Немного ночи (сборник) - Андрей Юрич

В столовой работали официантки. Одна из них была та самая Беленькая, которую я не нашел тем вечером, когда Бог исполнял мои желания. Она равнодушно здоровалась со мной. У меня так и лежала в кармане тысяча неразменянных рублей. И я даже пару раз предложил Беленькой снова сходить в ночной клуб, она обещала после работы постучаться ко мне в номер, но я не дождался этого стука.

Каждый вечер я выходил на улицу. «Здравница Кузбасса» стояла высоко. Пейзаж представлял собой чашу. Это был кратер. Миллионы лет назад он исторгал из себя лаву. Сейчас остались только ручейки теплой радоновой воды. По круглому горизонту, в закатных лучах солнца, зубрилась низкая кромка черной кратерной стены. Внутренние склоны кратера шли террасами. На них циклопьими изумрудами горели подсвеченные из-под воды плавательные бассейны без крыш. Метались лучами стробоскопов по облакам мерцающе-насекомные сборища дискотек. Реки людей стекали по широким прогулочным молам к центру чаши, где стоял город. Всегда в одном направлении – сверху вниз. Казалось, что меня может смыть и затопить людскими телами. И я всегда шел против потока, вверх.

– Чего хотят все эти люди? – спрашивал я сам себя, глядя на встречные лица.

Но они шли и шли мне навстречу во множестве, легкие и нарядные, молодые и старые, мужчины и женщины. А я, казалось, не имел к ним никакого отношения.

Через пару часов поток редел, и я оставался один на улице, освещенной витринами сувенирных магазинов. Заходил в парочку из них, перебирал руками безделушки из бересты и кожи.

В последний вечер я зашел в бар. Там за стойкой сидел мой второй сосед, кривоногий и с яростным взором. Он полыхнул в мою сторону горячими зрачками, улыбнулся и спросил, скольких я уже поимел на этом курорте.

– Никого, – ответил я просто.

– Да, ты тут уже неделю! – удивился он.

Я промолчал. Он вкратце перечислил мне список своих побед, в основном состоящий из местных горничных и официанток, озвучил безумную цифру потраченных по барам и ресторанам денег, рассказал, что он из тех ребят, кто держит Прокопьевск и у него всегда все правильно, по понятиям. Он был так по-барски (скорее, от слова «барс», выколотом на костяшках его пальцев) великодушен, что даже предложил мне свою девушку, которая сидела рядом с ним, кушала картошку-фри и пила что-то разноцветно-алкогольное через соломинку из высокого узкого стакана.

– Люди в войну хлебом делились, – подвел он теоретический базис под предложение.

Девушка игриво прижалась к его массивному плечу. Взглянула на меня. В ее глазах теплыми угольками светилась любовь. Искренняя и чистая. Так что я даже потряс головой. «Этого не может быть», – подумал я. – «Еще пару дней назад они были незнакомы, через день он бросит ее ради новой, которой так же будет не прочь поделиться с приглянувшимся ему неудачником. Не может быть, чтобы у нее в глазах была любовь! Это неправильно! Здесь не место любви! При таких словах любовь должна гаснуть».

Я посмотрел на них. Она его любила, как только может любить женщина. Сейчас он был ее первым и единственным, ее сильным плечом и каменной стеной, охотником и защитником. А я был чем-то вроде продолжения его. Совершенно чужого мне человека.

Я снова потряс головой, и он понял это по-своему.

– Ну, тогда трахни эту барменшу, – он показал вглубь бара, – Она вообще всем подряд дает. Удачи!

Они окатили меня теплом своих любящих взглядов, он хлопнул меня по лопатке, а потом они ушли. И я остался. Ко мне подошла барменша. У нее были татуированные голые руки: извитые то ли змеями, то ли драконами, то ли струями экзотического ало-черного дыма. Чуть старше меня. Усталое и одновременно игривое лицо. Я начал что-то говорить про стакан пива. И тут незнакомый человек перебил меня. Мужчина в дорогой рубашке, он наклонился к ней притянул ее рукой и что-то зашептал ей в ухо, какой-то комплимент. Она нетерпеливо отпихнулась и сказала:

– Да, пошел ты!

Мужчина вздохнул и пошел. А я сказал ей:

– Я понимаю, что пришла моя очередь идти туда же, но когда ты закончишь работать, мы можем отправиться в мой номер.

Внутренне я был абсолютно готов путешествовать по следам незнакомца в дорогой рубашке. А она неожиданно весело засмеялась и спросила с интересом:

– Что будем делать?

– Ну, не книжки же читать, – брякнул я.

Ее лицо сразу поскучнело и даже, вроде бы, струи дыма на руках поблекли. Неловким смазанным движением она кивнула мне и тихо сказала:

– Посиди тут. Если я не очень устану за сегодня, то ладно.

