Серые братья - Том Шервуд

– В убийстве одного негодяя! – выпалил, дёрнув бородой, старый кузнец. – Того, кто убил вашего отца, хромоногого Альбу, и прибрал к рукам всё ваше добро, и замок, и право наследования… Он здесь, он владеет замком! Он здесь! И, хотя постарел, но здоров и благополучен! Было время – много потратил он денег, чтобы заткнуть рты тем, кто мог вслух сказать о том, отчего умер Альба, и заткнул, и живёт теперь в вашем замке! А наш хозяин лежит в земле. Он убил его!

– А также заплатил за мою смерть, которую мне заменили мучениями, которые с трудом мог вынести человек. Но я не стану убивать мужа сестры своего отца. Я здесь не для мести.

– Как же? – недоумённо спросил кузнец, взволнованно передвигая свечу.

– Ну, так. Я смотрю на Груф, и вижу, что он ухоженный, чистый. Днём у подножия стен множество босоногих детишек пасут кур и гусей. Простые люди Груфа едят мясо! Мостовые без выбоин. Крысы толстые. Тратятся деньги на масло для ночных фонарей. Хорошо устроил замок новый владелец. Люди при нём живут, очевидно, безбедно. Ну, и он пусть живёт. Судья ему – Тот, кто над нами. А я не трону его.

– Но, ваша светлость… Он уничтожил ваш род, и взрастил на его месте свой! Он убил вашего отца, отравил его, и вашу смерть подстроил! Разве вы не должны его ненавидеть?

– Нет, кузнец. Ненависть – это смех Сатаны. А я, сколь бы жутким делом не занимался, этого господина веселить не хочу.

В тёмном, так мирно пахнущем кузнечным углём помещении ненадолго воцарилась тишина. Наконец, хозяин проговорил:

– Но тогда, ваша светлость, с таким сердцем – вам прямая дорога в монахи!

– Да я и пострижен.

– Ка-ак?!

– Да, я монах. Ни жены, ни семьи, ни детей – до самой смерти. Вот только труды мои не мирные, и весьма. Все труды мои – для того, чтобы не встречались такие вот дети (Альба положил ладонь на макушку притихшего принца Совы) и их родители с теми, с кем они встретились не так давно. К слову – не положить ли нам мальчика спать? Из еды бы ему чего-нибудь наскоро…

– Есть, есть! – проговорил кузнец, торопливо вставая. – Каша с уткой, печёная тыква, кисель. Вон бочка, руки помойте!

И Сова вкусно поужинал, и уснул на широченной, потемневшей от времени лавке, свернувшись калачиком на прожжённом горновыми искрами толстом шерстяном тюфяке.

А бывший барон и старый кузнец сидели вдвоём за столом, на который хозяин к упомянутым уже блюдам добавил пузатую, тёмного стекла винную флягу. Вот только до утра не налили из неё ни разу – Альба рассказывал, а старик слушал так, как будто оцепенел.

– Вот и вся моя жизнь, – закончил мастер рассказ, когда небо за окном посветлело. – А на сегодняшний день у меня одна забота: сможешь ли ты принять под видом дальних родственников больную девушку и мальчишку? Денежное содержание могу дать любое.

– Никаких, ваша светлость, препятствий к этому нет, – ответил твёрдо кузнец. – Есть у меня ученик – молотобоец, ну, пусть будет ещё один. Оглянуться ведь не успеем, как вырастет.

– А здесь – тайна, кузнец. Мальчик этот – мой ученик.

– Ах, та-ак?! Ну да… Чему удивляться, если жизнь его так рано и так страшно осиротила.

– Значит, он и его сестра могут пожить у тебя какое-то время?

– Сколько угодно. Как зовут-то мальчишку?

– У него необычное имя: Сова.

Глава 7

Неудавшийся взрыв

Когда-то давно наши два корабля – Африку и Дукат – возле Чагоса догнали пираты. Мы тогда обманули их: подплыли на шлюпке, как бы договориться о выкупе, и взорвали спрятанный в шлюпке порох. Всё зависело от сделанного мной фитиля – насколько точно отсчитано время горения, надёжно ли закреплена в корпусе бочонка фитильная трубка…В тот день и час фитиль догорел безупречно. Но случается и по другому.

Ночной всадник

Да, надёжные люди у Совы имелись. Незнакомый Бэнсону однорукий, с измождённым лицом человек, не задавая лишних вопросов, взял письмо, повторил вслух адрес Тома в Бристоле, сел на лошадь и выехал со двора. Бэнсон, глядя ему вслед, ещё раз мысленно попрощался с женой, сыном, друзьями, и сел на своего чёрного, дважды подаренного коня. Принц Сова, стоя у раскрытых ворот, грустно сказал:

– Самая большая радость для меня в этой жизни – встречать таких людей, как ты, шотландец Бэн Бэнсон. А самое большое горе – терять их. Прощай.

– Прощай, Сова.

И Бэнсон тронул коня.

– Бэн! – проговорил ему вдруг Сова, уже в спину. – Когда твой сын подрастет, я расскажу про тебя. Не ту правду, что увёз сейчас наш гонец, а подлинную.

Подошёл к воротам бывший скупщик краденого. Встал рядом с Совой, посмотрел вслед удаляющемуся Змею. Вздохнул:

– Очень острый глаз у этого человека. Как он арбалет у меня в повозке заметил! И какая сила! Взял руками и поставил повозку поперёк улицы. Один! Хорошо, что такие люди состоят на королевской службе, правда?

– Да, хорошо, – посмотрел на него Сова. – Давай закроем ворота.

Бэнсон ехал не торопясь. До вечера времени было изрядно, а то смертельное предприятие, которое он задумал, ему предстояло осуществить в ночной темноте.

Ночи пришлось несколько часов ждать, спрятавшись в небольшом подлеске. А вместе с тем ждать того, с чем предстояло столкнуться. Похищение и «смерть» Вайера, дворянина, участника тайного товарищества, – ему, презренному наёмнику, не простят – это Бэнсон осознавал в полной мере. Он не рассчитывал дожить до утра, и единственное, о чём мечтал – успеть сообщить серьёзной компании то, что заставит их забыть о таинственных Серых братьях и наброситься друг на друга.

Ночь пришла. Куда же ей было деться?

Бэнсон затянул туже подпругу, поднялся в седло и сказал в чутко дрогнувшее длинное ухо Угля:

– Всё, приятель. Последний поход. Спасибо за всё.

Он понимал, что на пути его предельно авантюрного замысла может встретиться не одно пакостное приключеньице. Как, например, пара-тройка мушкетных выстрелов, которые неминуемо споют им свою гавкающую свинцовую песню в те несколько бесконечно длинных секунд, пока они будут мчаться по открытому месту – от крайних деревьев садового карэ до запертой входной двери. А конь – это мишень, которая в несколько раз больше всадника.

Да, до двери. И чудо, если Базилло окажется невдалеке от неё. И ещё большее чудо, что он узнает голос Змея и сразу откроет: очень, очень Бэнсон надеялся на ту незримую ниточку, которая связала их в ночь первого знакомства. Оценил тогда Базилло протянутую ему монетку – но нет, не монетку даже, а уважение к нему – гаеру-привратнику, принужденному вечно играть роль записного придурка.

Конь шёл мощным галопом. Вот уже и садовые линии – где-то здесь, между ними стоят экипажи рыцарей покера. Ночь была нашпигована людьми и железом.