Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот - Александр Мелихов

Сделав свое хитроумное предложение, Сударушкин счел себя вправе пожурить ее:

- А вот характер свой вам нужно исправлять!

- Отчего же при моем плохом характере от меня за десять лет ни один человек не ушел?

- Да... Интересно, за что они вас так любят?

Что, мол, ты за трюк такой знаешь? Наталья посмотрела-посмотрела на Сударушкина (где человек жизнь прожил!) и ответила:

- За что любят? Да за то, что я их люблю.

Сударушкин только хмыкнул: их, мол, организаторов, не поймать на такую сладенькую липучку, на которую они же нас и ловят.

Перебравшись в директорское кресло, Сударушкин стал еще сильнее трястись над своей внушительностью - карманный Наполеончик на вершковых каблуках (в связи с всеобщим страхом СПИДа его из-за них когда-нибудь линчуют). Как многие карапузы, он налегает на вторичные признаки: усы и жилет под пиджаком... а жилетик-то вот такусенький, на куклу надевать. Еще командуя Комиссией Прогресса, Сударушкин не любил вставать из-за стола: вскочит, если очень уж раскипятится, но следом обязательно тоже поднимется кто-нибудь, кто особенно перетрусит, и окажется, что Сударушкин ему до подмышки, - Сударушкин сразу же и кидался обратно в кресло. А сейчас он настолько боится обнаружить, что он тоже всего-навсего человек, - даже в буфет не ходит. Как-то Наталья ворвалась к нему впопыхах, а он ел, чуть не с головой влезши в ящик стола, - так едва нос не прищемил, когда ее увидел.

Предложив повышение, он прибавил:

- Ваши люди со мной тоже смогут подрасти.

Ах ты, моська, еще считаешь себя выше Сережи, на котором вся контора держится!.. Вдруг до нее дошел смысл вмонтированного во всю систему правила: плата за ум без должности не предусмотрена, распорядитель важнее работника. Просто всюду след Его сапога... И руководить людьми оказалось достаточно, чтобы отбить у них охоту к делу.

- А мы считаем, - сказала она со снайперским спокойствием, - что работать с нами - это честь даже для директора.

Сударушкина аж перекосило.

А, была бы шея - хомут найдется, мысленно отмахивалась Наталья, пока ее подбрасывали, плющили и вальцевали в троллейбусе, вот только всей лабораторией не уйдешь - нигде не найдешь столько вакансий разом, особенно если Сударушкин через старые связи нажмет. Без Андрюшиного окончательного слова душа ее походила на какой-то кусок теста, от которого крючки сомнений отрывают тысячи тягучих нитей.

Да еще и Аркаша словно ошалел. Правда, готовить теперь приходится намного меньше. Ага, значит, можно таскать излишки на работу, для ребят, по ночам перебивающихся сушками с чаем. У Сережи после ночи набрякают мешки под глазами... А Илюша весь желтый, как китаец, без конца глотает аллохол - а женушка его, барыня, не может дать ему с собой поесть по-человечески... Нужно ввести какой-то людской режим, а то их как детей спать не уложить... Мужское ночное братство... зато с Илюшей помирятся быстрее.

А вот Вадиму и двое бессонных суток нипочем. Так, видно, не хочется возвращаться к жене.

Сосед сзади на выбоинах почему-то мотался сильнее положенного и уже отколотил ей все нутро своими костяными лопатками. Она оглянулась повыразительнее и чуть не передернулась: опять пьяный - с возрастом совсем перестала их выносить! А этот - в набитом троллейбусе! - еще держал плавящееся мороженое в бумажке и мычал чего-то немолодой, вполне приличной женщине, над которой он навис со своим готовым протечь мороженым, а она - не надивишься на них - вслушивалась и отвечала ему что-то ласково-вразумляющее на его мерзкий мык, в котором только и можно разобрать: "Не, я пралльно грю?.. не - я пралльно гврю?.."

И он, скотина, нуждается в чужом одобрении. Да ты сделай сначала то, что и так ясно: перестань глаза заливать, близких своих, окружающих изводить...

Ляп! Белая каплища, этак с полведра, наконец плюхнулась на добрую наперсницу.

- Вы ведь, кажется, уже не ребенок - входить в троллейбус с мороженым! - не выдержала Наталья.

- Да я ж свсем пр дргое... - обернулся пьяный, силясь ее понять, и чуть не въехал ей своим мороженым в блузку.

- Ничего, ничего, все бывает, - благодушно успокаивала их обгаженная наперсница, любовно отирая платком сладкое молоко, попавшее, к счастью, на кожаную сумку.

Наталья стала пробираться подальше от мороженого (а совсем трезвых мужиков, кажется, не было ни одного - или у них теперь вид всегда такой?) на заднюю площадку, где на совершенно непроницаемом от искусно напыленной грязи стекле было пальцем начертано слово "ZEX". Там она превратилась в цирковую наездницу, с двумя сумками в руках балансирующую на спине галопирующего зверя.

