Один на льдине - Владимир Шитов

- Да, - говорю. - И жрут, и пьют.

- Вы на этом настаиваете?

- Да.

- Ну, хорошо. Суд удаляется на совещание.

Вот они удалились - лучше бы удавились. Потому что после их приговора удавиться впору было мне. Суть же приговора была такова:

"... За систематический отказ от работы, за клевету, за подстрекательство осужденных к неповиновению заменить Михалеву Николаю Александровичу поселение на лагерь строгого режима".

Вот вам бабушка и Юрьев день! Вот вам и шемякин суд! Ну что? Тут же закрывают меня в зоне. Давление ментов на судейское благодушие сильнее дружеских уз. Я уж думаю, не было ли команды из Сыктывкара от самого Савенкова: покажите, де, зятьку, где раком зимуют. Уж мне ли не знать, как это делается! Тем более, что замполит всей республиканской системы исполнения наказаний, по репутации которого в конечном счете и должны были ударить мои письма, приятельствовал с тестем. И, насколько мне известно, все мое дело они читали вслух на досуге, как занимательный детектив. Вот такой, господа, подтекст.

Итак, меня отправляют этапом из Мозындора на самый край комяцкой земли в зону строгого режима в п. Едва. Жена плачет, еле-еле собирает вещи и уезжает в Сыктывкар животом вперед паровоза.

...И одна у меня родня в этой северной семье - то живое и уже чувствующее существо, которое вынашивает Ирина в своем лоне.

Что ждет его на земле, где смешались племена и народы, языки, сословия, понятия о добре и зле? Что ждет его в этом алчном мире?

И родился мой сын Алексей здоровеньким и крепким, но головенку держал склоненной чуть набок. Готовый маленький зечонок, гуляющий в тесной квадратуре одиночной камеры. Что это? Объясните мне, господа-товарищи ученые, доценты с кандидатами...

9

Меня, как правило, в августе сажают. Это и был август - прощание с солнышком перед зимой.

Хозяин новой зоны п. Едва вызывает:

- Ну, что, Михалев, поиграли с огнем? Мы тебя выпрямим, а потом снова согнем!

Я только головой качаю - что тут говорить.

- Ты, говорят, еще и железнодорожник! Мало-мало техникум кончал? Кинем мы тебя, Михалев, на нижний склад, будешь там путя под кранами метлой мести, раз уж ты путеец!

Что ж, плох тот солдат, который не мечтает стать дезертиром. Беру я хорошую метлу, подгоняю по руке черенок, иду на рельсы. А на нижнем складе, где идет разделка леса, - кранов под тридцать: башенные, мостовые, козловые. Мету я всю эту щепу, весь мусор, чтоб краны могли ходить. Я с утра часа полтора обметаю рельсы, по-своему обеспечиваю фронт работы крановым. Потом бушлатишко кидаю на сухой штабель и - прею на нем до обеда. Курить стал много - есть мало. Наступает обед - пошел пообедал, потом уже этой метлой, как веселком, гребешь к отбою. Книги читаю, время коротаю, на свободу готовлюсь с чистой совестью. И тут кто-то подпалил нижний склад.

...Когда горят тысячи кубов сухого леса - немудрено стать пироманом. Это фантастическое зрелище. Оно околдовывает и примиряет человека с мыслью о мизерности и бренности его пребывания на земле. Торжество жоркого и жаркого огня, где погибает все - от травинки, по которой ползла божья коровка, до огнеупорного металла. Опоры огромных в нашем понимании мостовых кранов извиваются, крутятся в море огня, как живые существа, и металл плавится, подобно воску. Тогда ослабевшее туловище растерянно прогибается и падает в конвульсиях, неслышное в реве стихии.

Охрана, разумеется, вся разбежалась кто в лес, кто по дрова. Зона тоже частично стреканула в индивидуальном порядке, пользуясь предлогом. Так дети играют в салочки. Потому что там особо некуда бегать - лес кругом, а он сам бежит в зону.

Что только ни делали местные огнеборцы, пока уже из Москвы не прислали целый дивизион пожарных с помпой и бомбой. Эти бомбы разорвались и укрыли все кратной пеной. Тем не менее, склад выгорел дотла, это такое дикое зрелище, я такое не мог себе представить, все сгорело.

Далее события развивались так. Тех, кто работал на кранах, на подъездных путях - их всех побросали в камеры на предмет выяснения, кто виноват. И я, "враг познанья и свободы", подпадал под подозрение в числе первых.

- Кто курил?

- Я курил.

- Иди сюда.

