Немцы - Александр Терехов

— Девочке из общего отдела в управделами мэрии сказали: убирают нашего. В июле в отпуск, и уже не выйдет, — Жанна подала листок «кто звонил», как всегда, первым «Гуляев» в окружении красных восклицаний.

— Ох, присаживайся, — Гуляев переплел пальцы. — Опять, опять у нас по твоей линии ЧП!

Здесь опускают глаза, но Эбергард сегодня устоял: на столе Гуляева лежал листок с нарисованной волейбольной площадкой, заполненной кружками с фамилиями — от них стрелки, по субботам Алексей Данилович играл в волейбол с молодыми сыновьями старых друзей, его команда проигрывала, и он, видно, прикидывал: как расставить — со времен Андропова волейбол полюбили в КГБ, волейболисты становились генералами быстрее шахматистов.

— Вызвал меня в восемь и вот это — на пол! — Гуляев показал богато переплетенный обзор новостей «вниманию префекта». — Видишь, говорит, какая бумага?! Толстая, плотная, да еще цветная печать… Вот на что деньги уходят, а мы на капремонт жилого фонда наскрести не можем!

— Ему же нравилась именно эта бумага.

— Думаешь, он помнит? Бумага должна быть другой, понимаешь? Простой, тонкой, дешевой! Опять получаю за тебя. — Гуляев вздохнул: «Да будет же когда-нибудь этому конец?» — Эбергард, а тебе заместитель не нужен?

— Раз вы спрашиваете — нужен.

— Ну, зачем ты так. Ну вот опять… — поморщился Гуляев, есть же законы приличия. — Попрошу тебя, подъедет к тебе такой Василий Георгиевич Жаворонок… Он выпускник Высшей школы КГБ, ну а когда всё это началось, как и все ребята, начал искать себя, работал в госструктурах, в коммерции, ищет как-то свое место в жизни… Повстречайся с ним.

— Алексей Данилович, так у нас зарплаты небольшие, — всё, что оставалось Эбергарду, — скалиться, что еще, — и должности такой в штате нету…

— Ну, не знаю, ты сначала переговори с ним, — Гуляев уже всё неловкое выполнил, и поскорей закруглить, — он тебе позвонит. Резюме его, — Гуляев заметался, вспомнив о требованиях достоверности, — тебе нужно?

— Ну что вы, ваши слова — лучшая рекомендация.

Сразу не уходить, не показывать, что он, как зубастый потравщик кур с перебитыми капканом задними конечностями, пополз сразу с кем-то шушукаться и скулить; выпросил у Анны Леонардовны чаю, хохотал, целовал морщинистые руки и грустил, когда для душевного сближения «делился»: дочь, адвокаты; к Гуляеву попросился взъерошенный Хассо, с Эбергардом едва поздоровался, в префектуре, в стенах, теперь ни у кого не осталось друзей — прятали отношения, чтобы не вызывать подозрений и несчастьем (если случилось неизбежное) не заразиться.

— Собираетесь в отпуск? А Алексей Данилович? Я, наверное, до выборов не пойду… Сложные ожидаются выборы, не могу подвести…

— Хассо-то разволновался, — Анна Леонардовна открыла круглую жестянку с печеньем. Эбергард жевал, вкусное печенье, он не интересуется, не ждет продолжения, просто жует и запивает. — Получил предложение от… — Анна Леонардовна закатила глаза, — первым замом. Вместо Кристианыча, а Кристианыч — советником префекта. — В первые-то замы, она уверена была (и все), должен был шагнуть Гуляев, а потом и — префектом, когда монстра наконец-то уберут (что такое «зампрефект» для генерала?! — от огорчения разговорилась). Эбергард взял еще печенья, хвалил цветы на подоконнике и в напольных вазах, что там, наверху, его не касается, он монтер, руки в мозолях («Вам бы еще фонтанчик… Я поищу!»); он не спешил, отсчитывая неприметно «непринятые» от Жанны: третий, пятый; человек Гуляева не будет ждать, его не развернешь «давайте созвонимся на следующей неделе», в таких играх «у меня эта неделя расписана» не проходит… кнопку нажали, теперь быстро: всё, за работу — и простился неторопливо, и уходил, проследив, чтоб мягко закрылась дверь, пусть удивятся у Гуляева, итожа день: «Такой веселый от вас вышел, я подумала — вы ему ничего не сказали…»; по лестнице Эбергард побежал, вниз ко входу в бомбоубежище, где покуривали и раздавали доминошные кости водители в прежние времена, в кабинет нельзя — там уже могли ожидать. С кем советоваться? Фриц.

— Надо попробовать работать с «комиссаром», Эбергард. Он может оказаться нормальным. И сам будет носить наверх.

— А если послать их?

Фриц вздохнул: всё ли понимал Эбергард из того, что происходило и продолжает происходить: эпоха!

— Они так просто тебя не отпустят. Ты — хрен вам, до свиданья и — тобой сразу займутся плотно. Ты сможешь уйти только на их условиях.

Еще? Хериберт.

