...И двадцать четыре жемчужины - Людмила Васильева

Покупатель попросил остановить машину у станции метро. В вестибюле к нему подошел мужчина.

— Отойдемте в сторонку, — обратился он к иностранцу. К ним подошла служащая метро в форменной одежде, и иностранца пригласили в служебное помещение.

Дутько подъехал к своему дому в отличном настроении. Поднимаясь на лифте, он насвистывал что-то веселое. Выйдя на своем этаже, вздрогнул — на площадке его поджидали сотрудники милиции.

Вместе с ними Дутько вошел в квартиру. Пришедшие предъявили ордер на обыск и пригласили управдома и понятых. На вопрос, откуда в его портфеле иностранная валюта, Дутько заявил:

— Не знаю. Вернее, догадываюсь, как она попала ко мне. Это подстроено, доллары мне подложили специально. Ваши действия незаконны. Я ведь по образованию юрист...

После долгих и тщательных поисков в двойной стенке массивного шкафа была еще обнаружена валюта.

НЕ ВЫГОРЕЛО

Дальнев был рад, что хоть некоторое время ему не придется встречаться с Эньшиным. Последняя его вынужденная услуга — устройство туристской поездки Эньшина вокруг Европы — доставила много хлопот с оформлением характеристики. Нужно, чтобы не было на ней его, Дальнева, подписи.

А теперь еще эта неприятная история с художником Анохиным. Для чего понадобилась справка от Шуневской, имелись ли фонды в то время, когда Анохин подал заявление с просьбой о заключении договора? Шуневская сообщила Дальневу, что справку запросили из Союза.

А фонды тогда были. Это он подсказал Шуневской договора с Анохиным не заключать, а лишь пообещать заключить на готовую картину. Зачем же теперь справка?.. Конечно, Земфира выкрутится, но уже сам факт, что кто-то из руководства Союза художников этим интересуется, ничего хорошего не предвещал.

Этот Анохин вызывал у Дальнева неприязнь еще с институтских времен.

Возможно, Анохин куда-то пожаловался. Что ж, себе только хуже сделал, раз не хотел сидеть тихо.

Никуда Анохин не жаловался. О справках ничего не знал. Но похоже, что его снова поджидали неприятности.

Перед началом заседания художественного совета среди картин, приготовленных к просмотру, Шуневская нашла работу Анохина и прикидывала, что можно сказать о ней, разумеется, не положительное, а непременно «завалить» — таково приказание Дальнева. Нельзя сказать, что это так просто, — картина выгодно отличается от многих работ. Но раз надо...

Земфира на этот раз особенно тщательно продумала свой туалет. Еще бы! Сегодня обещал быть на совете сам заместитель директора Художественного фонда, мужчина властный, серьезный, к тому же и внешне очень представительный. По телефону он был весьма любезен, даже выдавал комплименты. Она уже давно обратила на него внимание.

Да, сегодня она выглядела прекрасно. Пришел Минский, уже пожилой человек, академик. На нем была неизменная старая спортивная куртка и фуражка яхтсмена, лицо обветренное, загорелое. Он окинул Шуневскую взглядом и, как всегда, не без иронии сказал:

— Ну, вы, я вижу, во всеоружии — не иначе, как «жертву» наметили, а?

— Ну что вы, ни о каких жертвах не думаю, просто нужно быть приятной людям. Я вот в раздумье насчет сегодняшнего совета... готовлюсь. И хочу с вами поделиться. Вот, например, работа Анохина: вроде бы и ничего, но принять ее нельзя, она, как бы сказать... чужда нам по духу, по настроению... Нельзя же такой пессимизм разводить. Тема-то значительная и должна иметь оптимистическое звучание...

— Ну, что вы говорите, Земфира Прокопьевна, время полотен «ура, ура» прошло... Где работа Анохина? Давайте-ка посмотрим. О-о, совсем неплохо!.. Он живописец настоящий.

Земфира покачала головой:

— Я не согласна с вами, картина какая-то серая, унылая... совершенно нежизненно.

— Ну, не будем... не будем спорить. Что это вы на Анохина напали? Неужели он вам не нравится? А ведь красивый мужик, этакий пират южных морей...

— Я ценю в мужчинах только ум и талант — это истинные достоинства. И они, главное, с годами не исчезают, а лишь усиливаются...

Минский недоумевал: «Чего это она на Анохина напала? Или что-нибудь затевает?..»

