Беатриса - Оноре Бальзак

— Друг мой, — сказала Беатриса, поднявшись на величественный гранитный утес, как на пьедестал, — я не могу скрывать от вас, чем вы стали для меня. Вот уже десять лет я не испытывала такого счастья, как сейчас, когда мы собирали ракушки у скалы, искали камешки, из которых я с удовольствием сделаю себе ожерелье, — и поверьте, оно будет для меня дороже бриллиантов. Я вдруг стала девочкой-подростком, лет четырнадцати — шестнадцати, и вот такой я достойна вас. Любовь, которую я имела счастье внушить вам, подняла меня в моих собственных глазах. Поймите же всю важность этого слова. Вы сделали из меня самую гордую, самую счастливую женщину на свете, и, быть может, вы дольше проживете в моей памяти, чем я в вашей.

Как раз в эту минуту они добрались до вершины скалы; с одной стороны перед ними простирался безбрежный океан, с другой — лежала Бретань со своими золотыми островками, феодальными башнями и зарослями терновника. Трудно представить себе более прекрасный фон для признания, в котором раскрывалась целая женская жизнь.

— Но я не принадлежу более себе, — сказала Беатриса, — я связана теперь своим собственным решением сильнее, чем раньше была связана узами закона. Так пусть моя беда будет вашей, и утешьтесь, что мы страдаем вместе. Данте так и не соединился с Беатриче, Петрарка никогда не обладал своей Лаурой: только великим душам выпадает такая бедственная судьба. Ах, если я буду покинута, если я упаду еще на тысячу ступенек ниже, если свет жестоко осудит твою Беатрису, как последнюю женщину... тогда, обожаемое мое дитя, — сказала она, беря Каллиста за руку, — ты узнаешь, что Беатриса лучше всех, что она с твоей помощью может подняться выше всех, и тогда, друг мой, — добавила она, кинув на него непередаваемо прекрасный взгляд, — если ты захочешь сбросить меня в бездну, пусть твоя рука не дрогнет. Если нет твоей любви — пусть приходит смерть!

Каллист обнял Беатрису и прижал ее к сердцу. Как бы желая подкрепить свои слова, маркиза запечатлела на челе Каллиста безгрешный, стыдливый поцелуй.

Затем они спустились с горы и медленно направились к дому, беседуя, как люди, которые согласны во всем и прекрасно понимают друг друга. Беатриса считала, что сумела установить мир, а Каллист не сомневался, что счастье его близко, и оба обманывали себя. Юноша, веря наблюдательной Фелисите, надеялся, что Конти с восторгом воспользуется предлогом, чтобы покинуть Беатрису. Маркиза рада была неопределенности создавшегося положения и предоставляла все случаю; однако Каллист был слишком наивен и слишком влюблен, чтобы взять себе в союзники случай. Оба они шагали в самом восхитительном расположении духа и вернулись в Туш через ту же калитку; ключ они захватили с собой. Было около шести часов вечера. Пьянящее благоухание цветов, теплый воздух, золотистые тона заката — все как нельзя лучше отвечало их душевному состоянию и их нежной, ласковой беседе. Они шли согласным и упругим шагом, как ходят влюбленные, их движения выдавали полное согласие мыслей. В Туше царило такое глубокое молчание, что скрип петель, стук калитки прозвучали особенно громко и разнеслись по всему саду. Каллист и Беатриса успели уже переговорить обо всем, долгая прогулка утомила их, и теперь они шли медленно, не произнося ни слова. Вдруг на повороте аллеи Беатриса вздрогнула всем телом, как будто увидела пресмыкающееся; ее страх передался Каллисту, и он похолодел, даже не успев понять, в чем дело. На скамье под плакучей ивой сидел Конти, о чем-то разговаривая с Фелисите. Непроизвольная внутренняя дрожь маркизы выдала больше, чем ей того хотелось: тут только Каллист понял, как он дорог этой женщине, понял, что она воздвигала барьер между ним и собою лишь для того, чтобы выгадать время, еще пококетничать, прежде чем сделать решительный шаг. В несколько мгновений целая драма — действие за действием — разыгралась в их душе.

— Вы, должно быть, не ждали меня так скоро, — сказал музыкант, предлагая Беатрисе руку.

Маркиза вынуждена была отпустить руку Каллиста и оперлась на руку Конти. Этот страшный жест перебежчика, жест, которого властно требовали обстоятельства, бесчестил только что родившееся чувство Каллиста; подавленный своим горем, он все же принудил себя ответить холодным поклоном на поклон соперника и бессильно упал на скамью рядом с Фелисите. Его раздирали самые противоречивые чувства: поняв, как он любим Беатрисой, он испытывал непреодолимое желание броситься на Конти и заявить во всеуслышание, что Беатриса принадлежит ему, Каллисту, но, угадывая тайные муки несчастной маркизы, которая заплатила дорогой ценой за все совершенные ею ошибки, юноша испытывал такое волнение, что не мог вымолвить ни слова, сраженный, как и Беатриса, неотвратимостью свершившегося. Эти два противоположные движения души разразились в нем яростной бурей; ничего подобного он еще не испытывал с того самого дня, как полюбил Беатрису. Г-жа де Рошфид и Конти прохаживались но аллее мимо скамейки, на которой окаменел Каллист, и маркиза, проходя, всякий раз бросала на соперницу ужасные в своей красноречивости взгляды, но избегала глядеть на Каллиста и слушала шутливые слова Конти.

