Немцы - Александр Терехов

— Сотрудникам префектуры — задержаться.

Эбергард уставился на Евгения Кристиановича Сидорова — первый заместитель написал положенные два заявления (по собственному и на отпуск), но совещания отбывал на привычном месте — по правую руку, хоть усох до костей, пожелтел, не разговаривал даже с секретарем (а больше не с кем — приемная вымерла), да еще казалось — у него парализовало шею: Кристианыч не поворачивался и не разглядывал монстра с любовью, как прежде, взглядом не лизал, а сидел очень прямо и глядел точно в какую-то трубу, повисшую на уровне глаз, в далекий светлый кружочек, чуть только отклоняя голову вбок — от монстра, сам, видимо, этого не замечая, — организм боролся за выживание.

Гуляев невозмутимо приготовил в рабочей тетради свежую страницу, всё, что говорил префект, записывал (вдруг нахмурится Эбергарду: а ты что здесь? ну-ка, вон отсюда, это не для тебя! давай-давай, по-быстрому! нет? нет), спокоен, словно знает «о чем».

Больше всего на свете сейчас Эбергард хотел, чтобы через весь зал наискосок неторопливо пробежала жирная крыса.

— Ситуация в городе непростая, — так монстр начинал любое выступление, всё пройдет быстро, почуял Эбергард; вдруг — монстр поднялся и вдруг — пошел за спины, свысока и всесторонне оглядеть всех, если кто надеется спрятаться — остановись, дальше не ходи! — Выборы. Активизируются провокаторы, — сказать нечего, просто для успокоения нервов сожрать, попить крови. — Хотел бы… — все непрерывно записывали, и Хассо катал — что? — и не оборачивались, будто монстр сидит, где сидел, и вещает оттуда, из-под городского герба, из-под лучистого улыбающегося мэра, уложившего подбородок в крепежную лунку меж указательным и большим в опоре типа «праворучный кулак»; дойдет до Эбергарда? не буду записывать, а что, просто внимательно слушаю, — предупредить вас, — монстр добавил два матерных слова, чтоб знали, кто они есть и больше никто. — Я знаю всё. Любой саботаж, попытки за моей спиной… жестоко пресекаться, — и похлопал рукой по плечу довольно свободно обернувшегося помощника — морду: — Ничего, ничего, Борис, прорвемся… — Следующим сидел Хассо, и, играясь в «я и тебя похлопаю, следующим же — ты», — монстр с размаха — ударил по спине кулаком! Хассо качнулся вперед, но тут же, хоть и помедленней, но откачнулся в исходное, под следующий удар и еще что-то дописал — закончил строчку.

Этот — этот — этот кусочек времени, напоминающий распухающий пузырь, — рос, но не кончался и мог лопнуть, лишь получив какой-то ответ, звук, движение, вылиться, протечь — рухнуть… Эбергард рассматривал свою левую руку, сдвигающиеся сами по себе и раздвигающиеся пальцы, рассыпавшись в пыль и развеявшись, его не хватало даже для: вот этого хватит на сегодня? Всё? Если следующего меня?

Кресельная кожа вздохнула — монстр вернулся.

— Заканчиваем, — судя по голосу, довольно улыбался. — У заместителей префекта, глав управ, приглашенных, у кого-то есть возражения по методам подведения итогов совещания? Ни у кого нет? Всего доброго.

Ну, что, что, что Эбергард мог бы сказать? Что бы он сказал после «возражения есть?». Всё же понятно. Что дело не в этом. Но почему-то показалось: я должен был что-то сказать. Вот что пугало.

Ничего теперь не могло сбить, он начал главную работу: с утра в наркологический диспансер, обшарпанный, нищий, неопрятные старухи в регистратуре, одноглазые врачи, — облако какого-то другого времени, другой этаж, родные места, то, что теперь могло лишь испачкать, я здесь ни за что не останусь! — старался говорить отчетливо, резко не взмахивать руками, ходить уверенно по линолеумным лохмотьям, не повышать голос — как, оказалось, трудно выглядеть нормальным — он нормальный, кому показать вены? Но серую туалетную «бумагу» со штампом выдали без всяких — за восемьдесят один рубль.

За свидетельством о рождении Эрны и свидетельством о разводе Эбергард отправился в загс; в ожидании администратора разглядывал лоток с тиснеными папками «С днем свадьбы!», «С днем рождения!», фотоальбомы «Мама, папа, я родился!», про разводы — ничего, расценки на лимузины и кафе, сборники «Как провести свадьбу» (в двух томах), одну главу прочел целиком — «О правильной организации выкупа невесты», — мимо по коридору направо пропархивали самые дружные парочки на свете по стрелочке «Регистрация браков».

— Пройдите.

Девушка — розовые щеки, нежные губы — просмотрела его заявление, поднялась и заглянула в железный шкаф — открылись полки, забитые папками «Рождения», забитые папками «Смерти» и папками «Браки».

