Виварий - Сергей Чилая

Пришло лето, для характеристики которого применительно к кардиохирургии и трансплантологии лучше всего подходили слова про сезон слишком жаркий, чтоб делать то, для чего зимой было слишком холодно…, хотя в операционных и палатах Цеха воздух кондиционировала дорогущая американская система…

Институтский парк был удивительно ухожен, будто ждали визитеров высоких или заморских. Отъевшиеся голуби и примкнувшие к ним за зиму вороны демонстрировали редкостную привязанность к посетителям, встречая каждого таким доверительным и безбоязненным хлопаньем крыльев над головой, что родственники балдея, вынимали из сумок и раздавали птицам большую часть из припасенного в сумках…

Когда Станислава объявила о дне свадьбы, заявив публично, что торжество собрался финансировать Ковбой-Трофим, служивый люд задумчиво притих в недоумении, зная прижимистоть директора и отстраненность от институтских гулянок… А когда выяснилось, что для свадьбы арендован пароходик, пусть речной и маленький, Цех встал на цыпочки, стараясь постичь глубину поступка небожителя…, и не смог…

Пароходик назывался «Кузьма Минин» и институтская публика, традиционно подвыпив быстро и сильно, стала искать Митю Пожарского, и не находила, и осторожничая, старалась обходить стороной переднее пространство кораблика с Ковбой-Трофимом, негром и Станиславой за парадным фуршетным столом, привычно обсуждая новые хирургические идеи, как всегда идущие с Запада, собственную государственную власть, которая, в отличие от них, все еще могла позволять себе быть бездарной и злой, общих для многих из них молодых женщин, для которых специально снималась двухкомнатная квартира поблизости, набиравший силу бум со стволовыми клетками, к которым, как большинство хирургов, относились скептически, полагая, что только скальпель способен…

Елена Лопухина и следователь Волошин, выступавшие свидетелями на свадьбе, сидели на верхней палубе, периодически включаясь в карабельное веселье и принудительную, не терпящую отлагательств и отказов, выпивку, когда новая партия хирургов, представляющих очередной специализированный департамент Цеха или его этаж, добиралась до них…

Они не заметили, как сильно поплыли оба под влиянием разномастного алкоголя, и с трудом удерживаясь от отчаянного желания поскорее сойтись с коллективом, попрекающим их неуместной на речном кораблике гордыней, старались поскорее расставить точки в слишком затянувшемся, еще с весны, но неизменно прекрасном, будоражущем воображение споре о привратностях любви палача и жертвы, не исключающем возможности постоянной сексуальной близости между ними…

Бигль Фрэт, давно и определенно высказавший на это счет все, что полагал нужным, из которого коронной фразой оставалось его неизменное: «You're the best!», [91] осторожно сидел, будто в Виварии, уложив зад на задние лапы подле Лопухиной, и с трудом оценивал происходящее, надышавшись алкогольных паров…

Он сразу почувствовал приближение Ковбой-Трофима, поднялся на ноги и почти неслышно зарычал, и стал быть себя по бокам хвостом, и переступать ногами.

— Ночи на Москва-реке все еще холодные, детка, — сказал немного пьяно директор Цеха, посмотрел укоризненно на бигля, пошатнулся из-за невидимой волны, и продолжал удивительно миролюбиво: — Простудишься…. организм ослаблен… лучше не рисковать…

Он стоял в ожидании ее реплики, демонстрируя уверенность и сопричастность всем прекрасным начинаниям Цеха, включая свадьбу простой лаборантки, на которую пригласил часть сотрудников, уверенный, что американцы непременно прознают про это…

А Лопухина молчала, вызывающе, даже дерзко, и придерживала бигля за ошейник с магнитной карточкой, которая давно размагнитилась.

— Похоже, ты не слишком расположена к беседе, — миролюбиво заметил Ковбой-Трофим, опускаясь на жесткую деревянную скамью с многочисленными именами и датами прежних параходиковых пассажиров, вырезанными ножем или выжженными сигаретами, и провожая глазами скользнувшего вниз по лестнице Фрэта…

— Если следователь столь дружелюбен к одному из фигурантов дела, это хороший признак, — продолжал излагать Ковбой. — Неправда ли, господин Волошин?

— Фигурант к тому же спит со следователем, — голосом для научных докладов сказала Лопухина и посмотрела в лицо директору.

— Надеюсь, в ближайшее время вы свернете свою работу в Цехе? — спросил Ковбой, повернувшись к Волошину, стараясь даже мимикой не реагировать на заявление Лопухиной.

