Дмитрий Леонтьев Петербуржская баллада - Дмитрий Леонтьев

...И жизнь превратилась в дикий, нескончаемый кошмар. В газетах появились заметки и очерки журналистов, побывавших на злополучной презентации. О их содержании несложно было догадаться даже по названиям: «Современный реализм: монстр делится опытом», «Убийца ищет сочувствия и понимания», «Еще один творец общественного мнения, которого мы заслужили», «Расчленительница ждет Нобелевской премии». Когда же по экранам телевизоров прошла запись передачи «Обсуждение», на Катерину обрушилась слава. Но какая!

Старушки у подъезда гневно грозили ей вслед клюками и палками, соседи испуганно шептались и, завидев ее, спешили войти в свои квартиры, не отвечая на приветствия. Люди на улицах узнавали ее и тыкали пальцами, удивляясь громко и гневно. На ее имя в издательство приходили гневные письма, многие из которых были написаны людьми явно психически больными. Подвижники из каких-то сект с замысловатыми названиями грозили ей карой небесной, геенной огненной и скорой смертью от их рук. Старички-пенсионеры проклинали ее и весь ее род до седьмого колена, сообщая, что они уже отправили письма «куда надо» и что «там во всем разберутся и привлекут». Письма приходили гневные и возмущенные, издевательские и глумливые, полные лютой ненависти и неприкрытого презрения. Пришло даже одно письмо из секты сатанистов с предложением вступить в их братство и требование сжечь их письмо сразу после прочтения — «иначе смерть!»

Правда, были три-четыре письма благодарных, понимающих и трогательных. Одна женщина писала из колонии, где отбывала срок за убийство алкоголика-мужа и мучилась вопросом: как жить дальше? Другое — от мальчишки из детской колонии для несовершеннолетних, заработавшего срок за воровство и уже «опущенного». Были и другие письма, но читать их она уже не могла — не было сил. Часто звонили журналисты. Сначала она пыталась оправдываться, объясняла, зачем она написала эту книгу и чего хотела добиться... Но после двух новых публикаций, по стилю и неприязни ничем не отличающихся от предыдущих, она отказалась от каких-либо встреч.

Она старалась как можно реже выходить на улицу и не отвечала на телефонные звонки. На стенах в подъезде появились гневные и оскорбительные надписи. Пару раз заходил участковый и с подозрительностью осматривал квартиру, словно надеялся найти там еще один труп. Известий от мужа не было, а былые друзья и подруги сторонились ее, словно она была больна опасно и позорно. С работы ее уволили. Через неделю после выхода передачи с Юлием Айсбергом ее вызвал в свой кабинет директор и, отводя глаза в сторону, сообщил, что она «уволена по сокращению». «Да какое же сокращение? — изумилась она. — Ведь к нам никто работать не идет... Я же стараюсь, как могу! За столько лет ни одного нарекания не было, я же не доктор, я занимаюсь самой грязной и тяжелой работой... За что же вы меня? Столько лет нужна была, а теперь... За что?» — «Сокращение, — упрямо повторил директор, — денег выдают нам мало, мы вынуждены сокращать штат сотрудников... Не врачей же увольнять прикажете?» — «Я и бесплатно согласна работать! Не гоните вы меня! Здесь я хоть кому-то нужна... Ну, пожалуйста...» — «Не могу, Катерина, — вздохнул директор, — родственники больных все телефоны оборвали. То им дела до их близких не было, а то вдруг забеспокоились: как бы чего не вышло... Ну, ты понимаешь... Да и начальство мне уже не раз звонило, я отбивался как мог, но... У нас ведь больница. Беспомощные люди, лекарства и все такое, а у тебя все же судимость, да еще по статье за убийство... Эх, затеяла ты смуту! Накликала беду на свою голову. Работала бы тихонько, и все были бы довольны... Кому лучше сделала? Думаешь, я счастлив от того, что ценного работника лишаюсь? Говорят же люди: «Не буди лихо, пока оно тихо». Не обессудь, Катерина, но сокращаем мы тебя. Характеристику я тебе выдам хорошую, но больше ничем помочь не могу. Извини».

Она отключила телефон и звонок в дверь, днями напролет сидела в пустой, полутемной комнате и невидящими глазами смотрела в стену. Слезы кончились, и она уже не рыдала, а лишь постанывала, обхватив руками плечи и раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяная. Она потеряла счет дням и не знала, сколько времени прошло до того момента, когда в дверь громко забарабанили и голос соседа прокричал:

— Открой, Катерина! Я знаю, что ты дома! Это я! Открой, у тебя неприятности с дочкой. Телеграмма пришла от начальника лагеря...

Она бросилась к двери, распахнула ее и, вырвав из рук соседа серый бланк телеграммы, прочитала:

«Дозвониться не можем. Немедленно приезжайте. С Анжеликой неприятности. Срочно требуется ваше присутствие. М.С.Блохин».

