Debating Worlds. Contested Narratives of Global Modernity and World Order - Daniel Deudney
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Современные ученые-экономисты в целом стали более оптимистично смотреть на будущее мировой экономики. Они считают, что с помощью современной науки можно значительно повысить производственные мощности и уровень жизни во всем мире. Они считают, что бедность в одной стране напрямую ведет к бедствиям в других странах. Иначе говоря, процветание одной страны может напрямую влиять на благосостояние другой. Экономически это мир взаимного сосуществования и взаимного процветания. Если бы внешняя политика каждой страны определялась экономическими факторами, международное сотрудничество осуществлялось бы беспрепятственно.
В последнем предложении Цзяна есть острота "если", как и в его язвительном высказывании: "По моему опыту, друзей, использующих сложение и умножение, гораздо больше, чем тех, кто использует вычитание и деление". Вслед за этим он высказал мысль, которая выходит далеко за рамки принятия желаемого за действительное: "В политике Китай намечается переход от политики военной силы к политике общественного мнения". В 1947 году подобное заявление требовало волевого, слишком оптимистичного взгляда на гражданскую войну, которая явно разгоралась. В тот год Цзян мог стремиться к созданию "хуаюцюань" - повествовательной силы о том, что послевоенный Китай может сделать для Азии в мире. Но политическая, экономическая и военно-политическая ситуация делала болезненно очевидным, что повествование само по себе было недостаточным.
Китайский нарратив Мао и после него
Преемники режима Чанга добились гораздо большего успеха в формулировании специфического для Китая нарратива. Китай Мао смог продвинуть значительный рево-люционный дискурс с большой валентностью в постколониальном мире. По крайней мере, два различных дискурса - революционных насильственных перемен и невмешательства и сотрудничества в стиле Бандунга - иногда противоречили друг другу, но помогли сформировать представление о Китае как о глобальном игроке, хотя и таком, чья политическая мощь намного превосходила экономическую. Многие постколониальные страны Азии и Африки опирались на идеи маоистов, а также повстанческих движений, таких как наксалиты в Индии. Однако это был скорее дискурс, чем нарратив; кроме широкого ощущения изменения мирового порядка, никогда не было до конца ясно, как будет выглядеть новый мир, не в последнюю очередь потому, что Китай все еще стремился вернуться в существующий мировой порядок (что он и сделал в 1971 году, заняв место Китая в Организации Объединенных Наций). Революционный дискурс стал еще менее заметным, когда необходимость восстановления после Культурной революции изменила приоритеты Китая. Изложение Чжоу Эньлаем в ООН в 1974 году теории трех миров Мао дало новый взгляд на отношения Китая с миром, но также ознаменовало шаг в сторону от сформулированного и целостного видения того, каким может быть это глобальное видение. Это также совпало с периодом серьезного реструктурирования внутри страны, подкрепленного идеей Дэн Сяопина о "четырех модернизациях".
1970-е и 1980-е годы стали временем относительного отсутствия Китая в представлениях о глобальном порядке. Внутренние политические проблемы привели к тому, что внимание Китая было обращено внутрь страны, хотя как показал Джулиан Гевиртц, китайские экономические реформаторы того времени опирались на такие разные фигуры, как Алек Кэрнкросс, Милтон и Роуз Фридман и Янош Корнай. Основополагающий телевизионный документальный фильм "Речная элегия" (Heshang) содержал сильный тезис о том, что для возрождения национальной культуры Китаю необходимо принять "голубой океан", а не "желтую реку". По косвенным признакам, именно США были источником вдохновения для Китая после культурной революции. Однако это конкретное видение экономической и культурной либерализации закончилось после Тяньаньмэньского кризиса 1989 года и падения генерального секретаря Коммунистической партии Китая (КПК) Чжао Цзыяна.
1989 год также оказался серьезным препятствием на пути китайцев к формулированию глобального нарратива. После убийств на площади Тяньаньмэнь страна стала рассматриваться как международный изгой или, в лучшем случае, аномалия, тем более, что в том же году произошло падение коммунистических режимов в Европе и широко распространилось ощущение, что будет "третья волна" демократизации. В 1990-е годы Китай стремился вернуться в международное общество, предлагая мало вето в ООН (например, не препятствуя войне в Персидском заливе в 1991 году) и начиная восстанавливать свое присутствие такими событиями, как проведение Женской конференции ООН в 1995 году в Пекине. Однако в этот период не было четкого формулирования китайского видения глобального участия. Вместо этого наблюдался энтузиазм вступления в международные институты и сети, которые обеспечивали Китаю престиж (в 2001 году Китай вступил во Всемирную торговую организацию, а также выиграл право на проведение Олимпийских игр в Пекине в 2008 году), а не создание или изменение этих институтов каким-либо серьезным образом. Однако в этот период Китай продолжал демонстрировать очень высокие темпы ежегодного роста, прокладывая путь к следующему этапу развития идеи глобального. Экономическая основа, которой не хватало во всех предыдущих формулировках китайского нарратива, наконец-то стала правдоподобной.
Эта правдоподобность усилилась после экономического кризиса 2008 года, который стал поворотным моментом для видения Китаем себя в мировом сообществе. Западный мир, казалось, стоял на пороге крупной экономической катастрофы, возможно, сравнимой с катастрофой 1930-х годов. В то же время решение Китая использовать агрессивное кредитование для стимулирования собственной экономики оказалось успешным и позволило предотвратить замедление темпов роста в то время, когда многие экспортные рынки Китая переживали рецессию. (К середине 2010-х годов результаты этой политики стали вызывать серьезную головную боль у руководства партии, но это станет очевидным лишь через несколько лет). В то время китайское руководство стало гораздо смелее высказывать идею о том, что целью Китая больше не должно быть просто стремление к членству, даже привилегированному членству, в существующем мировом порядке. Вместо этого он должен стремиться укрепить свою теперь уже несомненную эк-ономическую мощь, пытаясь создать новую модель взаимодействия Китая с миром, в которой "китайские" взгляды будут более очевидны и появится нарратив растущего китайского присутствия в мире.
Источники нового нарратива
Однако, даже если после 2008 года у Китая была экономическая база для формулирования нового нарратива, ему все еще мешала гораздо более давняя реальность: языковая и дискурсивная среда, в рамках которой Китай мог действовать, была сильно ограничена нормами западного, якобы универсалистского политического языка. В последние годы были проведены стимулирующие академические эксперименты в попытке подорвать господство такого языка: одним из примеров является работа политолога Ли Дженко "Изменение референтов", в которой отстаивается идея qun как термина, который может быть использован для описания различных типов "группировок" ."В самом Китае политический мыслитель Цзян Цин (не имеющий отношения к бывшей жене Мао) выдвинул идею "конфуцианского" конституционного порядка, который отказался бы от плоских демократических