— Заполняйте квитанцию по образцу «Госпошлина за развод».

Страшным оказалось делом — Эбергард возюкал специально переломанной для сохранности пополам и сращенной изолентой ручкой — 4100000657, ОНКО 37906858 (не уместилось, заперлось в «наименование организации»), р/с 54900000004396847365, подсчитывая нули, а куда писать этот распаскудный КБК, двадцать цифр?! — взял новый бланк, поукладывал цифры тесней, но вдруг задумался: не вбухал ли он «корсчет» в «расчетный»? И где тогда «расчетный»? В образце «расчетного» нету. А в квитанции есть! К нему за стол, как двоечник к отличнику, присоседился мужик в светлых брючках, привел жену на развод — и с тем же напряжением пыхтел меж квитанцией и образцом, а еще жена его — загорелая, закрывшись огромными черными очками, тоже в белом, — ожидала отстраненно: хочешь, решил — пожалуйста, но всё сам, вот он и вглядывался в нули; и Эбергард рядом, как разведчик в шифровку, втискивал в крохотные окопы граф как бы ничего не значащие цифры, уже заранее зная, что и третий бланк губит задарма.

— В Сбербанке за десять рублей есть заполненные бланки, — и охранник поднялся размяться.

Эбергард подскочил, сминая квитанцию, вслед за мужиком к зеленой вывеске через сквер; заполненные бланки давали бесплатно, но за десятку нужно было взять лотерейный билет.

— Вам «авиационную» или фонда «Дикая природа»?

Мужчина в светлых брючках умело стер оставленной на стойке ничего не стоящей монеткой пять серебристых кружочков в боках кабанов, на крыл ах лебедей, если откроются три одинаковые цифры — выиграл.

— Выигрыш: двадцать рублей! — сказал он. — Еще два билета на эти деньги! — и заново схватил монетку стирать.

Эбергард протянул руку над его подрагивающими плечами, отдал десятку, схватил квитанцию, расписался, оплатил и помчался по траве через сквер назад, мужчина выиграл еще один лотерейный билет, коротко рассмеялся и заново «стирал» кабанов и лебедей с улыбкой ожидания, а жена его сидела в углу приемной загса среди счастливых молодоженов и двух сумасшедших, пришедших менять имена и фамилии.

Закончив, сдав, получив, Эбергард длинным коридором поспешил делать свою главную работу дальше, к другой жизни, и увидел еще раз тех, двоих: их «пригласили», мужчина в светлых брючках и его жена расположились друг напротив друга, разделенные еще и приставным столом, глядя друг другу за спину; жена, становившаяся бывшей, выбрала место лицом к окну, хоть куда-то глядеть, — за окном птицы сидели прищепками на проводах — и молчала всё время, не снимала очки; свежая прическа типа «ничего страшного», типа «да всё у меня хорошо», типа «еще вопрос, кто пожалеет»; всё, всё делал сам он; «подавал» документы из файлика, показывал квитанцию, дописывал, где забыл, «за себя и за вашу э-э…», разборчиво, не прибегая к ее помощи, крутил головой, ослепшим рывком преодолевая сектор обзора в сорок пять градусов, чтобы не видеть своей оторванной и измятой жизни, которую он ждал когда-то на углу, хмелея от счастья, — а теперь ледяная сосулька двадцати одного года, не прошедшая на очное, листала их прошлое, с затаенной улыбкой оглядываясь на смех, доносившийся из соседнего кабинета.

Шло лето, стрекозы, дрожа крыльями… Почти каждый день, когда можно (в определенные дни Улрике предупреждала; сегодня особенно надо), они были вместе; ночью в половине четвертого он встал в туалет и удивился: как светло — приятная в небе южная серость, густота ожидания, безветренная зелень — самые короткие ночи, светлые, взывающие к тебе, дополнительные площади к обычной жизни, верхние над ней этажи, утерянные возможности жить дольше, иметь право не спать посреди спящего мира и владеть спящим миром, еще время — получить.

Утром вышел из подъезда, сказал, прежде чем понял:

— Пошел дождь, — и что-то бесследно и щекотно тронуло запястье, играючи клюнуло в макушку, в лужах, тушами протянувшихся вдоль бордюров, начали расплываться мишени, тарелки, подносы, хороводы, оглаживая воду; зарядил дождь, сперва неторопливо, без надежды на скорое истощение неба, но вот уже на асфальте заклокотало серое колючее пламя, за стеклянными стенами его жизни клокотал водяной пожар, пламя, что вовсю разгорается осенью, вода вскипала в лужах снежной белизной — дождь, запомнить ко всему, что в году: два снегопада, затруднивших движение, салюты, новогодние распродажи, обезьянничавшие с голливудских «рождественских», — всё. Никаких радуг.