Союз еврейских полисменов - Майкл Чабон

— Цена бифштекса, — криво усмехается он. — Есть там странноватое ранчо, говорят. Для религиозных евреев, севших на наркотики или спившихся. Вроде даже ваши бороды на сладенькое падки.

— Вполне логично, — комментирует Спиро. — Подальше от глаз чужих. Позору много.

— Но ведь дело-то сложное, — сомневается Ландсман. — Получить разрешение на открытие любой еврейской лавочки — проблема, а тут еще в заповедной зоне… Даже для лавочки благотворительной.

— Ну, не знаю. За что купил, за то и продаю. Может, конечно, вранье все.

— Чушь собачья! — восклицает вдруг Спиро, снова углубившийся в досье.

— Что такое? — настораживается Ландсман.

— Вот я смотрю все по порядку, но кое-чего не пойму… Я не вижу ее плана полета. Плана того, рокового полета. Из Якови в Ситку. — Спиро вынимает «шойфер», нажимает две клавиши, ждет. — Я знаю, что она зарегистрировалась. Я помню, что видел его… Белла, привет, это Спиро. Проверь, пожалуйста, для меня, выведи план полета. — Он диктует дежурной имя и фамилию Наоми, дату и время ее последнего полета. Да-да, давай.

— Вы мою сестру знаете, мистер Китка?

— Можно сказать, что знаю. Как-то она мне дала отлуп.

— Вы не одиноки, — утешил летчика Ландсман.

— Не может быть, — отчеканил Спиро. — Проверь, как следует.

Молчание. Четыре глаза внимательно следят за Спиро. Тот ждет с трубкой у уха, вслушивается.

— Что за ерунда, Белла? Я сейчас буду.

Он отключает аппарат. По виду его можно заподозрить, что прекрасный бифштекс колом встал в его желудке.

— В чем дело? — спрашивает Ландсман, не нуждаясь в ответе.

— Плана полета нет в базе данных. — Спиро встает, собирает разложенные по столу листки. — Но его номер упоминается здесь, в актах расследования катастрофы. — Он замолкает. — А может… Может?…

Он роется в страницах толстой подшивки документов по расследованию ФАА катастрофы на северо-западном склоне горы Дункельблюм.

— Кто-то здесь побывал, — цедит он сквозь плотно сжатые губы. — Кто-то порылся. — Он обдумывает все, хорошенько взвешивает, выражение лица его меняется, губы обвисают. — Очень толстой волосатой лапой.

— Такой, к примеру, лапой, которая может протолкнуть разрешение устроить приют для сирых и увечных евреев на индейской земле.

— Лапой, слишком для меня толстой, — подытоживает Спиро, захлопывает папку и сует ее подмышку. — Я должен идти, прошу прощения, детектив Ландсман. Спасибо за бифштекс.

Он убегает, а Ландсман вытаскивает мобильник и набирает аляскинский номер. Отвечает женский голос, и Ландсман произносит имя:

— Вилфрида Дика, пожалуйста.

— Господи Иисусе, — вырывается у Китки. — Это ж надо…

Но отвечает Ландсману дежурный сержант:

— Инспектора нет. В чем дело?

— Может, вы располагаете информацией о ранчо-приюте в районе Перил-Стрейт? Врачи бородатые и все такое…

— Бет Тиккун? — В устах сержанта эти два серьезных слова звучат как имя знакомой ему легкомысленной девицы и рифмуются с «chicken».[4] — Ну, знаю, слыхал.

Знание это, опять же судя по его интонации, пока не принесло сержанту радости и вряд ли принесет и в дальнейшем.

— Я бы туда хотел заехать ненадолго. Скажем, завтра. Сложностей не возникнет?

Сержант долго ищет ответ на этот, казалось бы, простой вопрос.

— Завтра… — вымучивает он наконец, явно не зная, как выпутаться.

— Да, я хочу быстренько слетать туда и обратно. Осмотреться.

— Гм…

— Не понимаю, сержант. Этот Бет Тиккун[5], что, ненадежное место?

— Не хотел бы высказывать свое мнение. Сами знаете, инспектор Дик суров. В общем, я передам ему, что вы звонили.

— У вас свой самолет, Роки? — спрашивает Ландсман, гася разговор средним пальцем.

— Был. В покер проиграл. Теперь работаю на одного еврея.

— Ну, извините.

— Да ничего.

— Короче, не возьметесь подкинуть меня в этот храм духовного возрождения на Перил-Стрейт?

— Завтра я лечу на Фрешуотер-Бей. Могу слегка свернуть вправо, закинуть. Ждать там с включенным счетчиком не собираюсь. — Китка ухмыляется бобровыми зубами. — Но это обойдется вам дороже, чем бифштекс.

