Место явки - стальная комната - Орлов Даль Константинович

Страницы, посвященные фильмам «Воскресение» М.Швейцера, «Анна Каренина» А.Зархи, «Живой труп» В.Венгерова или «Отец Сергий» И.Таланкина, привсей порою нелицеприятности содержащихся здесь оценок не выглядят запоздалым рецензированием, поскольку включены они в единую систему авторской концепции взаимоотношений кино и художественного наследия Льва Толстого. Сквозная мысль книги: подлинный Толстой — его сочинения. Чтобы обрести подлинного Толстого, идут не в кино, а библиотеку. Экранизация — это всегда активное взаимодействие с материалом, свой взгляд на него, это всегда — интерпретация, иначе фильм «не склеится» как произведение. При этом наиболее интересные интерпретации «получаются не там, где режиссеры идут с Толстым бороться, а там, где они идут у него учиться. Хотя при этом все-таки получается не «подлинный Толстой», а наше с вами к нему отношение. Степень нашей нужды в нем».

Наиболее открыта по проблематик, распахнута для несогласий, возражений, споров заключительная, десятая глава: «Крепость в тылу». Если предыдущие главы, касающиеся реально осуществленного на экране по толстовским мотивам или сюжетам, по-своему исчерпывают вопрос, то глава заключительная призывает нас поразмыслить о сущности проблемы на следующем, несомненно, высшем витке. «В пределах экранизации, — пишет Л.Аннинский, — череда неудачных или полуудачных попыток, за пределами экранизаций — ощущение фундаментальной связи, базирующейся на непреложном ощущении всеобщей глобальной конгениальности этих двух феноменов, почти совпадавших в мировом времени, — Льва Толстого и кинематографа как искусства». Отсюда попытка рассмотреть Толстого как неотменимый ориентир развития мирового кино, такой же неотменимый для развития мировой новой культуры, как Шекспир, Диккенс или Достоевский.

Такая постановка вопроса представляется продуктивной. Здесь, по-существу, предлагается возможность нового, следующего крупного исследования по теме. И вместе с тем именно здесь многое видится пока только в первом приближении. В самом деле, не слишком ли умозрительная формула «Либо Чаплин — либо Эйзенштейн… А «посредине» — Лев Толстой…» Понимая, что речь идет о сопоставлении образных систем как таковых, все-таки обращаешь внимание на определенное нарушение чистоты доказательства: прозаик, оказавший в шеренге с режиссерами…

Вместе с тем общее увлечение вопросом («продемонстрировать" воздействие Толстого на мировой кинопроцесс) не должно, думается, приводить к полному размыванию рубежей наблюдения и объективных ориентиров: в конечно счете все влияет на все, но все-таки… Так, упоминая в связи с этим в конце книги А.Тарковского, автор оговаривается, что менее всего ориентируется на сам факт его желания поставить фильм об уходе Толстого. Тем не менее данный факт упомянут дважды. Причем в первом случае (в четвертой главе) в связи с тем же желанием названы еще и С.Ермолинский, А.Зархи, Г.Козинцев (кстати, список неполный). Думается, что общая художническая установка Толстого с его стремлением, как он заявлял, «осаживать обручи до места», или, иначе говоря, доходить до самой сути и суть эту делать людям явной, вряд ли соотносима с методов творческого самовыражения А.Тарковского, особенно если иметь ввиду два его последних фильма.» В них мы наблюдаем нечто иное.

Можно было бы поспорить в автором и по некоторым другим вопросам, но главное не в этом. Главное в том, что талантливая книга Л.Аннинского будоражит мысль, в избранном круге проблем она действительно «осаживает обручи до места», она вооружает и творческих работников и самые широкие зрительские круги суммой чрезвычайно важных, существенных, конструктивных идей. Недаром автор уверен, что «только живая практика покажет, каковы будут возможности завтрашнего кино, что станет с ним в восьмидесятые — девяностые годы, с чем выыйдет оно в XXI век и как будет взаимодействовать с классикой».

Книга «Лев Толстой и кинематограф» — хорошее подспорье в такой работе. Ибо, как пишет автор, «может и не позади у нас Лев Толстой, может быть, он — впереди у нас…»

«Советский экран», 1981

«Имеются ввиду фильмы «Зеркало» (1974) и «Сталкер» (1979).

— Его расчет на то, что «закон всеобщей любви» победит «закон насилия», пока не оправдался — 20 ноября 1910 года, ровно 90 лет назад, не стало Льва Толстого, гениального русского писателя и мыслителя.

— Лев Толстой не боялся смерти. Страх перед ней прошел у него, наверное, еще в молодости, когда командовал батареей на 4-м бастионе в Севастопольскую оборону, за что был удостоен ордена Анны с надписью «За храбрость». А в старости он рассуждал о смерти так: «Когда я есть, ее нет, а когда есть она, то уже меня нет».

Они все-таки встретились ровно девяносто лет назад… Ему было 82 года, но, когда его обмывали, Сергей Львович, сын, поразился, какое молодое у отца тело. Он не собирался умирать. Но так получилось. Многое тогда скорбно сошлось, о чем написаны миллионы страниц.

До всего в России ему было дело. И всем в России было дело до него. Он долго шел сквозь время, и время проходило его насквозь. Цепкий и расчетливый Ленин не случайно только о нем одном написал семь статей. В той России важно было авторитет Толстого притянуть к своим целям. Факт оставался фактом: массовые возмущения отлучением Толстого от церкви стали весомой составляющей первой русской революции, а демонстрации и митинги, вызванные уходом и смертью писателя, оказались началом подъема забастовочного движения в стране, приведшего в конце концов к февралю семнадцатого с известными последствиями.

Ленину претили нравственные императивы Толстого, он объяснял их крестьянской патриархальностью гения. Но вот что интересно, ошельмованное русскими вождями то же «непротивление» через общение Толстого с молодым Ганди отозвалось в далекой Индии, сумевшей таким образом избавиться от колониальной зависимости и стать тем, чем она стала. Недаром великий индийский писатель Рабиндранат Тагор создал под Калькуттой свой центр «Обитель мира», где люди изучали Толстого и жили по его заветам.

Домашний доктор Толстых Душан Маковицкий перечислил в дневнике языки, на которых приходили письма в Ясную Поляну — их оказалось 42! «Языков с Зандских островов, — добавляет доктор, — и из Индии мы не смогли узнать…»

Ничего сходного в мире не было и, наверное, уже не будет. Нити к нему протягивались со всего света. Просили совета и взыскали истины. Никуда не избранный и никем не назначенный, избегавший всяческих по своему поводу юбилейных торжеств, в 1906 году попросивший и на Нобелевскую премию его не выдвигать, он высился надо всем суетным как общепризнанный духовный и ителлектуальный авторитет.

Нам, горячечно переживающим за итоги даже заокеанских выборов, вспомнить бы, что мы не их протектората жители, а все-таки гордые соотечественники самого Толстого, с ним говорим и мыслим на одном языке.

Издатель газеты «Новое время» А.Суворин писал: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии».

Нам и в этом, похоже, недосуг разобраться неторопливо: в чем же тут дело? Какие были у графа к царям претензии? Ведь он писал и Александру III, и Николаю II… Гениев не поучать надо, а изучать. Почему же все-таки он считал нужным «колебать трон», а иные нынешние сыиые актеры сублимируют в ролях императоров и тем очень горды и счастливы. И нас призывают разделить их радость…

Расчет Толстого на то, что «закон всеобщей любви» победит «закон насилия», пока не опарвдался, во всяком случае в России. После того, что случилось с анми, с нашими отцами и дедами, в пору только удивляться неистовой искренности и поразительной наивности нашей «великой медведицы пера» Но, может быть, рано подводить итоги. Не нами заканчивается жизнь и история. Как знать, в какую пору придется философское наследие Толстого у тех, кто придет потом.