Не верится, что такая толпища - из одного троллейбуса, - кажется, со стадиона. И все обходят, обходят слепого, с его невесомой тросточкой-указкой пробирающегося среди опасного, в щебенчатых выбоинах асфальта. Парни, которые сейчас пойдут часами маяться от безделья в парадняках, - им десяти минут не выкроить... да тут и люков открытых полно: из одного косо торчит длинная доска, чтобы водителям издали было видно, а из другого - так даже сухое деревце.

Со своими облегченными сумками Наталья догнала его и, перехватив их в одну руку (превратившись в задыхающуюся женщину-богатыря с ломотой в пояснице - не свалиться бы с радикулитом), ласково взяла слепого под руку:

- Вам куда?

Хорошее, простое лицо, невозможно слушать, как он оправдывается, что еще не привык, что еще ездит на курсы по адаптации и ориентированию (слова эти выговаривает с усилием, но правильно). Господи, до чего мы дожили, если помощь слепому уже не ощущается как естественная обязанность каждого встречного! Недавно, оказывается, шел дождь, да еще с градом, который дотаивал на асфальте, как неопрятная рыбья чешуя, и очень трудно было провести мужчину среди луж - пришлось бы дергать его туда-сюда на каждом шагу, - но и смотреть нестерпимо, как он в своих босоножках ступает прямо в воду. И тоже хочется оправдаться как-то: ой, вы в лужу наступили! А он очень просто отвечает: "Что сделашь!.."

Потом до самого дома звучало в ушах: "Что сделашь... Что сделашь..."

Спасибо Аркашеньке - отвлек: его уже не было дома - и где он, с кем, чем они там занимаются?

А тьма за окном густеет вместе с вечным угрызением: если бы она раньше возвращалась, может, и дети не имели бы таких ужасных наклонностей... Но ведь и ее отношение к работе тоже пример... Андрюша цитировал каких-то древних: дети больше походят на свое время, чем на своих родителей. Неужто наше время походит на Аркашиных нетопырей?

Сил нет даже согреть чаю - но, как вероятный потомок водоплавающих, она, обмирая, обдалась холодным душем - летом горячей воды не бывает.

Никак не заснуть и после таблетки: в голове все Сударушкин, Фирсов, Андрюша, Сережа, Илюша, Сударушкин, - а над всем: Аркаша, Аркаша...

Уже за полночь не выдержала-таки тревоги за Аркашу, звона в ушах, а сверху лая и тошнотворно-выразительных телевизионных голосов - Игорь Святославович надеется телеором расшевелить свою тупость. Поднялась постирать - все же какое-то дело. Будничные процедуры именно будничностью своей и успокаивают, душевные страдания оттесняются физическим напряжением. И правда, часам к трем на душе стало полегче, поопустошеннее, в какой-то миг она даже залюбовалась, как, вздуваясь, плавает в ванне белье, вода такая прозрачная, что белые пузыри наволочек словно висят в воздухе, как облака, а внизу - их тени.

Мама года три назад приезжала погостить, - взялась как-то перебирать белье в шкафу - так даже прослезилась: "Старик не дожил - посмотрел бы, как вы хорошо живете, сколько простыней у вас..."

Если после таблетки не поспать - конец, даже руки словно чужие.

К Андрюшиным трусам, как пиявка, присосался Шуркин носок. И вдруг вспомнился тот мерзкий звонок насчет Андрюши и какой-то его сотрудницы, и... и... она поймала себя на том, что смотрит на его трусы с какой-то брезгливой опаской. И вспомнила хорошенько последние дни перед его отъездом...

Нечаянно глянула в зеркало (а глаза видели все одуряюще ярко) и поразилась, какое у нее мертвое и старое лицо... Вот что оно такое - выпили кровь... Что сделашь... Что сделашь... Что сделашь... Что сделашь... Что сделашь...

Негромкий скрежет Аркашиного ключа подбросил ее с табуретки, она ухватилась за чуть не выпрыгнувшее из груди сердце (не хватило третьей руки, чтобы стиснуть заодно готовую лопнуть голову, удалось только прижать ладонь к виску) и метнулась взглядом к часам. Значит, она до без четверти пять просидела в этом оцепенении - а Аркаша, стало быть, до этаких пор прошатался! Не беспокоясь, каково матери завтра снова заступать на эту бесконечную вахту, где нужны нервы и нервы, и ясная голова, и бдительность, и отзывчивость, и твердость, и веселость...

Аркаша, видно, надеялся прошмыгнуть прямо в постель. Когда она окликнула его, ответил на пределе раздраженности: "Я весь внимание". А нотка злобного сарказма относилась к тому, что голос ее прозвучал слишком уж умирающе - здесь все такие тонкие, благородные люди: убивая тебя, будут строго прислушиваться к твоим воплям - чтоб ни-ни, никакой чрезмерности! Пробежав мимо ее обвиняющих глаз, припал к крану. "Хоть чашку возьми", хотелось ей сказать, но она удержалась, чтобы не разменивать свою огромную горечь на мелочные препирательства. Прямо наделся на свой кран, ужас какой-то... Может, оттягивает разговор? Но нет, он какой-то страшно потный среди прохладной ночи, просто градом с него льет...