Звезда Даугрема - Eldar Morgot

Проходя мимо большого эрского дома с выбитыми окнами и надписью углем «Ыга — занято», Мевлуд ненадолго остановился, оглядывая разграбленное жилище. Что-то неслышно пробормотал и двинулся дальше. Все целые дома, встречавшиеся по дороге, принадлежали тем жителям Кеман, которым посчастливилось не родиться мзумцем: элигерцам, рменам и душевникам. На таких жилищах виднелись корявые, спешно намалеванные надписи «Роща» или «Здесь живут душевники». Если же из обгоревшего остова валил черный дым, в загаженном дворе валялись окоченевшие трупы, а на воротах и дверях красовались надписи, что дом занят какими-нибудь Ауном из Барада или Гостаном из Ыги, то это был мзумский дом. Бывший мзумский дом, думал старый Мевлуд, шагая по глубокому, скрипящему снегу. Построенный, быть может, за сто лет до войны, или даже раньше, окруженный садами и огородами, теперь этот дом в одночасье поменял хозяев, которые либо валялись мертвыми на снегу, либо прятались теперь за стенами монастыря. Ухоженные деревья, любовно подрезанные виноградники, в который было вложено столько любви и труда, все перешло в иные руки, поменяло владельцев. Поменяло так стремительно, словно деревушка Кеманы никогда не знала жителей, родным языком которых был мзумский.

— Отец, — окликнул Мевлуда Горгиз, подходя ближе.

— Ну? — проворчал банщик, глядя на обмороженное мертвое тело с растопыренными в агонии руками и ногами, лежащее у порога дома с очередной предупреждающей надписью, что дом «занят, не жечь!». — Чего тебе?

— Скоро стемнеет, — сказал Горгиз, нервно барабаня пальцами по рукояти топора.

— Знаю, — Мевлуд поправил повязку на рукаве, хотел еще что-то сказать, но замер, прислушиваясь. Сделал рукой предостерегающий знак.

Из-за поворота вышла целая ватага пьяных солдат. Здесь были все вперемешку — ыги, душевники, барады и несколько элигерцев из расчетов баллист. Хохоча и громко матерясь, они тащили за волосы совсем юную девушку. Горгиз дернулся, но тут же застыл под быстрым взглядом отца. Орест и Арен спокойно смотрели, лишь глаза молодых душевников сузились. Мевлуд вышел вперед, поднял руку в приветствии.

— Слава Святой Роще! Слава нашим братьям из Ыги и Барады! Да здравствует свобода! — банщик оглянулся на мрачных сыновей. — Смерть мзумской погани!

— Смерть!! — восторженно взревела солдатня. — Роща!

Тот, кто тащил несчастную девушку, захохотал, обнажив черные от гнили зубы, затем ткнул ее кулаком. Юная мзумка упала на снег. Присмотревшись, Мевлуд понял, что девушка без сознания.

— Дорогой брат! — заплетающимся голосом провозгласил гнилозубый на скверном душевном языке. — И вы тоже, братья… Не хотите ли присоединиться и славно оттрахать эту мзумскую шалаву? Вы только гляньте… — барад рывком поднял девушку и принялся разрывать на ней одежду. Остальные ободряюще загомонили, обступили со всех сторон.

— Отец… — начал было Горгиз.

— Цыц! — сверкнул глазами Мевлуд, стискивая зубы. — Идем дальше. Я сказал!

Братья переглянулись, понурились. Мевлуд оглянулся на несчастную девочку, зажмурился на мгновение. Милостивый Ормаз, подари ей быструю смерть, прямо сейчас подари…

— О, могучие и славные воины, — раздался чуть насмешливый, с хрипотцой, женский голос, — уделите немного времени бедной и глупой бабе!

Мевлуд пораженно смотрел на Силону — молочницу, известную своим распутством на все Кеманы. Горгиз сделал шаг вперед, не сводя с женщины восхищенного взгляда. Силона звонко расхохоталась, покачала головой, рассматривая пожиравших ее глазами солдат. Платок на голове молочницы был чуть припущен, роскошные черные кудри выбивались на лоб, она стояла у калитки, ведущей к ее дому с надписью на заборе «Роща!». На плечах шаль, щеки румяные от мороза, а в больших черных глазах играет веселая искорка. Покачивая бедрами, Силона прикрыла за собой калитку, и направилась к солдатам. Словно невзначай споткнулась, ойкнула, удержавшись на ногах и обнажив ножку в шерстяном чулке. С улыбкой выпрямилась.

— Выскочила на мороз, слышу, шум какой-то… Что за дрянь вы тащите с собой, доблестные солдаты? — промурлыкала Силона, словно не замечая Мевлуда и его сыновей. — Дайте-ка взгляну.

Все так же покачивая бедрами и бросая на облизывающихся солдат насмешливые взгляды, молочница наклонилась над девушкой, ткнула ее ножкой. Но Мевлуд видел ее лицо, отвернутое от остальных.