— Почтальон принес, — пояснил сосед, — звонил, звонил, но ты же не открываешь. Вот он мне телеграмму и оставил... А я-то знаю, что ты просто звонок отключаешь.

— Что с ней? — воскликнула она, едва переступив порог кабинета начальника лагеря. — Жива?

В кабинете, кроме начальника, находились еще человек шесть. Все с удивлением посмотрели на нее: растрепанная, запыхавшаяся, с полубезумным взглядом.

— Это мать Анжелики, — пояснил начальник собравшимся, — жива она, Екатерина Семеновна, не волнуйтесь так. Мы контролируем ситуацию. Скажите, ваш муж приехал с вами?

— Нет, он... не смог... Что с ней? Почему такая спешка? Что это за странная телеграмма?

— Плохо, что вашего мужа нет, — вздохнул начальник лагеря, — он-то как раз мне и нужен в первую очередь... Я все расскажу вам, только сначала скажите нам, как мы можем найти вашего мужа? Он на работе?

— Должен быть на работе. Если же нет... Либо у матери, либо у друга... Мы больше не живем вместе. Он ушел от меня.

— Диктуйте телефоны его матери и друга, — сказал начальник, — дело не терпит отлагательств. Тут вот какое дело... Одним словом, ей все известно о вашей книге и... вашей судьбе.

Катерина глухо охнула и тяжело опустилась на стул.

— Я специально отправила ее в летний лагерь, — тихо сказала она, — чтоб... без нее... хотела потом... сама сказать...

— Видимо, кто-то из детей узнал об этом и рассказал ей, — сказал начальник лагеря, — вы знаете, что дети бывают иногда очень жестоки... Кажется, ее дразнили... Дети боялись и не хотели оставаться с ней на ночь в одной палате. А затем и родители подлили масла в огонь, устроив в моем кабинете несколько скандалов, некоторые из них вообще забрали детей из лагеря... Мы делали, что могли. До вас было не дозвониться... Она заперлась в одном из подсобных помещений, там, где хранится бензин... Рыдает, грозится поджечь. Мы вызвали психолога, ведем переговоры... Судя по всему, настроена она весьма решительно. К дверям приближаться опасно, а окон там нет. Милиция, психоаналитик, воспитатели пытаются ее уговорить, но... Слишком тяжелая эта травма для нее. У девочки шок... Она требует, чтобы приехал отец... Екатерина Семеновна! Что с вами? Вам плохо? Врача, быстро!

Она почувствовала, как пол под ногами вздыбился и вдруг резко ринулся куда-то вбок, перед глазами поплыла серая дымка, и она сползла со стула, лишаясь чувств...

В себя она пришла от запаха нашатыря. Застонала и с трудом открыла глаза, пытаясь оттолкнуть руку с пузырьком.

— Дышите, дышите, — скомандовал врач, — Игорь Дмитриевич, будьте добры, подайте мне со стола стакан с валерьянкой... Выпейте это, Екатерина Семеновна... У вас нервное и физическое истощение. Когда вы ели в последний раз?

— Не помню, — призналась она. — Анжелика! Что с Анжеликой?

— Пока без изменений, — сказал начальник лагеря, — вашего мужа мы разыскали, он срочно выехал сюда. Минут через тридцать приедет... А вам лучше пока прилечь. Доктор отведет вас в санчасть и...

— Нет! Я должна поговорить с дочерью, — сказала она, с помощью врача усаживаясь на стуле и растирая пальцами занемевшие виски, — я должна поговорить с ней... сказать, объяснить...

— Не надо, — покачал головой начальник, — это может вызвать самую нежелательную реакцию. Я не хотел вам говорить, но... она не хочет видеть вас. Требует, чтобы приехал отец и забрал ее.

— Я должна с ней поговорить, — настаивала Катерина, — я знаю свою дочь. Она любит меня. Она все поймет... Это же моя дочь! — закричала она. — Как вы не понимаете! Я все равно увижу ее! Она поймет! Она любит меня!..

Начальник лагеря вопросительно взглянул на одного из находившихся в кабинете мужчин: хорошо одетого, вальяжного, по всей видимости — психолога или крупного милицейского начальника. Тот пожал плечами и кивнул. Дескать, пусть попытается.

— Что ж, — вздохнул начальник лагеря, — только очень прошу вас учитывать ее душевное состояние.

Небольшой, выкрашенный в зеленый цвет домик был оцеплен милицией по радиусу метров в триста. Поодаль толпились зеваки, ожидали угрюмые пожарные и врачи «Скорой помощи». Детей не было видно, по решению начальства их увели на какое-то мероприятие, подальше от разворачивающейся трагедии.