Ричард Длинные Руки – король-консорт - Гай Орловский

– Сын мой, ты заблуждаешься, полагая, что только в морском плавании или в бою жизнь отделена от смерти тонкою преградой. Грань между ними столь же ничтожна повсюду. Не везде смерть видна так отчетливо, но везде так же близко.

Он оборвал себя, посмотрел на дверь, словно ожидая гостя, а я, чувствуя, что происходит нечто непонятное мне, умолк и сидел тихонько, пока в коридоре в самом деле не послышались тяжелые шаги.

Часть третья

Глава 1

Дверь распахнулась, в келью вошел с длинным посохом отец Ансельм, камерарий и, увы, глава церковного суда, хотя сейчас, к счастью, без регалий, однако же я понимаю, инквизитор всегда остается инквизитором.

Здесь в келье шаги его стали бесшумными, я подумал, что в коридоре он нарочито делает громкими, это как бы вместо заблаговременного стука. Или здесь по шагам все узнают друг друга, могут выскочить в коридор, если кому он нужен.

Я подхватился и отвесил почтительный поклон.

– Отец Ансельм…

Он кивнул и перекрестил меня, продолжая всматриваться, но я не задымился и не исчез, даже не завопил, и он спросил отца Велезариуса:

– Что, настолько серьезно?

Тот кивнул и добавил непонятное:

– Брат паладин пришел сам.

– Гм, – сказал отец Ансельм. Он сел на лавку у стены, уткнув конец посоха в пол между расставленных ног и вперив в меня пронизывающий взгляд. – Садитесь, брат паладин. Отец Велезарий говорит, вы пришли сами?

– Да, – ответил я кротко. – Ибо верю в вашу силу и святость, святые отцы.

Он поморщился, словно услышал неуклюжий и неискренний комплимент.

– С какой целью?

– Отец настоятель рек, – ответил я осторожно, – что во мне таится дурная сила. Не в том смысле, что дурная, все мы в чем-то дурные, в смысле – дураки, а именно плохая, темная, хотя все мы хоть немножко темные… даже святые, как я слышал… И только вы поймете, что нужно делать.

Отец Ансельм посмотрел на отца Велезариуса с молчаливым вопросом в запавших глазах. Тот за это время быстро полистал одну из книг на столе, поднял голову, с гримасой неудовольствия захлопнул ее и обратил взор ко мне.

Я с холодком по спине ощутил, что мягкий и добрый священник, вероятно, не всегда и не совсем, судя по изысканной клепсидре, такой уж мягкий.

Сейчас он смотрел на меня с холодной расчетливостью мясника, прикидывающего, то ли пустить эту овцу на мясо, то ли оставить на шерсть…

– В тебе в самом деле много тьмы, – сказал Велезариус. – Очень. Даже неясно сколько. И она какая-то…

Он замялся, подбирая слово, а отец Ансельм проговорил холодно:

– Темная.

– Темная тьма? – спросил я.

Он кивнул.

– Темнее не бывает. Настолько… вообще нечто нечеловеческое. Ты в самом деле человек?

Я спросил обиженно:

– А кто же еще? Самый что ни есть мыслящий тростник и петух с плоскими ногтями.

Велезариус сказал успокаивающим голосом:

– Да что человек, видим! Только слишком много в тебе всякого. Как только и вмещаешь столько.

– Если бы хорошего, – уточнил отец Ансельм, – но иногда кажется, что в тебе одна чернота. Тем удивительнее, что ты ухитряешься как-то делать правильные вещи.

– Но все же тьма, – сказал Велезариус, – рано или поздно возьмет верх. Ее слишком много в тебе. Отец Ансельм, я чувствую угрозу, она уже… на пороге!

Отец Ансельм, строгий и напряженный, как струна, ответил хриплым голосом:

– Срочно к отцу Бенедерию. Это безотлагательно!

В кабинете отца настоятеля я рассказал очень подробно, в комнате только отцы Велезариус и Ансельм, что несколько тысяч лет пытались вырастить или отыскать будущего повелителя сразу двух миров… нашего и Темного. Для него изготовили особую корону Мощи, ее положили на сиденье трона и сказали, что ее возьмет лишь тот, кто станет властелином, и тогда не будет Светлого и Темного Мира…

– А что будет? – спросил отец Ансельм строго. – Все рухнет?

– Нет, – пояснил я, – будет только один.

– Один властитель?

– И один мир, – ответил я. – Наверное, так я понял. Хотя и не понял. Но разве это важно? Человека такие пустяки никогда не останавливают, чтобы действовать смело и решительно, ибо безумству храбрых поем мы песню! Безумство храбрых – вот мудрость жизни!

– Безумства следует совершать осторожно, – заметил отец Велезариус и горестно вздохнул.

– Гибель не страшна герою, – возразил я, – пока безумствует мечта!.. Герой – это как бы я. Ну, в переносном смысле.