Стали собираться и остальные члены совета. Некоторых Земфира отводила в сторону, о чем-то шепталась. Потом с приветливой улыбкой подошла к заместителю директора и заговорила с ним.

Началось обсуждение.

Когда очередь дошла до картины Анохина, Шуневская попросила слова:

— Я категорически против, чтобы подобные полотна находились в экспозициях наших выставок. Недопустимо, чтобы в эпические полотна или жанровые картины при кажущемся благополучном сюжетном решении вносилось чисто субъективное отношение художника к жизни. Да, мы знаем, у художников бывают драмы личного характера, не обошли они и автора этой картины, видимо, он болезненно пережил разрыв с семьей — такое нелегко переносится. Как и у каждого человека, у него есть неудачи в работе и неправильное восприятие того или иного явления жизни, иногда идущее вразрез с интересами нашего общества... В его картине мы как раз сталкиваемся с этим. У нас не может быть трагедий, подобных судьбе Гогена или Ван Гога, когда общество не принимало их, выбрасывало из жизни... Странно, что картина «Геологи», назначение которой — показать людей одной из самых романтических профессий в работе, в подвиге, — эта картина представляет зрителю геологов, которые, извините, больше похожи на каких-то уголовников. И весь колорит, мрачный, унылый, до странности скупой, никак не может дать представление о радостном и вдохновенном труде.

Мое мнение: картина эта — явная творческая неудача художника, хотя и способного. Ее не следует предлагать на выставку. Думаю, что уважаемые члены выставкома согласятся со мной.

Члены выставкома молчали. Несмотря на резкое высказывание Шуневской, картина многим понравилась своим сдержанным колоритом, выразительностью фигур геологов, своеобразным изображением таежной природы.

Усилия Шуневской «завалить» картину Анохина оказались напрасными. Большинство членов выставкома, за исключением особо «предусмотрительных», были за то, чтобы включить «Геологов» в экспозицию выставки.

На следующий день Дальнев собрался позвонить Шуневской, проинструктировать ее, как вести себя с Анохиным и его картиной, но не успел этого сделать. Его пригласили к двенадцати дня к Бурмину и предупредили, что пропуск для него заказан.

Уже одеваясь, чтобы поехать к Бурмину, он узнал об аресте Дутько.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЖЕМЧУЖИНЫ

Райнер находился в Ленинграде. Деловая часть его поездки была закончена, поэтому вечером он собирался в театр, на балет, а днем в Эрмитаж, посмотреть первые залы — все это по заранее составленному плану.

Несмотря на преклонный возраст, он еще бодр — по рекомендации своего врача он делает гимнастику и соблюдает строгий режим.

Итак, Райнер получил наконец свои сокровища. Так долго ждал он этого момента. Раньше сделать это не удавалось. В войну помешали проклятые партизаны. Едва не попал в их руки. Потом, после войны, он долгие годы жил в США. Когда в Советском Союзе открыли туристические маршруты, его посланец с драгоценной иконой попал в руки таможенников. Еще более ощутимая утрата произошла, когда весной этого года Фогель погиб здесь, в России, в автомобильной аварии, и тогда пропали драгоценная икона «Положение во гроб» и золотой крест с камнями. Поистине, можно поверить, что предметы коллекции помещика Муренина обладают свойством приносить неприятности и даже смерть лицам, владеющим ими.

Но теперь сокровища в его руках. Завтра он исследует полученное и составит представление о стоимости. Думать об этом приятно. Изделия ювелиров прекрасны, они издавна запечатлелись в его памяти. Может быть, он не будет их продавать. Пусть станут семейными реликвиями. Ведь больше никто никогда не сделает такие вещи. И только его родственники будут владеть ими.

Что деньги? У него их много. Кроме того, он везет товар, который можно выгодно продать. «Письма из России» — так можно назвать корреспонденцию, собранную здесь им и его сообщниками. Некоторые западные журналы и радиостанции за нее очень хорошо заплатят. Да, этим сейчас заниматься очень выгодно. Но он делает это не только ради денег. Он истинный патриот Германии, он верит, что в будущем вернутся славные времена расцвета его страны, времена господства над Европой...

Ему вспомнилась недавняя встреча с «представителями искусства». С большими предосторожностями провел его Эньшин в мастерскую художников — мужа и жены. Художники держались подобострастно. Эньшин, конечно, не стал посвящать Райнера в подробности их биографий.

Муж окончил плановый институт, но работать по профессии не стал. Подучившись писать плакаты и лозунги да оформлять стенды, стал называться художником. Так и числился на предприятии, куда пристроился.