Тайна древлянской княгини - Елизавета Дворецкая

Оглянувшись, она нашла глазами Вояту, стоявшего с двумя-тремя мужчинами в нескольких шагах поодаль, подошла к нему, взяла за локоть, высвободив руку из-под плотного шерстяного плаща, и прижалась к его плечу – молча, чтобы не мешать беседе воевод. Она до сих пор не могла опомниться от радости, которую испытала, увидев его живым. Ей было даже стыдно за эту тайную радость, что если уж только одному из троих суждено было уцелеть, это оказался он, а не Хакон и не Гостята. Странно: Гостята состоял с ней в более близком родстве – двоюродный брат, – но Воята был ей дороже всех в Ладоге, и в душе она горячо благодарила богов, сохранивших его. Пусть ненадолго – ведь Змей-С-Моря наверняка придет и сюда, не сегодня завтра Ладоге предстоят новые битвы. Может быть, через два-три дня никого из них уже не будет в живых: ни Вояты, ни прочих родичей, ни ее самой. Но это не сейчас… это потом. А пока он с ней, живой и невредимый, и Предславу наполняло обостренное чувство блаженства оттого, что пока ничего худого с ним не случилось.

Рерик ярл тоже был на стене, но стоял в отдалении от людей, и к нему никто не подходил – лишь боязливо оглядывались, то ли не смея тревожить человека в таком страшном горе, то ли опасаясь подцепить его неудачу. Слушая рассказ Вояты, он осунулся на глазах; казалось, даже седины на его темноволосой голове прибавилось. Он понял многое – больше, чем все, кто слушал вместе с ним. Мертвым голосом он подтвердил в ответ на нетерпеливые расспросы изумленной ладожской знати: да, у него и королевы Сванрад было два сына. Хакон и… Хельги, младший. Да, он оставил того совсем ребенком. Да, сейчас ему уже должно быть… двадцать три года, что-то вроде этого. Он хорошо помнил, что жена покинула его в гневе и досаде. Теперь Рерик понимал, как опрометчиво позволил себе забыть о ней, довольствоваться тем, что Сванрад много лет не напоминала о себе, тешился надеждами, что она простила… объявила о разводе и вышла за другого… мирно умерла… Вместо того чтобы попытаться как-то загасить ее обиду, он прикрыл тлеющие угли и отвернулся; а они вспыхнули и сожгли то, что было ему, пожалуй, дороже всего на свете, – старшего сына Хакона, его постоянного спутника во всех походах последних двадцати с лишним лет, делившего с ним победы и поражения, надежную опору и товарища, надежду семьи, прекрасного наследника, которому он намеревался оставить все приобретенное и твердо верил, что тот преумножит и богатства, и влияние рода. Он был еще так молод! От первой законной жены, ирландки Дарфине, которую тут звали Дариной, у него родилось три дочери, но теперь, после ее смерти, Хакон собирался найти не менее знатную жену-славянку, и отчего ему было не дождаться еще семерых сыновей? И пусть бы он выбрал княгиню Предславу – Рерик с радостью уступил бы сыну эту невесту, лишь бы тот был счастлив. А ему самому много ли надо – он уже почти сед, до женитьбы ли тут?

Так думал он теперь, раздавленный горем и едва сохраняя на людях приличное знатному человеку спокойствие. Но ничего уже не поправить. Не нужны больше Хакону никакие невесты – уже обняла его Мара… то есть валькирия унесла в Валхаллу павшего в битве. Но и посмертная почетная участь сына не радовала Рерика ярла. Он ощущал себя слабым стариком, лишенным опоры, и ничего так не желал, как вернуть каким-то чудом живого Хакона – вновь увидеть его смугловатое лицо, серые глаза под черными густыми бровями…

И невозможно было поверить, что в небесный чертог его отправила рука того, кто был, наверное, так на него похож – рука родного брата! Рерик плохо помнил младшего сына – когда они в последний раз виделись, тот был маленьким ребенком и все цеплялся за мать, потому что отца, выросший в его отсутствие, почти совсем не знал. Чертами лица Хельги был похож скорее на Сванрад и от нее унаследовал зеленоватые глаза халогаландского рода, хотя смуглая кожа, темные волосы и брови ему достались от франкской бабки, матери Рерика. Рерик не мог представить его взрослым мужчиной, способным держать оружие. Двадцать три года… Да, в таком возрасте давно уже водят дружины и завоевывают державы. Почему он не думал о нем раньше? Почему не задавал себе вопроса, где младший сын, каким вырос, к чему стремится? Теперь он знал ответы на эти вопросы – или хотя бы на главные. Его сын вырос его смертельным врагом и уже нанес сокрушительный удар. Такой, от какого его престарелому отцу не оправиться. Но ведь на этом он не остановится…

Все бывшие на стене, разговаривая между собой, почти не сводили глаз с воды на изгибе берега – там, откуда могли появиться вражеские корабли. Хотя воеводы склонялись к мысли, что скорее Хельги оставит суда у Дивинца, а к Ладоге двинет пешее войско вдоль Волхова – ведь здесь, в поселении, около крепости, ему было бы гораздо сложнее высадить людей, чем на пустом и вполне удобном для причаливания берегу возле священного холма. И он там уже высадился, как доносили разведчики, еще вчера – и со вчерашнего дня с вершины Дивинца не поднимался черный дым, предупреждающий округу об опасности. Войско Хельги отдыхало от морского перехода и готовилось к решительному броску на поселение. Здесь ведь уже совсем рядом, рукой подать… Для мужчины – пара тысяч шагов.

Воята повернулся к Предславе, бегло взглянул ей в лицо, потом снова посмотрел на воеводу Добробоя Святоборовича – тоже их родича – и незаметно прижал молодую вдову к себе покрепче. У него теперь хватало забот – ведь он, несмотря на возраст, остался одним из немногочисленных в Ладоге старших воевод, – и тем не менее он больше всего думал о ней, о сестре. О самой любимой из своих сестер. Ему на ум снова приходил Коростень, встречи с Князем-Ужом, пытавшимся завладеть ею. Тогда он отбился. Но теперь то же божество явилось за ней опять, уже в ином обличье. Воята знал о пророчестве Гневаши и при воспоминании о нем холодел от ужаса. Теперь ведь они не в Деревляни, где он один представлял род Предславы и имел право решать, отдать ее или не отдать. Здесь есть люди постарше его. И если по Ладоге пойдет слух, что бедствие отступит, если отдать Ящеру княгиню Предславу… Как бы ни любили ее родичи и прочие жители, как бы ни почитали правнучку Радогневы Любшанки, родственницу стольких князей и старшую волхву, – общий голос будет за то, чтобы ее отдать, и именно поэтому. Именно все ее многочисленные достоинства делали ее такой хорошей, дорогостоящей, весомой и действенной жертвой. И что он будет делать? Воята знал, что не убоится взять топор и отбиваться, пока не упадет мертвым, но потом? Если так сложится – ему ее не спасти. Остается лишь попытаться убедить ладожан, что к Ящеру уместнее отправить молодую и не менее знатную невесту – то есть Гневашу, Деву Альдогу, как и положено обычаем, а не вдову. Конечно, и Гневашку жалко, но без нее он как-нибудь сможет жить, а вот без Предславы – нет.

Однако рано было унывать, и Воята постоянно помнил, что еще есть надежда отбиться от Змея-С-Моря вполне обычными средствами, то есть острым железом мечей и топоров. В битве на Ореховом острове они потеряли до сотни умелых гридей, но за прошедшие два дня сумели отчаянными усилиями собрать в Ладоге какое-никакое войско: в самом поселении, из ближних окрестностей. Самыми надежными были торговые дружины, привыкшие оборонять в дальних странствиях свою жизнь и имущество. С их стуриманами постоянно шли переговоры – на деле-то они были прижаты к стене, потому что уйти из Ладоги вверх по реке им сейчас никто не позволил бы и не дал лодок, но в обмен на военную помощь требовали значительных послаблений. Ладожане соглашались на все: уберечь бы жизнь и поселение, а дирхемы будут.

Не хватало только достойного вождя. Оставшийся в Ладоге за главного Рерик ярл был сломлен смертью сына и самой страшной из возможных распрей – внутриродовой. Все знали, что его старшего сына убил младший, и не понимали, чего теперь ждать. Сможет ли он поднять руку в сражении на собственное дитя? А куда ему деться, если это дитя явилось за его головой? Но дадут ли боги хоть на волос удачи отцу, в чьем потомстве совершено непростительное преступление? Нет… Нет! «Все с ним погибнем!» – поговаривали в Ладоге, сперва шепотом, но с каждым днем и часом все громче. Воята и прочие воеводы старались пресекать такие разговоры, но в душе признавали правоту людей. Да уж, боги отвернулись от Рерика ярла, и не будет удачи никому, кто с ним связан. Но кого поставить взамен? Велем Домагостич далеко…

– Знаете, что я подумала? – вдруг подала голос Предслава, дождавшись заминки в разговоре мужчин.

Все четверо – Воята, Добробой, его брат Мирослав и Буремысл Творинегович – умолкли и посмотрели на нее. Все уже знали, что Предслава Волегостевна не такая женщина, чтобы без надобности встревать в разговор мужчин.