Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк - Антонина Коптяева

На тонком подвижном лице Цвиллинга ироническая усмешка.

— Чувствуя нашу растущую силу, реакция мобилизует против нас даже церковников.

— Это да! За примером далеко ходить не надо: епископ Мефодий — активнейший представитель святейшей контрреволюции, — сказал Кобозев. — Нынче он вместо «Епархиальных ведомостей» начал издавать газету «Оренбургский церковный вестник». Яд, а не газета! Сам пишет для нее передовые, проповеди своего сочинения произносит с амвона и тоже публикует. Бешено активный поп: и слогом владеет, и говорить мастак. Кадило до небес раздул во время выборов в городскую думу! Так и рвется к гражданской деятельности, торопит расправу с большевиками. Открыто заявляет: «Теперь или никогда».

— По решению нашей партийной группы я на днях еду в Петроград, — сказал Александр, обращаясь к Цвиллингу и Джангильдину. — Надо ознакомить товарищей в ЦК с состоянием партийной работы в Оренбурге. После решений Шестого съезда о подготовке к вооруженному восстанию нам надо поскорее избавиться от разных ненадежных попутчиков. Мы крепко потрудились, разоблачая их, но во многом еще не дотянули, а события развиваются стремительно, и нам надо очистить свои ряды для решительного наступления.

— Правильно, — одобрил Цвиллинг, а Джангильдин сказал:

— Мы в Тургае тоже времени зря не теряли. Но, разоблачая эсеров, подорвали доверие и к Советам. Пора отколоться на виду у народа от этой лживой братии. А потом драться за настоящие народные Советы. Это хорошо, что вы едете в ЦК.

Александр улыбнулся, не скрывая радости:

— Надеемся, ЦК нас поддержит. Надо нам установить тесные, прочные связи с Центром. Да, вот еще что… Слушай, Андриан! Был у меня Ефим Наследов, жаловался, что дочка его сбежала с казаком. Поговорил я с подружкой ее — нашей наборщицей Виринеей. Говорит: точно, дочку Наследова увез казак. И еще сказала, что Мефодий приглашал Фросю в церковный хор. Значит, знает ее, а она несовершеннолетняя. Ей пятнадцать лет! И если тот казак женится на ней, то должен взять разрешение от епископа. Скажи Фросиной матери, пусть придет ко мне, я научу, как навести справку.

Андриан Левашов в замешательстве погладил и без того разглаженную скатерть и, не заметив Лизы, вошедшей с кастрюлей вкусно пахнувшей окрошки, сказал:

— Все равно пропала наша Фрося!

Лиза так взволновалась, что чуть не разбила тарелку, ставя на стол тяжелую кастрюлю:

— Почему? Как пропала?

— Да ровно в воду канула. Что б там ни случилось, а домой ее теперь не возвернешь. Она только с виду тихая, а характер у нее есть — упрямая. Вся в отца… Знаю: приезжал казачий офицеришка сватать ее. Разговор у Наследовых получился шумный: конечно, отказали жениху. И с тех пор исчезла девчонка. Вирка в тот вечер прибежала из города без ума, сказала, что казаки умыкнули Фросю и был с ними, дескать, хусаиновский Бахтияр. Но этим только подлила масла в огонь. Ефим вовсе тогда обозлился: у них, мол, по условию сделано. Наследиха — сразу к Бахтияру, известное дело — мать. А татарин только ощеряется…

Лиза сказала с горячностью:

— Да как он смеет?! Искать надо. Может быть, ее затащили куда-нибудь и убили. А Харитон с Митей о чем думают? Хороши, нечего сказать!

— Харитон? Он, как и Ефим, одно твердит: изменила, мол, рабочему классу, с казаком спуталась. Митя и Фросин ухажер, Костя, тоже наш парнишка, растерялись. Ефим-то, видно, спохватился теперь, коли приходил к Александру Алексеичу. Родная кровь — куда денешься! Странное дело: почему драка там затеялась? Вирка приметила: вроде было двое сначала — казак да татарин, и вдруг еще казак появился. Ежели они заодно были, то почему схватились? Но больше в Нахаловку офицеришка тот не приезжал. Он ведь заявил Наследовым, что Фросю у них все равно не оставит. Так и сказал: «Увезу с собой».

— Скажите на милость! — Покраснев от возмущения, Лиза стукнула кулачком по спинке стула.

Георгий обернулся, завладев маленькой рукой сестры, заставил сесть рядом.

— Тут не через епископа узнавать надо, а в милицию заявить.

— Я сейчас же пойду в Нахаловку. Я им все выскажу, — не могла успокоиться Лиза. — Пропал, исчез свой, родной человек, а они, как дворяне, оскорбленные за честь рода, даже не потрудились узнать, что произошло!