Они все трое смотрели с брезгливым уважением, как на сильное и опасное животное. Я же рыцарь, живу по рыцарским законам, что ничего не имеют общего с умом, зато прекрасны и возвышенны, в то время как их нормы примитивны и приземленны. Отношение к жизни у нас диаметрально противоположно, я вот упоение в бою и смерти мрачной на краю, а они, тупые в эмоциональном смысле, не понимают прекрасности упасть с рассеченной головой или пронзенным насквозь рыцарском копьем…

– И теперь тебе все чаще эта корона снится, – проговорил отец Бенедерий усталым голосом. Он сидит, откинувшись на спинку кресла и запрокинув голову с закрытыми глазами, как будто спит, и кажется, что монотонный голос звучит сквозь сон. – Значит, скоро возьмешь…

Я сказал горячо:

– Да ни за что!

– Соблазн растет, – сказал отец Велезариус. – Так всегда… У всех бывают минуты слабости. И вот однажды…

Я вздохнул, сказал отчаянным голосом:

– Хуже того, мне был запрет…

Отец Ансельм, как истый инквизитор, сразу зацепился за оброненные слова.

– Кем? Насчет?

Я ответил понуро:

– Мне являлся архангел Михаил. Наглый такой, разговаривает, словно я простолюдин какой, а я уже был не то графом, не то герцогом… Безо всякого уважения, что характерно, и потому вдвойне оскорбительно. Конечно, это задело, а как иначе? У меня при мне рыцарское достоинство! Я его не терял, к слову сказать. Потому я к этому Михаилу тоже без должного уважения… Вы же знаете, с вежливым и мы вежливо, а с хамом принято по-хамски, хотя Иисус и говорит что-то непонятное насчет снисходительности. Но если хамам все спускать, на голову сядут и ноги свесят…

Они морщились, ерзали, отец Ансельм прервал почти грубо:

– Короче.

– В общем, – сказал я торопливо, – короче говоря, он сам несерьезно подошел к передаче послания, потому я уже был заранее настроен как бы против. Вот и получилось…

– Что он передал?

– Запрет, – сказал я упавшим голосом, – ходить в тот Темный Мир. Объяснил, но тоже как-то несерьезно. Я бы сказал, недостаточно убедительно обосновал, что его тоже создал Господь!.. Да-да, как-то вскользь, о таких серьезных вещах так не говорят!

Отец Велезарий вскрикнул:

– Темный мир создал… не дьявол?

– Кишка у него тонка, – возразил я, – миры создавать! Конечно, Господь! Господь, как учит наша церковь, может быть и вы слышали, везде и во всем.

– И тот, – проговорил он потрясенным голосом, – мир…

– Темный мир, – подтвердил я. – Его тоже создал Господь. Для практики. Ладно, Он потом так сказал, наверное, а сперва Он тот создавал. Как свой замечательный и единственный… А потом, когда понял, что может и лучше, создал уже наш. Он же сам сказал так, это записано в Библии, что создал лучший из миров! Но все равно не хотел бы, чтобы и с Темным что-то случилось… Все-таки Его работа, жалко.

Они сидели молча, замерев, как каменные, наконец отец Велезарий спросил почти шепотом, голос его заметно дрожал:

– Кто… не хотел бы?

– Господь, – пояснил я удивленный его пусть не тупостью, но страусиным нежеланием признать истинное положение вещей. – Единственный, кому известна вся истина! Владыка Дня Суда, Милосердный, Чистейший, Величайший, Творец, Создатель, Прощающий, Дарующий, Всеведающий, Всеслышащий, Высочайший, Терпеливый…

Аббат вздохнул.

– Да, Он в самом деле должен быть очень терпеливым.

Отец Ансельм в ужасе перекрестился.

– Господи, спаси и помилуй!.. Зная вас, брат паладин, догадываюсь, вы в бараньей тупости отважного и до кончиков ногтей благородного рыцаря не последовали мудрому совету.

– Приказу, – уточнил отец Велезарий печальным голосом.

– Вот-вот, – сказал отец Ансельм, – приказу и повелению архангела Михаила. Того самого, что в свое время низверг самого Сатану с его воинством в ад!..

Аббат проговорил трескучим и до жути трезвым голосом:

– Плохо то, что ангелы всех родов и чинов никогда не говорят от себя, а только передают волю Господа. Это не архангел запрещал брату паладину входить в тот Темный Мир. Это он для нас темен, а для Господа, наверное, совсем нет…

Они все трое вперили в меня нещадные взоры. Я чувствовал себя уже в аду в самой глубокой яме, полной раскаленных углей, пролепетал жалко:

– Да, я вошел…

– Вы не просто вошли, – обронил отец Ансельм злым голосом. – Не так ли?

Я горестно вздохнул.

– У меня как-то само так получается, – сказал я упавшим голосом. – Везде эти посудные лавки, очень тесные, а у меня грация мудрого и рассудительного слона!..