Классический ислам. 600-1258 - Густав Грюнебаум

Арабские кочевые племена послужили орудием подрыва могущества берберских династий на востоке Северной Африки и ослабления арабской городской культуры, которая расцвела под их защитой; сами они, однако, удовольствовались тем, что основали несколько мелких княжеств и вели, так сказать, внеисторическое существование. По приглашению или под давлением применявшихся к обстоятельствам берберских князей они постепенно достигли Центрального Марокко; они, несомненно, осуществили первую (частичную) арабизацию западной части Северной Африки, но сыграли незначительную роль в великом политическом синтезе следующего периода. Самая славная эпоха в истории Магриба была делом рук берберов, которые из двух различных, хотя и «национальных», концепций ислама почерпнули силы для прорыва за пределы своих демографических и культурных границ.

В 1035 г. несколько вождей ламтуны – крупного союза племен кочевников-верблюдоводов, принадлежавших к племенному объединению санхаджа, которое населяло Западную Сахару, – отправились в паломничество в Кайруан. Потрясенные различиями между мусульманским учением и их собственными обычаями, они попросили прислать к ним миссионера. Найти ученого, который был бы готов отправиться к племенам ламтуны и разделить их жизнь, оказалось нелегко, что свидетельствовало о культурном разрыве между городским и сельским населением. Наконец, эту задачу взял на себя суровый маликит Абдаллах ибн Йасин. Однако он натолкнулся на упорное сопротивление, когда потребовал отказаться от безграничной полигамии и начал настаивать на раздаче милостыни и строгом выполнении молитвы. Кризис был разрешен, когда Ибн Йасин и его наперсник Йахйа ибн Омар вместе с небольшой группой вождей бежали на юг и основали рибат, крепость для будущих борцов за веру в нижнем течении Сенегала (название реки произошло от «санхаджа»), на границе дар ал-ислама. Идея была подхвачена, и вскоре в рибат прибыло значительное число новых адептов. Религиозный закон проповедовался и осуществлялся там бескомпромиссно. Шариат, которого придерживались ал-мурабитун, те, кто жил в рибате, создал закрытое сообщество, членов которого отличали безмерное почтение к Корану и сунне, суровая дисциплина и беспрекословная покорность учителю. Тот, кто хотел вступить в общину, должен был вынести сто ударов плетью, получив тем самым отпущение грехов. За опоздание на молитву полагалось пять ударов, убийство каралось смертью, прочие серьезные преступления влекли за собой отлучение. Берберский ислам становился нешуточно агрессивным. Смыслом жизни для живших в рибате была «священная война» вначале против язычников-негров, а затем и против тех берберов, которым недоставало истинной веры. Военное руководство принадлежало военачальнику, подчинявшемуся «духовной» власти Ибн Йасина.

В 1056 г. начался джихад, направленный на север; в 1059 г. Ибн Йасин пал в битве против бергваты. Двоюродный брат преемника Ибн Йасина, Абу Бакра, Йусуф ибн Ташфин, в 1061 г. возглавил завоевание Марокко, между тем как Абу Бакр остался в Сахаре. Йусуф ибн Ташфин, первый из Альморавидов, как почти всегда в таких случаях оказывалось в истории ислама, был крупнейшим представителем своей династии. После смерти Ибн Йасина духовным лидером стал Сулайман ибн Хадду, о нем известно лишь, что вскоре он погиб в борьбе против еретиков; его права перешли к институту мусульманских законоведов. Фукаха, принадлежавшие к маликитскому толку, получили юридический статус, правительство созывало их и оплачивало их советы. Они не обладали исполнительной властью, но их вердикты (фатва) в области религиозного права определяли права и обязанности верующих; в трудных и сомнительных ситуациях их санкция придавала законность решениям князя. С консолидацией империи влияние фукаха росло. Хотя они были независимы от правительства, их деятельность еще и еще раз доказывала, что главенствующую роль играет не династия и не государство, а мусульманская община, чьими интересами они и руководствовались.

В 1062 г. Йусуф основал Марракеш, который до наших дней остается «южной столицей» Марокко. Вскоре мелкие князья один за другим были истреблены и шиитское гнездо в Таруданте разорено. Куда бы Альморавиды ни приходили, они тут же отменяли «незаконные» налоги, приказывали вылить все вино и уничтожить музыкальные инструменты. Тем не менее было бы ошибкой думать, что исламизация повлияла на все стороны жизни ламтуны, превратившейся в тонкий высший слой общества все увеличивавшейся империи. Полигамия была ограничена нормами, установленными шариатом, но женщина, как и прежде не закрывавшая лицо, сохраняла традиционное влияние. Альморавидские принцессы не раз вмешивались в политику; и черный лисам, который и сегодня употребляют дальние потомки Альморавидов, туареги, – кусок ткани, закрывающий у мужчины нижнюю часть лица, – до конца правления династии оставался знаком принадлежности к аристократии, разрешенным только членам ламтуны.