— О чем это они говорят? — спросил Каллист у Фелисите.

— Дорогое мое дитя, ты еще не знаешь, какие страшные права дает мужчине над женщиной угасшая любовь! Беатриса не посмела не дать ему руки: без сомнения, он издевается над вашим романом, он угадал его по вашему поведению и по тому, как вы появились здесь вдвоем.

— Издевается над ней? — спросил запальчиво Каллист.

— Успокойся, — ответила Фелисите, — или ты упустишь последние шансы, которые тебе еще остались. Если он слишком оскорбит самолюбие Беатрисы, она растопчет его, как червя. Но он коварен и хитер, он возьмется за дело с умом. Он не может допустить мысли, чтобы гордая госпожа де Рошфид могла ему изменить. По его мнению, любить мужчину за красоту — значит быть уж чересчур испорченной. Не сомневаюсь, что он изобразит ей тебя как мальчишку, которому взбрела в голову тщеславная мысль обладать маркизой и вершить судьбами двух женщин. Наконец, он пустит в ход арсенал самых оскорбительных предположений. Стремясь опровергнуть их, Беатриса вынуждена будет прибегнуть ко лжи, и он, таким образом, останется хозяином положения.

— Ах, — воскликнул Каллист. — Он не любит ее. А я, я бы оставил ей свободу: в любви мы всегда свободны выбирать, и каждодневно мы подтверждаем свой выбор. Каждодневно пополняется сокровищница наших радостей: завтра мы богаче, чем были вчера. Еще неделя, и он не застал бы нас здесь. Что за причина его приезда?

— Шутка журналиста, — ответила Фелисите. — Видишь ли, опера, на успех которой он рассчитывал, с треском провалилась. А тут еще Клод Виньон заявил в фойе театра: «Невесело разом потерять и репутацию и любовницу». Никто еще так не задевал его тщеславия. Любовь, покоящаяся на низких чувствах, не знает жалости. Я пыталась расспросить его, но кто может разгадать такую неискреннюю, лживую натуру? Он производит впечатление человека уставшего, ему надоела и его бедность, и его любовь, — словом, вся жизнь опротивела. Он сожалеет, что его связь с маркизой получила такую широкую огласку, и, говоря со мной о былом своем счастье, сложил целую жалобную поэму, но она, пожалуй, слишком тонка, чтобы быть правдивой. Уверена, что он хотел выведать у меня тайну вашей любви, он надеялся, что. слушая его лесть, я от радости выболтаю все.

— Ну и что же? — спросил Каллист, глядя на Беатрису и на Конти, которые медленно прохаживались вдоль аллеи, и уже не слушая Фелисите.

Из осторожности Камилл держалась выжидательной тактики, она не выдала тайны Каллиста и Беатрисы. Музыкант мог провести любого, и поэтому мадемуазель де Туш заклинала юношу не доверять Конти.

— Дорогое мое дитя, — начала она, — сейчас наступила для тебя самая критическая минута; тут требуется осторожность, ловкость, — но в этом ты, увы, не слишком силен, не тебе разгадать игру самого хитрого человека на свете, а я ничем больше не могу тебе помочь.

Колокол прозвонил к обеду. Конти предложил руку Фелисите, Беатриса пошла вместе с Каллистом. Камилл с умыслом пропустила маркизу вперед, и та, взглянув на юного бретонца, быстро приложила палец к губам, давая тем самым понять своему возлюбленному, что он должен быть нем как могила. Во время обеда Конти был на редкость весел, — быть может, он надеялся таким образом скрыть свои подозрения и проникнуть в тайны г-жи де Рошфид, которая весьма неискусно играла свою роль. Если бы она просто кокетничала с Каллистом, ей удалось бы обмануть Конти, но она любила — и выдала себя. Хитрый музыкант, в расчеты которого отнюдь не входило стеснять маркизу, делал вид, что не замечает ее смущения. За десертом он перевел разговор на женщин и стал превозносить благородство их чувств.

— Женщина, которая готова покинуть нас, когда мы благоденствуем, приносит себя в жертву мужчине, когда на него обрушиваются беды, — разглагольствовал он. — Женщина гораздо выше мужчины, ибо она постояннее нас; только будучи жестоко оскорбленной, она решится оставить своего первого возлюбленного; она дорожит первым чувством, как своей честью, вторая любовная связь покроет ее позором... — и т. д. и т. п.