Кровью омытые. Борис и Глеб - Борис Тумасов

Еще вспоминал кормчий слова караульного, что Ярослав призвал в подмогу свевов, и отсюда Любечанин судил, что новгородский князь давно задумал против отца меч поднять.

Кормчий Ярослава помнит еще с той поры, когда он юным отроком жил в Предславино. Теперь же виделся с Ярославом от случая к случаю, когда ладья причаливала к волховскому берегу, и Любечанин ходил в новгородский храм, что в детинце. Ярослав приходу кормчего радовался, расспрашивал о Киеве, но об отце молчал, и когда однажды Любечанин упомянул о нем, Ярослав нахмурился.

Вернувшись на ладью, кормчий догадался, Ярослав не может отцу простить обиду, причиненную матери, полоцкой княжне Рогнеде…

Разговор с новгородским караульным так взволновал Любечанина, что он, проплывая мимо города Любеча, не велел бросить якорь, сказав ладейщикам:

— Еще успеется.

Он решил, высадит купцов в Киеве, сходит на Гору к князю Владимиру, тогда и домой можно. В Любече у кормчего четыре дочери и жена. На жену Иван Любечанин в обиде, не родила ни одного сына. А кормчий так мечтал о сыне, думал дело свое передать ему.

Каждый раз, подплывая к Киеву, Любечанин засматривался, как сбегает он с холмов множеством домишек, утопающих в зелени, храмами, эвон, что ни год, новые поднимаются, дворцом каменным, хоромами боярскими рублеными. А паче всего привораживали его стены бревенчатые, башни стрельчатые, ворота, медными пластинами обшитые, какие печенеги принимали за золотые. Об эти стены киевские не раз разбивались орды степняков.

Когда ладья возвращалась в Киев в торговую пору, в порту стояло много кораблей, на пристани суетились грузчики, слышался гомон, шум, а по воскресным дням гудело торжище.

Но в этот раз ладья Любечанина оказалась последней, бросившей якорь в киевском порту. Гости иноземные давно уже уплыли, кто в Царьград, иные в страны моря Варяжского…

Вскоре уведут на стоянки свои ладьи и киевские ладейщики, вытащат на берег, а сойдет лед, очистится река, и вновь закачаются на днепровской воде просмоленные ладьи, готовые в путь.

Когда ладья Любечанина толкнулась бортом о причал, ладейщики закрепили ее и бросили сходни, первым на берег поспешил монашек, напросившийся на ладью в Новгороде. Кормчий сжалился: «Что с тобой поделать, Божий человек, так и быть, довезем до Киева».

Оказавшись на берегу, монашек, подобрав полы рясы, потрусил на подворье митрополита.

За монашком сошли на пристань купцы, отправились за возчиками, а Любечанин, отдав последние распоряжения, отправился на Гору. Однако кормчий сначала решил проведать старого товарища Аверкия.

Сунув за полу кафтана шерстяной плат в подарок Ульке, он направился на Подвальную улицу.

День будний, и торжище замерло. Любечанин пересек Подол, в обеденную пору притихший, и вскоре уже оказался перед домиком Аверкия. Хозяин и Улька оказались на месте. Гостю обрадовались, Пока Улька накрывала на стол, завели беседу. Но прежде Любечанин накинул на плечи Ульке плат, чем несказанно ее обрадовал.

— Ну что, дочка, когда на свадьбу покличешь?

Зарделась Улька, Аверкий заметил:

— Невеста готова, жених мешкает.

— Как бы не припозднился.

Они сели на лавку. Аверкий на хвори попенял, второе лето с валкой в Таврию не ходил, а кормчий поведал о житье в земле свевов.

За столом ели, слово за слово продолжали беседу. Каждому было о чем вспомнить. За полгода, что не виделись, много воды в Днепре обновилось.

Кормчий повернул речь к разговору с караульным новгородцем, опасениями своими поделился. Аверкий к нему с вопросом:

— Ты, Иван, никак, к князю намерился податься? А не выдумка ли это новгородца? И стоит такое князю доносить?

Удивился Любечанин:

— Новгород измену таит!

— Тебе ли?

Отложил Аверкий ложку, на товарища посмотрел:

— Ответь, Иван, але те от той дани новгородской перепадало, либо, сказав великому князю, ты войну упредишь? Нет, товарищ мой кормчий Иван Любечанин, пусть князья сами разберутся, кто из них кому должен, тем паче они отец и сын…

Убедил Аверкий друга. Вернулся кормчий на ладью, ладейщики его ждали, сказал товарищам:

— Погостили в Киеве, пора честь знать. Садись на весла, домой в Любеч плывем!

Из Старой Русы Добрыня Никитич возвращался в Новгород к вечеру следующего дня. Дорога дальняя, конь шел крупной рысью, неся грузное тело воеводы.

