Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

– А может, ты неправильно все поняла, как всегда? Я же у тебя всегда виноват. Хуже всех на свете. Сталин с Гитлером отдыхают. Но, может, мою версию выслушаешь, а потом выводы делать станешь?

– Выворачиваться будешь, – сквозь набухшие слезы улыбнулась Ленка. – Не надо выворачиваться. Рассказала она мне все. И как сосала тебе, когда ты мне по телефону в любви признавался. И какие слова при этом говорил. И трусы твои, мною стиранные, подробно описала.

Жена начала всхлипывать. Старалась не заплакать, а слезы все равно потекли. Крупные капли скатывались по щекам и падали на пол.

– Ну давай, выкручивайся. Какие версии? Подслушала разговор по параллельной линии и случайно увидела трусы в незастегнутой ширинке? Гадит по бизнесу? Микрофон враги в кабинет подложили? Инопланетяне за тобой следят с альфа Центавра? Давай, говори, чего молчишь? Мне дурочке, все сказать можно. Ленка глупая, всему поверит.

Жалко стало ее сильно. А от себя тошнило. Ведь всему бы поверила действительно. Перечисляла невероятные версии, а сама ждала. Может, и вправду что-то скажет, во что поверить можно. Любила она его. А он? Кого он любил? Вопрос… Врать ей – как у ребенка беззащитного конфеты воровать. Стыдно очень. Правду сказать? Что, мол, богом стал, властелином Либеркиберии. Что не очень у него получается быть хорошим богом. Что связано все и люди гибнут по-настоящему. Что трахнул он сдуру Наташу, но потом отшил, застыдившись. И поэтому-то она и звонит. От обиды…

Дурацкая правда получается. Неправдоподобная совсем. Типа инопланетян с альфы Центавра. В них, кстати, поверить намного легче, чем в правду такую.

Выхода не оставалось. Правду говорить нельзя. Наплести ей фигню – значит искалечить еще сильнее. Не наплести – тоже искалечить.

– Я… я детей люблю, – неожиданно для самого себя сказал Алик.

– А меня? – глядя через увеличивающую глаза линзу слез, спросила Ленка.

– И тебя…

Он ответил неуверенно. Но подошел к жене все-таки, обнял ее осторожно. И она его обняла. Зарыдала у него на груди, зашлась в крике. Потом, заикаясь, спросила:

– А у тебя, у тебя с ней точно все? Это несерьезно, да?

– Да… Да. Все.

Несколько секунд она смотрела на него, задрав голову и уткнув острый подбородок в расстегнутый ворот рубашки. А потом вырвалась. Закричала остервенело:

– Врешь ты все. Ты всегда врешь. Врешь, врешь, врешь!

Он пытался ее успокоить. Снова поймать в объятия. Прижать к себе. Она вырывалась, убегала и орала как резаная:

– Врешь, врешь, врееееешь!

Алик прекратил бегать. Стоял растерянно посреди коридора. Ленка еще некоторое время носилась вокруг него, застегивала чемоданы, визжала нечленораздельно, шипела в конце. Плакала.

– Врешь. Решь. Ёшшшь…

Потом угомонилась, встала напротив Алика. Лицо ее вновь окаменело. На посмертную маску стало похоже. Неживое, белое совсем.

– Уйди. Сейчас уйди, – сказала.

– Лен, но я… дай хоть близнецов повидать.

– Потом все, потом. Уйди…

Он вгляделся в мертвое, бледное лицо жены. Понял как будто что-то. Подошел к чемоданам, взял их. Пошел к выходу. Двигался четко и размеренно. На луноход был похож, управляемый из неведомого ЦУПа. Открыл дверь. Застыл перед проемом. Решился. Начал выходить. Пластиковые чемоданы с грохотом цеплялись за дверные косяки. Не хотели покидать квартиру. Протиснулись все же. Выскочили. Шум от чемоданов смолк. Тихо очень стало. В тишине раздался сухой хлопок. Ленка закрыла дверь в квартиру.

Десятое утро встречал Алик в гостинице. Четыре звезды, пять этажей, двери открываются электронными ключами, мраморный пол у ресепшен. Номер был просторным, кровать удобной, белье приятным и чистым. Все окружающее раздражало неимоверно. Наводило на мысль о террористическом акте. Нет в гостиничных номерах души. Все стандартно. Стандартный ковролин или ламинат, стандартные покрывала и полотенца. Декорации жилья, а не жилье. Пытаются для оживляжа вешать на стены веселенькие картинки. Только не оживляют они ничего. Наоборот, подчеркивают бездушность якобы комфортабельного пространства. Полбеды, если человек приезжает на отдых или в командировку. Новые впечатления, смена обстановки не дают совсем закиснуть. А когда за окошком знакомый и порядком надоевший тусклый московский пейзаж. Тогда беда…

Девять ночей Алик провел здесь, а казалось, год прошел. Десятое утро наступило. Он с трудом отскребся от мятых простыней, встал и схватился за сигарету. Прикурил, затянулся. Порция никотина лихо пришпорила не до конца проснувшийся организм. Вспомнил сразу, кто он и где он, вспомнил и почему. Все десять проклятых суток с момента ухода из дома вспомнил.