Потому что посчитали поджог умышленным, хотя любой знающий человек не исключил бы и версию самовозгорания леса. Да ведь тот же знающий человек мог бы поставить законный вопрос из римского права: кому выгодно? Огонь, как война - все спишет. А дядя-стрелочник, разумеется, виноват. Ну, думаю, влупят мне срок за номером пять и тут уж точно: век воли не видать. Мне больше уже не выйти никогда. Сижу на своих нарах, как на сковородке, под которой вот-вот огонь запалят, да спичку пока найти не могут. "Хозяин" ищет крайнего, но как бы то ни было, а нас промурыжили несколько дней и всех выпустили.

Остается мне два месяца, работы никакой нет.

Досиживаю я их молча и получаю освобождение. Контора пишет мне административный надзор за систематические нарушения, отказы в работе, подстрекательства к бунтам.

Вот так и поиграли с огнем, граждане начальники.

И с жизнью, господа, поиграли.

Глава двадцать вторая. Зеро

1

Ехал я с поселения тем же зэковским поездом. Денег ни копья. На плечах все тот же шелковый плащ, в котором меня посадили. В кармане справка об освобождении под гласный административный надзор, впаянный мне за нехорошее поведение. За окнами - верстовые столбы, как вопросы.

Кто я? Сколько лет прожило мое "я" и что оно такое: партизан?.. капитан Аристов?.. Коля Шмайс?.. Мыкола Конотопский?.. Где я, где моя мама и где моя Украина? И я еще не знаю, что грядет перестройка и свобода предпринимательства, и что в очередной раз мир перевернется, а кто был последним - станет первым, и что лагерные псы будут служить иным хозяевам, которые им не станут даже платить за их поганую службишку. Но уже тогда я твердо знал, что Лагерь неистребим. Он - в генах страны, а не только во всех моих косточках, во всем моем ливере, во всем, что опасно зрело вокруг меня. Он врос в менталитет homo soveticus и его ничем его не изжить.

Тюрьма - внутри каждого из нас, людей лагерной страны...

И эта мысль словно бы примиряла меня с будущим. И этот зековский поезд, стало быть, ничем не отличается от иных, с виду не зековских. Разве что уровнем сервиса. Так сервис я себе обеспечу сам, пока еще силен, пока еще ждут меня на перроне столицы комяцкого края молодая жена Ирина и уже рожденный ею младенчик - сын Алексей.

2

Уже мороз, октябрь, холодно...

И не низко прогнувшееся к неуютной земле небо, и не пушкинское ощущение, что "вреден север для меня", и даже не обыденность долгожданной свободы угнетали... Угнетала ощутимая всей своей мертвящей тяжестью собственная невостребованность. Никчемность.

Вот мы втроем. Я, муж и отец, по идее, должен направиться к жене. А она живет у родителей. А они справедливо не хотят меня видеть. А какие могут быть у тебя, Шмайс, претензии? Спроси себя сегодня, отец дочери на выданье, устраивает тебя четырежды судимый зятек?

Теща не хочет взять нас к себе. Это видно даже стеклянными от дерзости глазами. Прихожу домой, никакой встречи, никакой радости, никакой улыбки, никакого приветствия, никакого сочувствия - никакого снисхождения. Такими женихами, как я, можно мостить дорогу от Сыктывкара до Ёдвы через Вежайку. Ира, как меж двух огней, она не в своей тарелке между нами, чужими взрослыми людьми. Что она может изменить?..

Поэтому я нашел квартиру у одной женщины на краю земной окраины. У нее частный дом... Я пошел к той женщине на окраину, в течение недели прописался, а первую ночь проспал там на диване. Маленький Алешка в деревянной кроватке плачет, орет. И так началась чудовищно непривычная новая жизнь.

В лагере было плохо, в тюрьме было плохо, а здесь не легче. Люди меня не хотят видеть. А надзор - значит, сразу к участковому являйся. Участковый говорит:

- Раньше шести-семи утра никуда не выходи. Позже семи вечера домой не являйся.

- Я же живу в деревянном доме, у меня жена и маленький сын! Нужны дрова, нужен уголь, а их надо оплачивать, стало быть, зарабатывать деньги! Как же мне быть при таких ограничениях свободы?

Участковый рожу корчит:

- Какой базар? Да, живешь ты тут. В рестораны не ходи, в магазины не ходи, а на работу устраивайся.

- Ах, ты, ментяра ты тупорогая! Будь по-твоему.

Как пел Галич: "...Ты меня, бля, сделаешь - я выживу. Вот я тебя, бля, сделаю: ты выживи!"

Я пошел и нашел себе работу в СПНУ -Сыктывкарское пуско-наладочное управление. Пришлось подсуетиться нашли мне начальника участка т. Федюнина В.И., хорошего человека. Взяли меня инженером, а недели через две-три я "хорошо себя проявил": прилично выпили и закусили с начальником.

Видишь, мент поганый? Я уже и старший инженер. Младший инженер получает 120 рублей, а старший - 130, с премиальными 160 рублей, да еще командировки. В сумме это пока нуль.