— Полагаю, мы закончили уже. В противном случае меня не было бы здесь… В течение некоторого времени внешние контакты института будут контролироваться соответствующими службами и все…

— Прокуратура издаст меморандум или сделает какое-либо письменное заявление в связи с окончанием расследования? — Директор Цеха сидел удивительно прямо на неудобной скамье, очень современный, в любимых своих прогулочных одеждах серо-коричневых цветов из замши и кожи такой тонкой выделки, что казались обычной тканью, в двухстороннем шейном платке, улыбчивый и строгий, необычайно демократичный и недоступный…, «Небожитель, короче», — как любил говорить Вавила, — символизируя собой системы непреходящих ценностей и принципов страны.

— Нет — Ответил Волошин. — С нашей стороны не последует заявлений. — Он встал, протянул руку Лопухиной: — Думаю профессор Трофимов прав, Ленсанна. Становится прохладно… Вам лучше спуститься вниз…

Внизу, в передней части пароходика, где были накрыты столы, заваленные фуршетной едой, у стены в двух глубоких креслах, неизвестно как затесавшихся сюда, чопорно сидели Станислава и Эйбрехэм. Станислава в коротком платье на бретельках, черном и шероховатом, купленном в очень дорогом нью-йоркском бутике, мусолила в руке высокую рюмку с шампанским, а возле негра на полу, рядом со снятыми лакированными туфлями, которые несмотря на гигантские размеры, невыносимо жали, стоял широкий стакан толстого стекла, на четверть заполненный виски, и время от времени опасно кренился под ударами незаметной волны. Рядом с Эйбрехэмом в носках и свадебном сюртуке сидел Фрэт, а возле Славы на парусиновом стульчике примостился Вавила, как и негр, облаченный в непривычный смокинг…

Если Авраам испытывал некоторое смятение от происходящего, растерянно улыбался, демонстрируя удивительные зубы, непохожие на настоящие, и крепко держался лопатой-рукой за Станиславу, которая изо всех сил старалась приободрить его, пеориодически улыбаясь и нежно нашептывая что-то в ухо, понимая в душе, что счастье в браке с ним здесь, в России, не найдет, если не принесет его сама…, с собой…, то сильно подвыпивший Вавила чувстовал себя совершенно раскованно и непринужденно, и тащился во всю, наслаждаясь свадьбой, пароходиком, короткой дружеской беседой на глазах всего Цеха с Ковбой-Трофимом, впервые в жизни надетым смокингом, уважительными взглядами коллег, странной улыбкой Лопухиной, пожатием руки Волошина, дружбой с ветеринаром, Станиславой и биглем, и казалось нет здесь счастливее и радостнее его…

— Помни, девочка! — будто прочел недавние Славины мысли, вещал Вавила, автоматически поглаживая полноватое бедро. — Влюбившись люди теряют рассудок, чтоб потом, в браке, заметить это…

— Не парься, Вавила! Don't worry… — вяло среагировала она.

— What about the honeymoon? [92] — спросил улыбаясь подошедший Волошин.

— Только три дня, — оживилась Слава. — Абрашка должен контролировать ход ремонтных работ в Виварии… Нам хватит. — Она перестала, наконец, окать.

— В пятницу жду вас с Эйбрехэмом у себя на даче, — сказала Лопухина. — Волошин подвезет вас… Не забудь взять с собой Фрэта…

— Можно мне, Ленсанна, вместе с Фрэтом и молодоженами…? — настырно спросил Вавила, рассчитывая на вежливое «Конечно!». И тут же понимая, что не следовало напрашиваться, и стараясь сгладить предстоящую неловкость, добавил: — …в качестве прилично зарабатывающего руководителя департамента внешних связей Цеха… Вы говорили: «Бедность не может быть сестрой высокого ума…».

— Фрэт говорил! — оборвала его Лопухина… — А еще он говорил, что для некоторых размышление — состояние почти противоестественное. Похоже, тебя имел в виду… Правда, бигль? — И отвернувшись, и посмотрев на Волошина, привычно маячащего теперь за спиной, сказала:

— Нам пора, Славка! Будь счастлива! Bye Abraham! See you on Friday evening in the country. [93]

Они встали оба: негр-гигант, чуть пригнувший голову под потолком, элегантный и строгий, хоть в носках, и вправду, похожий на большой концертный рояль с высоко поднятой крышкой и пюпитром для нот, и крупная тоже, чуть полноватая, белолицая, юнная женщина, смотрящаяся рядом с ним худенькой топ-моделью из команды известного на весь мир модельера, и Лопухина, восхищенная прелестью этой пары, кричаще разной и удивительно гармонично встроенной друг в друга, не удержалась и, приблизив к Станиславе лицо, и целуя в щеку, провела рукой по бедрам девушки, задержав на мгновение руку на твердой ягодице…