Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Тина Макерети

– Генри дома, ухаживает за своей бедной матерью, – сказал он мне. – Но мы не же собираемся бедокурить больше обычного, а, Хеми?

– Нет. Разве можно бедокурить еще больше?

– Ну мы направляемся в увеселительные сады, и у нас с Генри был секретный план прикупить тебе там какое-нибудь развлечение.

– Вы оба нечестивцы.

– Конечно, парень, но за это мы тебе и нравимся.

Я не мог поспорить с логикой Билли. Нас ждала веселая прогулка по парку и дальше, в Челси. Я рассказал ему о soirée, прощании с Художником и своих смешанных чувствах.

– Ну он джентльмен, это правда, но не могу сказать, что его рисунки были для меня столь же увлекательными, что и «Вождь маори в традиционной одежде». А выставки? Ну есть в них что-то чудное, потому мы на них и ходим, но осмелюсь сказать, что такая работа не хуже, чем всякая другая, за какую тебе бы пришлось браться на улице. – С этими словами Билли толкнул меня локтем. – Ему с тобой повезло. С тобой все вышло немного достовернее, чем если бы тебя там не было, немного живее. В общем, это была хорошая сделка.

– Ты так думаешь, Билли? Они так много мне дали.

– Что ж, посмотри на это так, мой друг. Ты помог Художнику добиться известности. И ведь это чудно, разгуливать по городу в компании юного маори. На выставке могли побывать сотни людей, но ты по-прежнему считаешься редкостью, а в этом городе это чего-то стоит. Твоя жизнь стоит дешево, если она такая же, как у всех остальных. Не забывай, какой ты особенный.

Я расплылся в усмешке.

– Ну и слишком этого в голову не бери, братец. – Билли сорвал с меня шляпу и побежал, а я побежал за ним, пока мы не оказались почти у ворот парка.

* * *

Позволь перенести тебя в сон: изысканное литье железных ворот витиевато вьется, словно храня тайну и вручая приглашение одновременно. Они открываются в мягко освещенный сад, в котором каждое дерево и цветочный куст кажутся расположенными так, чтобы создавать наиболее безмятежное и вдохновляющее настроение: рядами, кругами и увитыми зеленью арками – небрежными ровно настолько, чтобы намекнуть на заброшенность. Свобода. Вдохни густой цветочный аромат, насытивший вечерний воздух. А впереди, за пределами этого безмятежного пейзажа, цветные огоньки пагоды, где уже заиграла музыка, но еще нет толпы танцоров. Иди же к огням и музыке, потому что именно за этой радостной шумихой ты сюда и пришел, а спокойствие можно найти позже, или тень, если тебе понадобится уединенное место. Мы идем по тропинкам, вдоль которых стоят каменные мифические существа, к барам и столам, где сможем купить себе ужин и немного хереса. Здесь, среди аттракционов и тиров, цирка и цыганского шатра, безмятежности нет и в помине.

Утолив голод, мы находим театр, в котором нас развлекают марионетки и пантомима, а потом снова выходим наружу, к оркестру и площадке, где наконец-то начались настоящие танцы. И если сады впечатляют своей красотой, то именно толпы гуляющих по-настоящему изумляют – яркими нарядами, широкими улыбками, блистательным мастерством в танцах. Такие молодцы, как мы с Билли, без труда находят себе партнерш и кружатся с ними по площадке, хотя я неуклюж и не знаю шагов. Почему-то это вовсе не докучает моей партнерше, напротив, она находит это трогательным и не жалеет времени, чтобы обучить меня, смеясь над моей медлительностью в усвоении техники. Эти дамы одеты ярче и более приветливы, чем другие девушки, которых я встречал в похожих обстоятельствах, но Билли напоминает мне, что вообще-то я еще не бывал в похожих обстоятельствах, и намекает, что это за дамы. Если бы не веселость их манер, они не особенно отличались бы от всех прочих. И я задумываюсь об этом на какое-то время, одновременно наблюдая за окружающим действом и принимая в нем участие, и мне приходит в голову, что никто из нас, собравшихся в этом кругу, не обходится в жизни без того, чтобы чем-нибудь торговать, и зачастую это что-то является частью нас самих. Никто, кроме знати, которой нет нужды работать. И глубоко под всем этим – далекое воспоминание о доме, о мире, где каждый человек работает на благо семьи, и хотя в то время это не имело для меня притягательности, я на мгновение задался вопросом, а не лучше ли было бы жить такой жизнью. У нас не было никакого богатства, достойного упоминания, в отличие от того, что я видел теперь каждый день, и, возможно, это нас умаляло. А возможно, и нет. Как бы я ни наслаждался этим новым миром, здесь достоинство человека измерялось тем, что он мог позволить себе в каждый отдельно взятый день.

Как бы то ни было, мы все заплатили свои кровные шиллинги, чтобы прийти на этот праздник красоты и немного себя порадовать, чтобы на одну ночь испытать полную независимость от кого бы то ни было, и я обнаружил, что счастлив этому, счастлив за каждый пенни, который моя партнерша по танцам уносила домой в результате подобного времяпрепровождения. Билли танцевал бок о бок со мной, подбивая меня снять мою даму. Он обменивался поцелуями со своей, и я не понимал, как к этому относиться. Я был очень возмущен поведением Билли и своим собственным.

– Дальше я заходить не собираюсь, Хеми. Но тебе стоит посмотреть, как пойдут дела с твоей девицей.

Я испытывал лишь неловкость, и когда мы сели рядом и моя партнерша прижалась своим телом к моему, не смог на это ответить. Это показалось мне неправильным, и я сказал ей об этом и пожелал ей удачи. Девушка сказала, что ей очень жаль, и вернулась на платформу, где ее скоро выберет кто-то другой. Я вовсе не осуждал ее профессию и знал, что отсутствие у меня отклика на нее не имело ничего общего с соображениями морали.

Билли только посмеялся.

– Ты у нас добряк и благородная душа, всегда поступаешь достойно. – Он не подозревал о моих мотивах, и я не стал его просвещать.

Но мотивы мои были тут как тут, потому что на каждом повороте вдоль танцевальной площадки кое-что заставляло мое сердце высоко подпрыгивать: Билли, его брызжущие смехом глаза, мое сердце, полное его – и моим – счастьем. В такие мгновения я раздваивался: один человек во мне был просто другом Билли и никем больше, а другой испытывал чувства, которые не мог контролировать. У меня в груди полыхал пожар, захватывавший мои глаза, губы и конечности, и я надеялся, что никто не замечал, как это пламя вырывалось