— Ты вот что, дай ему сразу понять, что доходов у тебя немного, а ответственности — до хрена. Упирай на выборы, что всё держится на личных твоих связях, и нарисуй ему какой-нибудь невыполнимый, но очень красивый план годика на два, чтобы он ухнул туда с головой! — Хериберт рокотал быстро и сильно, как говорят люди, которым ничего не грозит, которым не отвечать за сказанное. — Они же не с земли, им ковыряться, как ты, ежедневно, не захочется, копеечки выжимать, а ты аккуратно пока подготовишься сдать дела… Ты тяни время — монстра всё равно уволят, еще до выборов или сразу после…

Хассо не позвонил — новорожденный Хассо только прокричал, когда резали пуповину, ему еще предстоит заново познакомиться с людьми, не станет ли Эбергард для Хассо — безымянным и прозрачным, неприятным напоминанием о позоре прежних воплощений.

Много не думай, никогда не переживай, отгонял он от себя «вот и началось», «это только начало», мы — бронтозавры, броненосцы, государевы люди, что ни скажешь нам — всё равно поползем вперед, не заметим, раздавим; не уходил он от бомбоубежища, словно там, на поверхности, за какое-то выжданное время всё могло поменяться само, пройти, как явление погоды, будто есть кому позвонить, кто может позвонить другому, и другой может позвонить и всё отбить, отыграть, — и боялся (вот здесь же, самому себе, ведь можно?!!), но ничего, повидал всяких, не одного пересиживал, разводил отличавшихся большим пальцегнутием, встречал и гасил окружные и городские наезды… — спокойно улыбался встречным, всё же не бывает сразу, всё постепенно, даже последний путь состоит из последовательно соединенных процедур, этапов, имеющих собственную длительность, водоем и лесной массив, и на каждой ступени вниз — еще поживешь; не думай, не чувствуй, думай про Улрике, Эрну… Странно, вдруг именно сейчас, при наклоне земли, при первой угрозе он почуял (нет, это же не так), что совершенно не любит Улрике — во всяком случае, жить с ней не хочет.

— Звонил какой-то Жаворонок, Василий Георгиевич, — Жанна сверилась с записью, — от Гуляева. Сказал: приедет завтра к десяти ноль-ноль.

Эбергарду показалось: Жанна никогда раньше не добавляла вот это «ноль-ноль», уже кого-то другого послушалась? она — против Эбергарда? добивает? — не выходил из кабинета, словно все могли уже знать: до десяти утра — жить. «Что делаете?» — зачем-то написал адвокату; не сразу: «Отмокаю в ванной»; еще зачем-то: «Хотелось бы посмотреть», представил ее; «Я походила на спорт. Загорела. Теперь чувствую себя нимфой. Я не стесняюсь своего тела». — «Покажете?» — «Покажу, покажу»; он находил и бешено жал кнопки: «Потом не говорите, что не это имели в виду», и после жаркого ожидания загорался телефон — получено, конверт! — «После процесса. Адвокатская этика не допускает отношений с клиентом» — он волновался, словно дотрагивался, но не живьем, без запахов, морщин, без проясняющих и портящих всё деталей, прикосновений и неточных слов, когда она (он опять натыкал «Что ждать от суда?») только такая, как хочешь. «В суде правды нет». — «А что же мне…» — «Отречься от дочери как от собственности и просто заботиться о ней». Вдруг омерзение и стыд: кому писал он всё это? — видно, что у Вероники-Ларисы нет детей, видно, что у тебя (он подбирал слово больнее) нету детей, так ответить? Да на хрен ему тогда такой адвокат, за свои-то деньги, — она, как почувствовала, вовремя (вылезла, наверное, из ванной, вытерла тяжело качающиеся, наследственные груди. «Это у меня от бабушки, у нее и в семьдесят лет стояли торчком» — так они, такие, говорят): «Суд мы выиграем. График получим. Но подумайте, как его реализовать. Встречалась в опеке с вашей б. супругой. Позиция той стороны категорична. На суде будет напирать, что дочь не хочет видеться с вами. Но — ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО!» — и через час (он уже закрылся «Хорошо. До свидания») добавила: «Эбергард! Не обижайтесь на Сигилд. В ней говорит обида».

В ней говорит безжалостность к ребенку и мстительность твари!

И сразу же отправил Эрне: «У меня отпуск в июле. Куда поедем?» — перечислить страны? добавить «и к бабушке»? — нет, не давить, все же советуют: не пилить, не давить.

Нельзя сидеть, шевелись; Павлу Валентиновичу:

— В гимназию!

В гимназии сдавали, пересдавали, поступали, пришли узнать — духота, из туалетов несло мочой, к учителям собирались очереди. Эбергард враждебно рассматривал мамаш с вынесенными первой же беременностью мозгами: их на самом деле ничего не интересовало, дома скучно, пришли поболтать с учителями — растопыривая по столешницам первых парт морщинистые пальцы с золотыми присосавшимися жуками перстней, с наращенными бордовыми когтями, говорили, говорили, не замечая покашливаний, приоткрывание дверей и злобных: «Имеет смысл ждать?», «Вы сегодня освободитесь?!» Химичка Эрну не вспомнила, географичка — что-то восторженное про океаны, материки; математичка: «Мнение свое Эрна высказывает очень охотно» — как мама! — «история искусств» (большая, активная женщина с желанием быть яркой): «Может учиться блестяще, но — учится хорошо».