Я просидел за стойкой четыре часа. Глядя в стакан пива, которое не пил. В помещении за моей спиной курили, шумели, иногда принимались плясать. Я не оборачивался, но мне казалось, что я все равно вижу это. Каждое их пьяное па или взмах руки, каждый огонек сигареты. В дальнем углу, видел я, сидел кто-то молодой, в длинной серой юбке и с длинными русыми волосами. И смотрел в мою сторону. И тоже не пил.

Бар постепенно пустел. Барменша отрицательно покачала мне головой. В ее жесте была почему-то обида, какая-то претензия ко мне, которую она обдумывала все эти часы.

Справа от меня сел охранник, а слева – девушка с длинными волосами и в серой юбке.

– Извините, вы не видите, как называются вон те сигареты? – спросила меня девушка, – И показала пальцем в самый дальний угол самой верхней полки.

Я посмотрел туда и не увидел сигарет, потому что вообще плохо вижу. Посмотрел на девушку, и понял, что она прекрасно видит.

– Не вижу, – сказал я.

– Бар закрывается, – сказал охранник.

– Я жду ее. – я кивнул в сторону барменши, которая вышла из-за стойки и что-то поправляла на столиках.

– Вы друзья? – спросил охранник.

– Да, – сказал я, а сам краем глаза смотрел, как девушка в сером еще какое-то время сидит неподвижно, а потом слезает с высокой барной табуретки и уходит.

Это была очень хорошая девушка. Из приличной семьи. Умная и скромная. Ей хотелось любви и ласки – тихо и просто.

– Давно знакомы? – спросил охранник, тоже кивнув в сторону барменши.

– Четыре часа. – сказал я.

– Правила одинаковые для всех, – сказал он.

– Да, – согласился я, встал и ушел к себе в номер.

Утром, часов в шесть, я вышел на террасу перед санаторием. Она была широкая, полукруглая, выложенная шестиугольными бетонными плитами. Над гигантской впадиной кратера висел утренний холод, проткнутый горячими солнечными лучами под острым углом. Я сидел на скамейке. Я вспомнил, что в книге американского писателя Кастанеды написано, как надо смотреть на местность, чтобы узнать хорошая она или плохая. Главное, не глядеть ни на что конкретно и ни о чем не думать. И если это удается, то хорошие места будут светиться зеленым, а плохие – красным. Я сделал скучное лицо и постарался избавиться от мыслей. Перед моим взором вдруг из воздуха, как струя стеклянного дыма, сложилось прозрачно-голубоватое кольцо. Я потряс головой и снова посмотрел перед собой. Кольцо исчезло. Вся местность от кратерной стены до города в пологой выемке светилась мутно-багровым туманом по-над самой землей. Кровавая муть покрывала бетонные соты террасы и доходила мне до щиколоток.

Я встал и пошел на автобусную станцию за билетом.

Когда автобус выворачивал на серпантин бетонки, ведущей из кратера, за моей спиной шептались:

– Гляди-ка, это же наш сосед из-за двери. Он же всего неделю здесь. Раньше времени уезжает. Программист, наверное.

Ветер ада

Все это как-то связано с метро… Там все время дует ветер. То ли климат-система так мощно работает, то ли просто сквозняк. Один мой знакомый называет московское метро адом. Так прямо и говорит: «Я спустился в ад». Это значит, что он поехал на метро. А я думаю, что если в аду все время дует ветер, то это делает существование в нем вполне сносным и может быть даже радостным. Потому что для меня ветер – он всегда свежий. Ветер бывает злой, резкий, холодный, обжигающий, задирающий юбки и рвущий одежду, но мертвого, тухлого, постыдного ветра не бывает.

«Ada-Adora» – написала ты мне на билетике метрополитена. И свой телефон. Долго у меня был этот билетик. Наверное, годы. Я не звонил по этому телефону, оставил его только на билетике. Потом выбросил билетик – когда узнал, что ты выбросила свой мобильник в окно машины, чтобы не звонить мне.

Именно в метро я принял это решение – приехать к тебе. Я не знаю, как ты относишься к собственным обещаниям. Твое дело. Поэтому, как бы ты ни поступала, мне не за что на тебя обижаться. Мы сидели не помню на какой станции, на деревянной скамейке, ты плакала, просила приехать, а я решил, что да – приеду к тебе. Я стараюсь всегда выполнять свои решения, потому что иначе получится, что я предаю себя. Пойми, после того, как я дал тебе обещание и принял решение приехать, я уже был в долгу перед самим собой. И только перед собой. Я знал, что за годы, которые пройдут, ты передумаешь, и сама мысль о моем возможном приезде будет пугать тебя или вызовет недоумение. И когда ты написала мне, что не хочешь меня видеть, это стало для меня не обидой, а условием.