— Да она дохлая, мзумская шлюха дохлая! — со смехом выпрямилась Силона. — Вы что же, мертвячку собрались оприходовать, а, ребятки? Клянусь милостью Аргунэ!

Гнилозубый принялся всматриваться в бледное лицо бедной девушки, но Силона положила руку ему на плечо.

— Пойдемте все ко мне, доблестные воины. У меня и чач найдется, и пироги есть. Ну и… — женщина игриво взглянула на солдат. — У нас будет, чем заняться, не будь я Силона!

— Да, да, — словно очнулись ото сна ыги и душевники. — Слышали про тебя, как же…

— Вот и славно, — чуть дрогнувшим голосом заключила Силона, открывая калитку. — Милости просим, солдатики, двери незапертые, располагайтесь у огня, я тоже иду…

Мевлуд и его сыновья ошеломленно смотрели, как покачиваясь и горланя, солдатня вваливается во двор, а гнилозубый, обняв хохочущую молочницу за талию, замыкает радостное шествие. Воины постоянно оглядывались, окатывая гнилозубого завистливыми взглядами. Но Силона улыбалась каждому, словно говорила: не горюй, милый, и твоя очередь придет!

Утробно хрипя, гнилозубый уже лапал молочницу за грудь, и женщина вдруг метнула на Мевлуда быстрый взгляд, затем так же молниеносно взмахнула ресницами в сторону девушки. Старый банщик все понял, подбежал к неподвижно лежащей девчушке, приложил заскорузлый палец к горлу.

— Живая… Арен, ко мне, живо!

Пока старший сын брал девочку на руки, Мевлуд повернул голову в сторону дома Силоны, откуда уже доносились шум и хохот.

— Распутница Силона… — прошептал старик. — Да благословит тебя Ормаз!

Они ушли быстро, не оглядываясь. Арен бережно нес девушку и постоянно заглядывал ей в лицо. Орест вышагивал за братом, насупившись. А Горгиз возобновил перекладывание топора с одного плеча на другое.

По дороге им попадались горланившие песни солдаты, а в начале улочки, что вела в сторону монастыря грелся у костра дозорный пост. Солдаты, судя по накидкам с изображением бородатого воина, душевники, равнодушно смотрели, как через дорогу, во дворе обугленного мзумского дома горят собранные в кучу трупы. Заметив банщика и его сыновей, один из дозорных приветственно поднял руку.

— Роща! — с ленцой крикнул часовой.

— Да здравствует свобода! — старательно ответствовал Мевлуд. — Смерть мзумской швали!

Солдат махнул рукой и скривился, снова отворачиваясь в сторону огня. Мевлуду показалось, что душевник что-то презрительно пробормотал сквозь зубы и сплюнул в снег, а во взгляде воина, понуро уставившегося в погребальный огонь, мелькнуло что-то похожее на стыд. Или только показалось? Банщик мучительно ждал вопроса про девушку, которую бережно нес Арен. Но солдат больше не повернулся, а его товарищи не обратили внимания на ношу на руках высокого молодого душевника. Мало ли какую девку тащат на сеновал. Повеселиться каждый имеет право. Особенно, после неудачного штурма.

Уже стемнело, когда они добрались до своего дома. Мевлуд приоткрыл калитку, прислушался. Лаяли собаки, не иначе, из домов душевников, потому что все псы неправильной принадлежности были давно постреляны из арбалетов. Еще сильнее повалил снег, показался ущербный диск луны. Ветра не было, и старому Мевлуду на мгновенье показалось, что никакой войны нет, и что вот сейчас его сосед — мзумец, громко горланя песню, ввалится к нему с початой бутылью чача в руках. Бухнет бутыль на стол, обзовет его «старым душевничьим негодником», а себя запишет в «старые мзумские распутники». Попросит затопить баньку, чтоб «попарить старые кости» и поболтать с соседом от том и о сем… Но едва Мевлуд повернулся к соседскому дому, ком встал у него поперек горла. Запах гари ударил в нос. Старик окинул взглядом черные развалины спаленного дома и тут же отвернулся. Сыновья открывали двери. Горгиз оглянулся, махнул отцу рукой, и старый банщик заковылял по запорошенной снегом дорожке.

Запершись, душевники зажгли свечи, наглухо задернули окна. Долго и напряженно прислушивались к звукам за окном. Но все было тихо, лишь никак не мог угомониться пес из какого-то душевничьего дома. Мевлуд не знал, что пес удивлялся, почему не отвечает на его вызывающий лай собрат из соседнего двора, вечный соперник и конкурент. Но ответить соседский пес не мог, потому что лежал мертвым вместе со своими зарубленными хозяевами.

— Как она? — глухо спросил Мевлуд, вздрагивая от капнувшего на палец горячего воска.

Девчушка, бережно уложенная на топчан, тихо застонала. Горгиз, возившийся у камина, поднял голову. Орест опустился на колени, поправил тулуп, которым он накрыл молодую мзумку.