29

Травяная пролысина, зеленая брошь, приколотая на уровне ключицы к черному пальто соснового леса, затянувшего мощный корпус горы. В центре этой зеленой бреши вокруг фонтана столпились несколько строений, соединенных тропками и разделенных пятнами газонов и гравия. В отдалении пятно футбольного поля, окруженное овалом беговой дорожки. Все вместе взятое напоминает лесную школу для заблудших остолопов из богатых семейств. Полдюжины молодцов в шортах и свитерах с капюшонами рысят по беговой дорожке. Остальные сидят или валяются на поле, потягиваясь, разминаясь. Буквы людского алфавита на зеленой странице. Самолет кренится над полем, капюшоны шевелятся, как стволы зенитных пулеметов. С высоты, конечно, судить трудно, но у Ландсмана создается впечатление, что разминающихся на поле господ очень трудно принять за больных и немощных. Ближе к деревьям Ландсман замечает темную фигуру. Правая рука человека согнута в локте и приложена к уху. Он сообщает кому-то: к нам гости. За деревьями зеленая кровля, белеют какие-то кучи, возможно, снега.

Китка терзает свою колымагу так, что железо стонет и рычит, роняет самолет на полсотни метров, затем снижает понемногу. Ландсману кажется, что он рычит и стонет вместе с машиной. Наконец поплавки коснулись воды. «Лайкоминг» затихает, и Китка может наконец обнаружить свои затаенные мысли.

— Вот уж не думал, не гадал. Но шести сотен за это, ей-богу, немного.

Через полчаса после взлета Ландсман решил сдобрить путешествие доброй долей содержимого своего желудка. Самолет, провонявший перегнившей кровью многочисленных лосей, казался вполне подходящим местом для наказания Ландсмана за нарушение обета, данного после гибели сестры: никогда более не подходить близко к таким летающим посудинам. Поскольку за последние дни Ландсман почти ничего не ел, рвоту его можно считать своеобразным достижением.

— Извини, Роки, — бормочет Ландсман, пытаясь оторвать взгляд и голос от уровня носков. — Я, похоже, немного не в форме.

В последний свой полет с сестрой на ее «Суперкабе» Ландсман проявил себя молодцом. Но то был хороший самолет, Наоми — отличный пилот, полет состоялся в прекрасную погоду, а главное — Ландсман был пьян. В этот раз он летел в прискорбном состоянии алкогольного неопьянения, трезвый как стеклышко. Три чашки паршивого кофе взбудоражили его нервную систему. Вместе с самолетом в Якови взлетел и припадочный ветер, гнавшийся за машиной и тыкавшийся в нее с разных сторон. И перед панелью управления сидел весьма посредственный пилот, неуверенность которого толкала на рискованные поступки. Ландсман болтался в брезенте старого двести шестого, который руководство «Местных авиалиний Теркеля» решилось доверить Роки Китке. Самолет трясся, все болты ландсмановского скелета разболтались, винты вывинтились, череп выпихнул глазные шарики, закатившиеся куда-то под отопитель кабины. Уже над Болотными горами Ландсман горько пожалел о нарушении обета.

Китка распахнул дверцу, выпрыгнул на пирс со швартовочным концом в руках. За ним на серые кедровые доски выполз пассажир, поморгал, выпрямился, вдохнул терпкий сосновый воздух с примесью приморской гнили. Поправил узел галстука и шляпу.

Перил-Стрейт — неразбериха разнородной судовой мелочи и хижин, формой и цветом напоминающих проржавевшие насквозь двигатели посудин много большего размера, чем болтающиеся на мелкой волне у причалов и мостков. Композиционный центр ансамбля — заправочная станция. Дома на сваях, напоминающих ноги иссохших старух. Меж домов виляют деревянные мостки, ищут дорогу к берегу. Вся куча удерживается от расползания сетями и тросами. Деревня кажется выброшенной на берег грудой останков затонувшего где-то далеко большого города.

Пристань для гидропланов смотрится пришельцем из иного мира. Выглядит она солидно, как будто вчера построена, сверкает свежей краской. Предназначена для использования людьми с деньгами. От берега ее отделяют стальные ворота. От ворот металлическая лестница зигзагами карабкается на холм, к венчающей его лужайке. Кроме лестницы вверх взбирается и рельсовая колея для подъема того, что не может воспользоваться лестницей. На небольшой металлической табличке надпись на идише и на американском: «ЛЕЧЕБНЫЙ ЦЕНТР БЕТ ТИККУН». Пониже еще одна надпись, уже только по-американски: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ». Ландсман задерживает взгляд на еврейских буквах. Как-то неуместно уютно выглядят они здесь, в диком углу острова Баранова, как сборная команда еврейских полицейских в черных костюмах и шляпах.

Китка набирает из крана технического водопровода полный «стетсон» воды и выплескивает его в салон самолета, затем многократно повторяет процедуру. Ландсман замирает, сознавая себя причиною этого неудобства, но Китка и рвота — старые знакомые, так что улыбка не исчезает с лица пилота. Он выскребает пол кабины краем пластиковой обложки гринписовского путеводителя по китам и тюленям, выполаскивает сам путеводитель, встряхивает его. Застыв в двери самолета, смотрит на Ландсмана, стоящего на причале. Волна плещет о поплавки «Чесны», бьется в сваи. В ушах Ландсмана свистит ветер со Стикин-ривер, шевелит поля шляпы. Наверху, в поселке, какая-то женщина кричит — зовет ребенка или мужа. Воет, передразнивает ее собака.