Йусуф покорил все Марокко, хотя племена бергваты не сдавались; в 1069 г. он захватил Фес, а в 1082 г. достиг современного Алжира, завоевав для себя владения, протянувшиеся на восток до места расселения племени санхаджа (в Малой Кабилии), с которым был связан родством. В то время как Йусуф перенес центр своей деятельности к северу, Ибн Омар продолжал борьбу против негров; в войне, длившейся более 15 лет, он уничтожил «золотое» королевство Гана (по размерам оно не совпадало с современной республикой, носящей то же название); в 1086 г. Ибн Омар погиб во время джихада. Одновременно был исламизирован Канем; в XIII в. он превратился в обширную империю, включавшую Борну и поддерживавшую торговые отношения с Тунисом, что обеспечивало прочный доход мусульманской умме.

Тем временем христианская реконкиста добилась успеха не только в Сицилии, но и в Испании, что способствовало разобщению андалусских мусульман. Распад Омейядского халифата привел к расцвету культурной жизни, точно так же распад аббасидской империи вызвал подобные явления на Востоке. Маленькие княжеские дворы побуждали поэтов создавать лучшее, на что они были способны: их присутствие увеличивало престиж князя и одновременно развлекало; кроме того, поэты были полезными пропагандистами. Великолепие и утонченность образа жизни, склонность к наслаждениям, беспечно нарушавшая все границы, установленные религиозным законом, поразительно изысканные манеры, придававшие видимость легкомыслия вспышкам страсти, часто очень грубым, элегантная расточительность, которую становилось все труднее оправдать в ситуации, когда независимость удавалось сохранять лишь выплатой дани и вербовкой наемников, – это неистовство чувств имело горькое очарование, проистекавшее из сознания приближающегося конца. Севильский король-поэт Мутамид (1069–1090) выразил дух своего века в одной строке: «Бросайся на жизнь, как на добычу, она длится не более дня».

Так же как в итальянском Возрождении, образование, восприимчивость к искусству, самоанализ (в том, что касается любовных чувств, непревзойденный образец в дар ал-исламе дал Ибн Хазм в своем «Ожерелье голубки»), чувство стиля и изысканная учтивость шли рука об руку с неумолимой интригой и вероломной жестокостью. Правитель не только держал своих врагов в цепях – когда его свергали, он сам оказывался в цепях, – в неистовой ярости он собственноручно убивал изменников; даже Саладин, чтобы исполнить клятву, сразил Реджинальда де Шатийона, взятого в плен в битве при Хаттине. Кватроченто напоминали также калейдоскоп мелких государств, и множественность форм социальной жизни, и воображаемое могущество, которое рушилось при первом же ударе. Однако от эпохи Возрождения период reyes de taifas («удельных правителей»), королей крошечных государств, отличала поверхностность интеллектуального движения, которое не интересовалось переосмыслением образа человека или решением проблем философии, искусства и технологии и которое занималось лишь иссушающим совершенствованием традиции, хотя эта традиция становилась все более неузнаваемой в своем «андалусском» обличье и явно отличалась от восточного арабского наследия. Кристаллизация национального народного духа в заджал, строфических стихах, созданных на языке, близком к арабскому, на котором говорили в Испании, впервые была достигнута в альморавидский период, когда творили выдающиеся поэты Ибн Абдун и Ибн Зайдун (оба умерли в 1134 г.) и самый знаменитый из всех «строфических» поэтов, Ибн Кузман (ок. 1087--1160), писавший и на языке двора, и на народном языке. Знаменитая «Элегия для Валенсии» была создана математиком и философом ал-Ваккаши в начале 1094 г., когда город чуть было не сдался Сиду, и это был замечательный образец жанра, напоминавший, а может быть, предвосхитивший поздний испанский romance. Влияние этой формы распространилось на язык испанских евреев; стремление к реализму (стилизованному) позволило ввести романские идиомы в харджу, рифмованное двустишие, завершающее каждую строфу. Формальное сходство в сложной строфической структуре обнаруживает большее испано-арабское влияние на поэзию трубадуров, чем даже параллели в материале, настроении и стилистике.