Тень власти - Поль Бертрам

Теперь я понял ее. Она хитростью заставила меня сделать то, что сама предлагала, и поймала меня на этом только для того, чтобы потом презирать и унижать в моих собственных глазах. Это было мщение, к которому, быть может, прибег бы и я сам, если бы был женщиной.

25 декабря.

Вчера был канун Рождества. «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение» – так гласит Евангелие от Луки. Канун Рождества – великий день в этой стране. Все дарят друг другу в этот день подарки, и не один муж не может оставить без подарка свою жену.

Я долго думал, что бы мне подарить: нелегко было найти подарок для женщины, малейшее желание которой осуществлялось, едва она успевала его выразить. Наконец я нашел подарок. Она очень любит редкие цветы. Однажды, задолго до того, как мы были помолвлены, мне случилось быть в ее комнате. Мы разговорились о цветах, которые стояли на столе. Я стал рассказывать ей о тех, которые цветут в садах Испании, в Альгамбре. Она поднялась со своего места и вскричала:

– У меня тоже есть сад, сеньор, хотя, может быть, и не такой большой, как в Альгамбре. Но в нем есть такие растения, которые вы напрасно будете искать здесь. Они выросли за много тысяч миль отсюда, за океаном, там, где конец света. Пойдемте. Взгляните и убедитесь.

Она привела меня в свою комнату и из окна, на которое падали редкие лучи солнца, показала мне какие-то странные растения, защищенные от ветра загородкой. Они, должно быть, действительно были привезены с другого конца света, из Индии.

– Разве это не красиво? – спросила она. – Сознайтесь, сеньор, что у вас в Испании таких цветов нет.

– Действительно, у нас таких цветов нет, но мы показали путь, как их привезти сюда.

– Ну нет! – воскликнула она. – Это сделал один итальянец. Ему пришлось немало похлопотать, чтобы заставить вас последовать его примеру.

Завязался маленький спор, и мы остались каждый при своем мнении. В конце концов мы оба рассмеялись. Она была очень весела в этот день – теперь это даже трудно себе и представить.

– Теперь вы видели нечто такое, чего вам прежде не случалось видеть. И я надеюсь, что вы поблагодарите меня. У одного из друзей моего отца, некоего ван Даалена из Антверпена, есть два рода этих цветов, которые еще красивее этих. Отец хотел купить их для меня, но ван Даален не желает их продавать. И я его понимаю.

Сначала я думал было добыть для нее эти цветы, но потом оставил эту мысль. Мне не хотелось докучать ей драгоценными подарками, как это делают влюбленные. Но в эти дни я опять стал думать о цветах.

Я также был знаком с ван Дааленом. Несколько лет тому назад в моих руках оказались некоторые уличающие его сведения, вполне достаточные, чтобы повесить или сжечь его – что ему заблагорассудится. Я уже забыл, как все это произошло. В те времена подобные вещи случались сплошь и рядом, и я никогда не давал хода подобным доказательствам, если меня не вынуждали к этому самого. Я не инквизитор. Ван Даален был мне очень благодарен и заявил мне, что почтет за особое удовольствие исполнить любую мою просьбу, если я к нему когда-нибудь обращусь.

Я написал ему, прося прислать эти цветы, и вчера утром они появились. Нелегко было перевезти их среди зимы, однако они дошли благополучно. После завтрака я поставил их на стол моей жены, где были разложены все другие подарки. Может быть, после нашего разговора третьего дня следовало бы поднести ей что-нибудь другое, но было уже поздно.

Утром мы были одни. Ван дер Веерен по старой привычке проводил день до вечера у себя в доме, со своими служащими. Он просил нас не ждать его и явился позднее.

Я поцеловал руку моей жены и принес ей свои поздравления, но очень сухо и холодно, как мы всегда говорили друг с другом. Потом она подошла к столу и взглянула на вещи, которыми он был завален. Некоторые из них были очень ценны. Она, впрочем, едва взглянула на них: удивить ее чем-нибудь было трудно. Чего у нее только не было!

Вдруг она заметила цветы. Я нарочно поставил их сзади, чтобы они не особенно бросались в глаза.

– А, – сказала она, – мой отец балует меня. Я ему скажу, что это нехорошо. Эти цветы стоят дороже всех этих вещей. Сказать нельзя, как они прекрасны, – прибавила она, пристально глядя на них.

Цветы действительно были очень хороши. Я никогда не видал ничего подобного.

– Они имеют совершенно неземной вид, – продолжала она, невольно забывая свой холодный, сдержанный тон. – Посмотрите, – говорила она, поворачивая их к свету, – разве они не прекрасны? Но все-таки я должна сказать отцу, что это нехорошо.

Я не сказал ей ничего. Я любовался ими, трудно было удержаться от восхищения.

Конечно, в конце концов она спросила бы меня, что было поставлено мной на этот стол. Но как раз в эту минуту прибыл ван дер Веерен – несколько раньше, чем мы ждали его.

– О дорогой, глупый папка, я буду бранить тебя, – закричала она. – Конечно, цветы прекрасны, и я очень люблю их, но все-таки ты не должен так баловать свою капризную дочку. Я помню, что ван Даален ни за что не хотел расстаться с ними, хотя ты давал ему почти баснословную сумму. Право, это нехорошо.

Старик засмеялся.

– Я не заслуживаю ни похвал, ни порицаний, дочь моя. Боюсь, что глупым оказался тут дон Хаим. Не правда ли? – спросил он, глядя на меня.

Я отвечал утвердительно. В глазах донны Изабеллы мелькнул какой-то огонек, но я не успел разобрать его значения. Было ли это неудовольствие против меня или против себя? Может быть, и то и другое. Этот огонек вспыхнул на мгновение, и ее отец, вероятно, даже не заметил его. Тут же улыбка появилась на ее губах, и она воскликнула:

– Как! Вы мне ничего не сказали об этом, дон Хаим? И она бросилась ко мне и поцеловала меня.

Эти поцелуи были хуже всего.

Вав дер Веерен смотрел на нас с улыбкой.

– Как вы устроили это? – спросил он меня. – Ван Даален, помнится, говорил мне, что он не расстанется с ними и за целое состояние. За ними ухаживала его недавно умершая жена, и потому эти цветы были ему особенно дорога.

Я этого не знал. Знай я это, я, может быть, не попросил бы эти цветы у него. И это было бы лучше. Но человек не может Знать всего.

– Хотел бы я знать, как вам это удалось, если это не секрет, – продолжал ван дер Веерен.

Я хотел было сказать, что это секрет, но передумал и ответил:

– Нет, это не секрет. Я не глупец, ибо не истратил на эти цветы ни копейки. Ван Дазлен был мне очень обязан. Когда я пожелал иметь эти цветы, он поспешил прислать мне их и, конечно, не принял за них никакой платы.

Мои собеседники сделались серьезны. Ван дер Веерен, без сомнения, понял, чем мне был обязан ван Даален. Не могу сказать, что думала в эту минуту его дочь.