После обеда Алибий Джангильдин снова стал просить Коростелева дать ему партийных агитаторов.

— Трудно моему другу Амангельды Иманову работать в Тургае. В аулах баи давят на Советы, где засели меньшевики, и в помощь им своих людей везде подставляют. Они самых отъявленных националистов и фанатиков протаскивают, которым все равно, что кадеты, что большевики. Политика у них одна: поднести бы эмиру бухарскому русские головы на пиках. А народ наш неграмотный, темный и после казачьих карательных экспедиций запуган.

Александр Коростелев начал было отговариваться собственными трудностями, но устыдился своего местничества и обещал Алибию необходимую помощь.

Потом, сдвинувшись в тесный круг, стали обсуждать общие задачи.

Из приглушенных речей нет-нет да и вырывались слова: «юнкера», «отряды», «военный руководитель», и Наталья Кондратьевна, подававшая чай, хмурила брови, щурилась настороженно: видно, опять что-то грозное надвигается, да и можно ли ожидать хорошего после июльского расстрела в Петрограде?

Лиза убежала в Нахаловку. История с Фросей больно царапнула и сердце много пережившей Натальи Кондратьевны: конечно, права Лиза — давно надо было Наследовым поднять шумиху.

Зашла Соня Бажанова, статная, яркая. Весело поздоровалась с Натальей Кондратьевной, с мужчинами, зорким, запоминающим взглядом окинула Цвиллинга.

— Девушки, цветочки наши лазоревые, — пошутил Левашов. — Вы на нас, грешных, только так и смотрите: этот в доску свой, а того еще в трех водах мыть, в четырех щелоках кипятить.

— На том воспитаны, — в тон ему ответила Соня. — Берем пример с нашего руководства.

«Руководство» — председатель Совета Александр Коростелев одобрительно смотрел на нее, но такое спокойное дружелюбие выражало его энергичное лицо, что мать невольно вздохнула: «Видно, не скоро дождусь я внуков и от Сашеньки! Девушки-то какие славные приходят, а у него одно на уме — собрания да споры с разными горлопанами. И Горушка сколько бился из-за рабочей потребиловки, последнее здоровье тратил. Раньше мы понятия не имели, чтобы всякие бумаги да газетки прятать, с государством бороться. А их за это то и дело, как разбойников, в тюрьму».

Георгия, своего старшего, мать особенно уважала, советовалась с ним по всем делам и… жалела: «Рассудительный, лицом пригож, росту хорошего, но вот сердечко мучает…»

Собрав пустые стаканы, она ушла на кухню, но, заслышав шаги Сони, выглянула в прихожую:

— Уже нагостилась?

— Иду в Нахаловку, к Заварухину.

— Может, Лизоньку встретишь. У Нас ледовых она. Вместе в город вернулись бы. Чего по пустырям в одиночку бегать? Умыкнули ведь дочку-то у Ефима Наследова! Ямы возле кирпичных заводов такие — днем проходишь — душа замирает.

— Не беспокойтесь: я зайду за ней.

Голос у Сони напевный, ласковый. Со своим открытым, чисто русским лицом и здоровым румянцем, она особенно по душе Наталье Кондратьевне. С радостью приняла бы ее в дом. Но что будешь делать, если помешалась молодежь на одной политике!

— Вся эта шушера обвиняет нас в стремлении захватить власть против воли народа, — говорил в столовой Кобозев. — Но кто для них народ? Кулаки, созданные благословляемой ими столыпинской реформой, лавочники, идущие с хоругвями громить евреев. Трудящиеся люди интересуют их только как быдло, с которого можно семь шкур содрать. Сегодня Барановский и Семенов-Булкин ратуют за Учредительное собрание, а завтра на этом собрании заодно с монархистами потребуют возродить Думу. Потребуют обязательно! Скажи, Алибий, что хочет твой народ?

— Он хочет мира и сытой жизни. О большем пока не помышляет, потому что понятия не имеет даже о таких простых вещах, как баня, белье, светлое жилище. Чабаны в степях живут при байских отарах наравне с собаками, только урывают кости пожирнее. — В голосе Алибия прозвучала горечь. — Сытый живот — вот пока предел стремлений киргиза. Единственное, что украшает его жизнь, — привязанность к родным степям да еще песни — все то, что было и тысячу лет назад. Только тогда наших степняков грабили и убивали враждебные племена, а теперь целые аулы сжигают и сравнивают с землей карательные казачьи отряды. Угоняют скот, забирают одежду. Казаки, возвращаясь в станицы, нагружаются так, что их на лошадях не видно.

— Не бунтуй! — тоже с горькой усмешкой сказал Левашов.

— Но разве это бунт, когда пастухи отказываются строить военные укрепления? Зачем война с немцем народу, который находится в первобытном состоянии?