собольи спинки, грудь… Но Нойко такие девы не нравились – вот и эта слишком уж рослая, да и, по всему видать, несдержанна изрядно – чуть что не по ней, так треснет, припечатает, мало не покажется… как того варвара веслом.

– Наш бог – Нгерм, всесильный владыка севера. Им и поклянись.

– Знаю я Нгерма, – покивал отрок. – Им и клянусь.

Черноглазая подозрительно прищурилась:

– Не-ет, так не клянутся. Скажи – пусть я волей великого Нгерма замерзну во льдах и останусь там на веки веков, если не добьюсь освобождения. Понял?

– Пусть я замерзну во льдах, – послушно пробормотал колдуненок. – Волею великого Нгерма… Ну, что, теперь довольна?

– Вот теперь – да, – дева спокойно кивнула. – Но еще я бы хотела сама переговорить с великим белым вождем.

Нойко удивленно дернул шеей:

– О чем тебе с ним говорить? Да он и слушать тебя не станет – кто ты такая-то?

– А ты сделай, чтоб выслушал.

– Да зачем же?!

Эта настырная девка уже стала надоедать отроку, только он почему-то никак не мог от нее отделаться, словно бы кто-то схватил за язык и не отпускал. Говорили, что северные девы знали такое древнее искусство – удерживать мужчин – почти колдовское, да…

– Хорошо, если ты так просишь, скажу, – в черных глазах вспыхнули и тут же погасли искры. – Если отпустят, нам теперь некуда уйти. Селение разрушено, одни мы его не восстановим, а помогать и защищать некому. А примут ли нас соседи из Марг-Койно – еще неизвестно. Да и всю жизнь провести в приживалах – вряд ли хорошая мысль.

– Так что же ты хочешь от вождя?

– Помощи. И защиты. А мы уж – под его-то рукою – отплатим данью. И во всем будем поддерживать. Всегда.

– Слушай, – Нойко упер руки в бока. – А что это ты за всех говоришь, за всех решаешь? Может, не все хотят…

– Потому что я здесь нынче самая старшая, – резко оборвала дева. – Самая сильная, самая умная.

– Уверена?

– Уверена. А кто так не считает…

– Понятно. Стукнешь веслом.

Дрянная Рука весело расхохотался, повернулся спиной, давая понять, что разговор закончен. Потом, правда, обернулся:

– Как твое имя, дева?

– Зовут меня Ватане.

– Ха, понятно! «Лишняя». То-то я и смотрю…

– И вовсе никакая не лишняя! А среди своих – главная. Они ведь совсем почти дети еще.

Пока Нойко заговаривал зубы сир-тя, ватажники загнали пленных англичан в трюм, где прятался еще один вражина – важный, в разрезной куртке, толстяк, тут же и сдавшийся. Раз уж все в плену – чего зря рыпаться-то?

Всех и заперли, пока двое казаков не притащили со струга сундук, строго следуя указанию атамана.

Старшой – Ондрейко Усов – лично отворил люк:

– Слушайте меня, господа аглицкие немцы. Наш славный атаман предлагает вам поступить к нему на службу.

– Служить русским? – сквозь зуб выругался шкипер Эндрю Уайт. – Ну, уж нет.

– Что, что он говорит? – обратились к нему не знавшие русской речи матросы.

– Предлагает предать своих.

– Вот ведь московитская сволочь! Мы, англичане, не предатели!

Между тем сверху вдруг послышались какие-то звуки, и в трюм на канатах спустили небольшой дорожный сундук.

– Если согласитесь – это ваше жалованье. Посмотрите, подумайте… атаман велел не торопить.

– Что? Что там?

– Говорят, это для нас. Если будем служить им.

– Да откройте же наконец крышку кто-нибудь!

Один из матросов, опустившись на коленки перед сундуком, распахнул крышку…

– Что это? – не поверил своим глазам канонир.

– Думаю, это золото, дядюшка Дик! – шкипер нервно потер шею. – Умеют они уговаривать…

– Что ж, – канонир поморгал и пригладил редкие волосы. – Если наш капитан жив – мы ответим отказом. Если же нет – мы свободные от данного ему слова, и тогда каждый может поступить как желает. В конце концов, мы с русскими отнюдь не враги, а добрые торговые партнеры.

В сундуке тускло блестело золото. Пленники переглянулись – мудрые слова канонира всем пришлись по душе.

На покрытой настилом широкой корме струга, на расстеленной волчьей шкуре лежала только что вытащенная из воды дева. Мокрое платье ее на глазах высыхало, бледное лицо казалось неживым, правда, закрытые веки слегка подрагивали, и едва слышно стучало в груди сердце.

– Молодец, парень, – подняла глаза Устинья. – Вовремя ты за нею нырнул. Еще б немного – и можно было б уже не вытаскивать.

Мюсена не знал русского языка, но прекрасно понял то, о чем сейчас сказала эта синеглазая дева. Понял и улыбнулся:

– Я сделаю ради Хлейко все. Без вас я б не спас ее, белые люди, потому отныне – я ваш должник.