…Днем было еще ничего, работа отвлекала. А ночью, вечером, тоска – нержавеющая, металлическая, кислая. Без трехсот «Чиваса» не уснуть. Пил, курил, думал. Засыпал в пропахшем никотином номере. Утром вставал с тяжелой головой, глотал горсть таблеток от давления, шел в стандартную ванную, пытался привести себя в порядок. На третий день, чистя зубы, придумал слоган для отеля, где проживал. «Бездушные номера для бездушных людей. Вместо душа джакузи с парогенератором и пузыриками».

Приободрился. Слоган ему понравился. А вопрос, неожиданно возникший после слогана, нет.

«А вместо души что? Тоже джакузи? Хорошо бы. Увлажняет, массирует, расслабляет и бодрит. В зависимости от выбранного режима эксплуатации. И никаких тебе других миров и прочей, засоряющей волшебные форсунки, рефлексии».

Не получалось у него так. Жрал себя постоянно. Вспоминал. То разрушенную Либеркиберию, то черный зал со свечами, то Антуана, то Ленку рыдающую.

В первые два дня как-то держался. Ездил по вечерам в больницу к Сашке. Шутил с ней, подкалывал. Радовался выздоровлению. Потом ее выписали домой. Жена постаралась, и дочка перестала с ним разговаривать. Раз сто звонил Ленке. Трубку подняла только один раз. Сказала, чтобы не звонил… Совсем тяжко стало. На пятый день пригласил бабу. Старую боевую подругу. Типа влюбленную в него давно и безнадежно. Пожалел на четвертой минуте, когда она спросила:

– Чего это ты такой грустный, Алик?

«Действительно, чей-то он такой грустный? Рассказать бы ей все, для поднятия настроения», – помечтал он про себя и с издевкой спросил:

– А где поводы для веселья?

– Ну, я пришла, – кокетливо ответила подруга.

– Ха-ха-ха.

Она обиделась и ушла. Всем был нужен бодрый Алик, веселый и энергичный. Тихо депрессующих шизофреников и так полстраны. Драйвовых ребят не хватает. На работе придерживались такого же мнения. Коллеги начали замечать непривычную пришибленность ранее взрывного начальника. Подписание бумаг с Магаданпромбанком прошло совершенно не празднично, без обычных взаимных подколов с банкиром. Андрей даже повторил взбесивший вопрос боевой подруги:

– Чего это ты такой грустный, Алик?

– Гриппую, – коротко ответил он.

Михай, конечно, ни в какой грипп не поверил. Когда Алик буднично, как о дождичке за окном, сообщил ему о перечислении миллионов в банк, он не на шутку испугался.

– Дрейфишь? – спросил почти шепотом.

– Гриппую, – театрально сипя и кашляя ответил Алик.

Михай испугался окончательно. Осторожно погладил его по руке, глянул подозрительно в глаза и убежал по якобы только что возникшим срочным делам.

Устоявшийся имидж афериста и сволочи пока еще спасал. Вообразили все, что задумал Алексей Алексеевич комбинацию. Вот и затаился. Притих. Из конторских недр возник слух, что он Михая сожрать собирается. Это было не здо́рово. Мог старый интриган начать действовать по детской почти логике вроде «Волки от испуга скушали друг друга».

«Ну и черт с ним, – равнодушно думал Алик. – Пускай делает что хочет. Кушает, боится, интригует. Не возбуждает он меня. Ничего не возбуждает».

Эмоции притупились. Жизнь устаканилась. Съехала в какую-то грязную, но прочную колею, больше похожую на сточную канаву. Утром тяжелая голова, таблетки от давления, провонявший табаком гостиничный номер. Днем работа на автопилоте, копящееся в конторском воздухе напряжение, испуганные сотрудники. Вечером триста виски, полторы выкуренные пачки сигарет, страшные картины недавнего прошлого перед глазами и мутный тяжелый сон. На следующий день все заново. Иногда устоявшийся порядок путался. Сильно хотелось выпить на работе. Воспоминания приходили во сне. Собственный, привычный кабинет казался опостылевшей гостиницей. Муть. Серая, непроглядная, мягкая.

Особенно трудно пришлось в выходные. Заехал к родителям, больше часа выслушивал охи, ахи по поводу ухода из семьи. Не выдержал. Сбежал. Караулил у дома жену с детьми. До вечера стоял во дворе. Не дождался, замерз сильно. Как пес бездомный, уныло смотрел на весело горящие окошки квартиры. Голову задирал. Снежинки падающие хватал пересохшим ртом. Потом сидел в пустой кофейне, отпаивал себя обжигающим эспрессо, курил. Вечером поехал на день рождения к приятелю. В очень модное и пафосное место. Крыша, купол, пьедестал, царь горы или что-то в этом роде. Вручил подарок сияющему имениннику, встретил пол-Москвы знакомых. Не лучшую половину. Все были нарядно одеты, веселы и беззаботны. А он не был. Перло всех от чувства собственного превосходства. Что вот они на крыше, под куполом, цари гор, короли бюджета, властелины офисов класса А, ну В+ минимум. А его не перло. Каждый второй считал своим долгом подойти и поинтересоваться: