Расстояние - Хелен Гилтроу

Я вожу фонарем из стороны в сторону в поисках места, где можно спрятаться, и ничего подходящего не нахожу.

Женщина смеется еще громче, кажется, она пьяна и громко говорит:

– Трахни меня сейчас же.

Я узнаю этот голос. Это похожая на замороженный кусок масла администратор с гладкими волосами, скучной одеждой и выражением скромной покорности судьбе на лице. Должно быть, ожидавший у входа Робби их видел, узнал женщину и сообщил Луи о возникших непредвиденных обстоятельствах. Тот мгновенно понял, что прежде всего они обратят внимание на сигнализацию, и включил ее.

– Трахни же… меня, – произносит тот же голос.

– Прямо здесь? – Голос мужчины мне неизвестен, мужчина трезвее своей спутницы, и очевидно, что здесь он главный.

– На столе, – хихикает она.

Череда тихих звуков непонятного мне происхождения, затем скрип пола, звук отодвигающегося стула и мужской смех – ободряющий, мягкий – и стоны.

Мы стоим, не шевелясь. Звуки постепенно становятся понятнее.

Луи кивает мне и выходит в коридор.

Идти за ним? Нет. Я обязана найти папку.

Я вновь зажигаю фонарь и смотрю на историю болезни в руках – Эймс. Я осторожно ставлю ее на полку и перевожу луч вправо. Фарис. Георгиу.

Возня в холле подходит к кульминационному моменту.

Галлахер К. Вот она. Достаю папку и открываю. На первой странице анкетные данные: имя, адрес, номер домашнего телефона. Перелистываю страницы. Все они исписаны убористым почерком. Я нашла, что хотела.

Внизу женщина громко вскрикивает раз, другой, третий, раздается мужской хрип, и все смолкает.

Где же Луи?

Если он попадется, мы вас сдадим.

Неужели он сбежал и оставил меня одну?

Что ж, я не вправе его винить, ему нужно думать о Кайле.

Через несколько секунд из холла доносятся покашливания, женщина и мужчина поправляют одежду.

Им незачем заходить в этот кабинет, но все же я выключаю фонарь. Шаги: каблуки ее туфель, его броги. Может, они молчат, потому что им хорошо или просто нечего сказать друг другу.

Я слышу скрип открывающейся входной двери. Слава богу.

– Подожди, – говорит женщина, – надо включить сигнализацию.

Через восемь секунд красный огонек вновь прорезает темноту.

Настало время выбираться. Сейчас я могу только сесть в кресло Грейвса и сложить руки на папке.

Здание погружается во мрак, хлопает входная дверь. Огонек в углу мерно подмигивает мне.

Я потеряла счет времени. На руке есть часы, но они скрыты рукавом, а я не могу пошевелиться.

В кармане вибрирует мобильный. Остается гадать: это Робби или Шон – ответить я не могу. Я лишь кошусь на детектор, стараясь выровнять дыхание.

Проходят минуты. По соседней улице опять проносится полицейская машина.

Как долго я смогу так просидеть? Прежде чем затекшие мышцы начнет сводить судорогой? Возможно, мне придется оставаться в этом кресле всю ночь и весь день, пока в понедельник утром не придет прилизанная администраторша в чистой одежде, с укладкой и неброским макияжем. Она и найдет меня сидящей в кабинете Грейвса.

Нет, Робби подобного не допустит, но он не сможет самостоятельно вызволить меня из этого плена технических устройств. Придется ждать Луи. Однако если Луи решил исчезнуть, надо на ходу придумывать новый план. Звать на помощь. А это означает звонить Крейги.

Сколько времени это займет? Сколько я смогу продержаться?

Интересно, прошло много времени? Минут пятнадцать? Двадцать? Некоторые люди наделены умением чувствовать время, но не я. Знать бы, который сейчас час…

Я смотрю на свои ладони, сложенные на папке, и вспоминаю Яна Грейвса.

Если бы я могла включить свет и открыть папку, давно бы выяснила, что он от меня скрывал. По крайней мере, мне было бы чем заняться.

Я продолжаю сидеть, разглядывая папку, когда внезапно слышу легкий шорох в коридоре, и в это время гаснет лампочка датчика в углу.

Луи.

Несколько мгновений я не шевелюсь, затем наклоняюсь, опускаю голову на руки и закрываю глаза.

– Привет, – тихо произносит стоящий в дверях Луи, и я поднимаю голову.

Он светит фонарем прямо мне в лицо, потом догадывается его опустить.

Я не стану говорить то, что готово слететь у меня с языка: «Подонок, я думала, ты меня бросил».

Этого не требуется. Он видел мои глаза.

Я возвращаюсь домой в четвертом часу утра. Прежде чем уйти из кабинета Грейвса, я воспользовалась крохотным фотоаппаратом и сняла все страницы из папки Кэтрин Галлахер, не забывая удостовериться в нумерации, чтобы точно знать, что доктор не смог ничего утаить.

Я ничего не пропустила. Папка была возвращена на прежнее место на полке, я ушла первая и одна. Робби и Шон проследят, чтобы Луи благополучно покинул дом, окна были закрыты, а сигнализация включена. Мы сработали аккуратно, все осталось на своих местах, никто не догадается, что в доме побывали люди.

Все же я не смогу заснуть, пока не прочитаю историю болезни.

Я подключаю камеру к ноутбуку, нажимаю на печать и отправляюсь готовить кофе.

Но к чашке я так и не притрагиваюсь, настолько чтение захватывает меня с первой страницы.

У нас с Грейвсом много общего. Он тоже любит точные данные, поэтому сначала записывает имя, адрес, телефон. Профессия: младший бухгалтер (рекламное агентство). Пустыми остаются строчки, предназначенные для рабочего телефона и фамилии врача общей практики. Затем идут подробные записи с каждой встречи за пятнадцать месяцев. Подобное сходство характеров кажется мне жестоким.

Все так, как рассказал нам Грейвс. Требовательный отец, эмоционально холодная мать, детство, прошедшее без любви, – зависимость от успехов, хорошие отметки в школе, с честью выдержанные экзамены… Я воображаю себе серьезного ребенка, сидящего за обеденным столом в школьной форме, с заплетенными в косы светлыми волосами, только что закончившего делать уроки или поразившего успехами учителя музыки.

Следующая встреча, еще одна и еще. Бессонные ночи. Чувство ненужности, неполноценности. Страх совершить непоправимую ошибку или просто быть пойманной за неверными действиями… Я продираюсь сквозь профессиональные термины из записей последней встречи перед исчезновением, пытаясь найти намек на признание Кэтрин, сделанное Грейвсу.

Ничего. Я возвращаюсь к началу и перечитываю каждый лист, стараясь уловить скрытое между строк на случай, если Грейвс боялся разоблачения и пытался некоторым образом зашифровать информацию.

Никакой подсказки. Ни единой щелки, в которую можно было бы пролезть. Набор терминов для определения состояния отчаявшейся женщины; умные слова, выражающие обычную человеческую боль.

Несмотря на детальный анализ личности, записи Грейвса не сообщают мне ничего нового.

Я смертельно устала. Пора ложиться спать. Надо отдохнуть и еще раз перечитать на свежую голову. Я лгу сама себе. Утром тоже ничего не прояснится.

Однако мозг отказывается дать мне отдохнуть. Я лежу и слушаю, как мысли навязчивым метрономом будоражат мозг, настойчивые и раздражающие, как протекающий кран. Я то и дело возвращаюсь к нашему разговору с Грейвсом.

– Вы задаете те же вопросы, что и ваши коллеги год назад.

– И что вас удивляет?

– Я полагал, если вы потрудились наведаться ко мне снова…

– То будем задавать другие вопросы? Но так бывает не всегда.

И вот то едва уловимое колебание в воздухе, разрушающее контакт… Я решила, что Грейвс относится к нам предвзято, но дело не в этом. В чем же? Что вызвало у него такую реакцию? Я вновь и вновь прокручиваю разговор, но не нахожу ничего подозрительного, кроме того, что Грейвс не снимает рук с папки Кэтрин, словно не желает подпускать нас к ней.

Все дело в истории болезни.

Остался лишь одни человек, с которым можно поговорить. Стефан.

Хорошая мысль?

Стефан ничего не знает о Карле, и я сделала это намеренно, желая избежать ненужных трений и конфликтов. Несмотря на то что я умею отменно лгать, Стефан один из тех людей, которые способны всегда это понять.

Он живет на улице Стрэнд в одном из тех красивых домов восемнадцатого века, выходящих окнами на реку. Неподалеку три паба и кафе, и в солнечный день здесь много посетителей, заполняющих столики на улице, но сегодня холодно и ветрено, поэтому в помещении не прячутся лишь заядлые курильщики.

Стефан, сияя, распахивает дверь. Огромных размеров фигура заполняет почти весь дверной проем.

– Входи, входи. Позволь мне помочь снять пальто. Я как раз приготовил свежий кофе.

Кухня расположена в глубине дома, из ее окна открывается вид на лужайку и одинокое яблоневое дерево. Из динамиков вырываются мрачные, душераздирающие слова из «Стояла мать скорбящая» Перголези.

– Боже, – говорит он, – давай выключим. Поставим что-то повеселее.