В последнее время Добрыня Никитич чувствовал себя неважно. И не хвори его одолевали, нет! Хоть годы и немалые за спиной воеводы, но еще крепок Добрыня. А одолевают воеводу недуги душевные. Думал ли он, что Ярослав, которого князь Владимир поручил Добрыне опекать и наставлять, выступит против отца?

Ярослав мудр, и воевода в этом убедился. И в том, что не помешал Новгороду подняться против Киева, Добрыня узрел начало борьбы Ярослава за великое княжение.

Воевода сказал Ярославу:

— Помни, я те не воевода против отца твоего, ибо для меня Владимир Святославович не только великий князь, но и племянник, сын моей старшей сестры, Малуши. Но когда ты, Ярослав, после смерти отца своего поведешь войну за великий стол киевский, а я еще буду жив, то встану рядом с тобой.

Обнял Ярослав воеводу:

— Спасибо, Добрыня Никитич, ты честный воин, но поверь, я против отца не пойду, мира хочу с ним и согласия. Но после Владимира Святославовича я, и только я должен быть великим князем.

Добрыня убежден, Ярослав сказал это искренне, но согласится ли Владимир? Воевода думает, а не отправиться ему в Киев к великому князю? Не урядятся ли они, два старых воина? Он напомнит Владимиру, как шли на Ярополка, и с Владимиром были тогда новгородцы и варяги… Не повторяется ли та история? Ведь сегодня за спиной Ярослава тоже и новгородцы и варяги…

Дорога вела вдоль Ильменя, потом берегом Волхова. Зачуяв конец пути, конь пошел веселее.

Со сторожевой башни караульный узнал воеводу с гриднями, обе створки ворот широко раскрылись, и Добрыня въехал в город.

У высокого крыльца воевода осадил коня, спросил оружного гридня, стоявшего у двери:

— Ярослав в хоромах?

Тот кивнул, и Добрыня направился в палаты.

Удалился Добрыня, а Ярослав прикрыл ладонями лицо, долго сидел недвижимо. Мысленно он все еще продолжал разговор с воеводой. Ярослав не согласен с Добрыней, если даже тот и отправится в Киев, великий князь не снимет свой гнев с Новгорода и свободы городу не даст. А разве он на месте отца не так ли поступил? Сегодня Новгород, завтра Чернигов, потом Ростов с Муромом или Туров, что тогда от Руси останется? Русь единством своим сильна. И каждый город должен пополнять скотницу великого князя, и он, как рачительный хозяин, укреплять государство обязан…

Сказал о том Ярослав, а Добрыня и спросил, отчего о том на вече промолчал.

Не хотел пояснять князь свою задумки Добрыне, а пришлось. Гривны те, какие Новгород Киеву платит, понадобятся Ярославу расплатиться с варягами, которые с новгородцами отправятся добывать ему киевский стол…

Посмотрел Добрыня на Ярослава, вышел из горницы. С какими мыслями удалился воевода? Ужли не понял воевода, что это начало борьбы за великокняжескую власть? Не по-доброму будут делить ее братья. Поди, не забыл Добрыня, как Владимир на Ярополка шел. И тогда не только кровь брата пролил князь Владимир, но еще и Полоцк разрушил. Рогнеда рассказывала сыну, как Владимир убил ее отца и братьев, силой овладел ею, и всё лишь за то, что не хотела за него замуж.

Напомнил Ярослав об этом Добрыне, а тот ни слова в ответ, и теперь князь гадал, останется ли воевода с ним или в Киев уедет. Не хотел Ярослав расставаться с Добрыней, надеялся, что не покинет Новгород. Ведь не собирался обидеть его, так получилось…

А Добрыня долго раздумывал. Была и такая мысль, вернуться к Владимиру Святославовичу, но она появилась и тут же исчезла. Хоть и горькая правда Ярослава, но от нее никуда не подеваться…

О Полоцке Ярослав напомнил, так, и это было. Видать, ничего не скрыла Рогнеда от сына…

Утром сошлись Добрыня с князем — и о прошлом разговоре ни слова. Только и сказал Ярослав:

— Пусть будет так, Добрыня Никитич, как в том разе урядились. После князя Владимира вместе пойдем Киев добывать.

Неспокойна душа владыки, явился к нему черноризец с грамотой от епископа Теофила. Уведомлял епископ, князь Ярослав с новгородцами задумали не платить дань Киеву.

На другой день собрался митрополит во дворец с нерадостной вестью, а пока раздумывал, в Киев въехал гонец. Подбился конь гридня, устал воин, шестьсот верст в седле, полмесяца в дороге, не через одну речку перебрался. Спешил гонец доставить письмо великому князю Владимиру от Ярослава.

Едва митрополит к князю в палату вступил, грамоту епископа отдал, как Владимир ему письмо Ярослава тянет: