Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы) - Евгений Анисимов

Около девяти утра императрицей была провозглашена вдовствующая герцогиня Курляндская[63]. Она — вторая дочь царя Ивана, старшего брата Петра I. Этот царь Иван оставил трех дочерей. Старшая замужем за герцогом Мекленбургским, и когда его изгнали из его владений, она вернулась сюда, где и находится со своей единственной дочерью. Вторая была замужем за покойным герцогом Курляндским, который прожил не более шести недель после своей женитьбы; она остается вдовой. Третья — до сих пор здесь, незамужем. Так как род Петра I по мужской линии пресекся, обратились к наследницам его старшего брата. Причиной, по которой обошли старшую сестру, явилось то, что у нее есть супруг, к тому же беспокойный. Новая императрица находится в Курляндии, но скоро ее ожидают здесь. Я думаю, Ваше доброе сердце обеспокоено судьбой юной бедняжки, которую разлучили с любимым человеком, а теперь она лишена даже слабой награды — величия. Мне говорят, что она переносит это героически. Она говорит, что скорбит о потере как подданная империи, но как частное лицо радуется, поскольку кончина императора избавила ее от больших мук, чем могли бы выдумать величайший деспот или самая изобретательная жестокость. К своей будущей судьбе она вполне безразлична. Ей представляется, что, преодолев свое увлечение, она с легкостью вынесет все телесные страдания.

Джентльмен, видевшийся с нею, сообщил мне следующее о своем разговоре с княжной. Он сказал, что нашел ее совершенно покинутой, при ней были только горничная и лакей, которые ходили за нею с детства; когда мой собеседник выразил свое возмущение этим, она сказала: «Сэр, вы не знаете нашей страны». К тому, что я уже описала, она добавила, что ее молодость и невинность, а также всем известная доброта новой императрицы вселяют в нее надежду, что она не подвергнется никакому публичному оскорблению, а бедность для нее ничего не значит, ибо ее душа занята единственным предметом, с которым ей будет приятна любая уединенная жизнь. Заметив, что собеседник мог подумать, будто под словами «единственный предмет» она подразумевала своего прежнего возлюбленного, княжна поспешно добавила, что запретила себе думать о нем с той минуты, когда эти мысли стали преступными для нее, но что теперь она имела в виду свою семью, действия которой, как она чувствовала, осудят. Она же не в состоянии преодолеть в себе естественную привязанность, хотя они принесли ее в жертву тому, что теперь их погубит.

Вы, мадам, судите всегда столь справедливо и не нуждаетесь в подобном для размышлений о суетности всех наших земных стремлений; о том, что каждый час нашей жизни свидетельствует, сколь преходящи и незначительны наши радости; в наших разочарованиях нас должна утешать мысль о недолговечности всего сущего. Хорошо, что мне пришли сказать об ожидающем курьере, не то, продолжай я в том же духе, я наскучу Вам. Поэтому добавлю лишь: ничто сейчас не угрожает ни нашей жизни, ни нашему имуществу, а когда такое с нами (по крайней мере со мной) бывало, я вела себя с большей решимостью, чем Вы могли ожидать, зная трусихой Вашу, и проч.

Мадам,

благодарю Вас за стулья. Они очень милы, и я вся в работе. Но поскольку Вы требуете этого, я продолжу писать Вам длинные письма, хотя меня и удивляет, как Вы можете желать более двух строк, получив столь многочисленные утомительные эпистолы, которые, мне кажется, должны напоминать писания Габриэля Джона, где есть предисловие и постскриптум и очень немногое между ними, так что основная часть книги идет как бы между прочим.

Вы спрашиваете, как я провожу время. Я приведу Вам дневник одного дня. Случаев же, вносящих разнообразие, так мало, что по нему Вы можете судить, чем я занималась с тех пор, как покинула общество друзей.

Поднимаюсь в шесть часов — вот какой я сделалась простолюдинкой, — чтобы, осмотревшись и распорядившись по дому, к восьми выйти к завтраку. Покончив с этим, занимаюсь с учителем французским в продолжение часа; затем удаляюсь в свою комнату и либо рукодельничаю, либо читаю до двенадцати и одеваюсь к обеду, который у нас в час. После обеда мы недолго болтаем, а затем снова работаю или читаю до шести, когда мы отправляемся подышать воздухом — в карете или пешком — до восьми часов. В этот час мы всегда ужинаем, а спать ложимся в десять. Так постоянно проходит почти каждый день. Разве что иногда между семью и восемью мы отправляемся в собрание, уже упомянутое мною в одном из писем.

Окрестности этого города прекрасны; леса, вода, нивы образуют приятный пейзаж. Поскольку у мужчин гораздо больше дел, чем у женщин, они обыкновенно заняты; так что я часто выезжаю одна, но это всего лишь видимость, ибо в таких случаях моей постоянной спутницей является Ваша милость.

Во время одной из таких бесцельных поездок мы обнаружили дом, принадлежавший прежде князю Меншикову, ныне же необитаемый. Он расположен на прекрасной поляне, с большим прудом перед ним и другим — позади; поляну окружает густой лес, через который не проложено ни одной регулярной дорожки. Но, следуя нескольким совершенно естественным поворотам, просто оказываешься на этой поляне. Здесь мы часто выходим из кареты и гуляем, но лишь одно омрачает мне удовольствие: множество лягушек. Вы восклицаете: «Какое жеманство! Бояться бедной лягушки!»— но рассудите, что я могу победить свое отвращение к ним не более, чем Вы — Ваше к назойливому поклоннику, хотя я, право же, полагаю, ни тот, ни другая не намерены причинить нам вред.

Вокруг этого города на расстоянии трех, четырех, пяти миль много монастырей; они очень старые, но некрасивые. Некоторым придает великолепие лишь то, что их шпили и башни снаружи позолочены. Должно быть, это стоило очень дорого, и в часовнях монастырей обычно хранятся большие богатства. Я посетила настоятеля одного из монастырей, который очень любезно угощал нас кофе, чаем, сластями. Наконец он сказал, что должен попотчевать нас по обычаю своей страны, и тогда стол уставили горохом, бобами, репой, морковью и пр. — все в сыром виде, подали также медовый напиток, пиво, водку; короче, месье аббат оказался веселым добродушным человеком, и мы очень приятно провели день. Милях в трех оттуда расположен женский монастырь для высокопоставленных особ, где сейчас находится вдовствующая императрица, как ее теперь называют, но я имею в виду первую супругу Петра I. Как только ее внук взошел на престол, она покинула тот монастырь, где столь долго прожила в заточении, и переехала в этот, где как вдовствующая государыня имеет настоящий двор. Она и все монашки выходят, когда хотят, но в своих одеяниях.

Я ожидаю описания приятного местопребывания, где, как полагаю, застанет Вас это мое письмо. Мне ведь столько раз не удавалось увидеть его, хотя и получала весьма любезные приглашения от великодушного хозяина, которому, как и Вам, мадам, остаюсь, и проч.

Мадам,

кажется, Вам не терпится узнать историю вдовствующей императрицы. Об этих вещах рассказывают столь различно, в зависимости от привязанностей и интересов, что трудно судить, где же правда; но следующее изложение, как я полагаю, будет достаточно верным. Зовут ее Евдокия, она из дворянского рода Лопухиных. Царь женился на ней, будучи очень молодым, и имел от нее сына, который впоследствии был казнен, но оставил после себя сына и дочь. Через несколько лет после женитьбы царь охладел к ней и притворился, что ревнует ее; по подозрению в измене она была заточена; все ее ближайшие родственники и несколько ее придворных были схвачены и, по обычаю этой страны, допрошены под пыткой. Ни один из них не показал в пользу этого обвинения, хотя им за это было обещано прощение. Эти допросы длились несколько месяцев, за каковое время около четырнадцати ее ближайших родственников были казнены. Один из ее придворных[64], относительно которого Петр имел наибольшие подозрения, многократно подвергался таким пыткам, каких, казалось, не вынести ни одному живому существу. Терпя эти муки, он с неизменным упорством настаивал на своей собственной и ее невиновности. Наконец царь, сам придя к нему, обещал прощение, если тот сознается. Он плюнул в лицо царю, сказав, что должен был бы считать ниже своего достоинства разговаривать с ним, но полагает себя обязанным очистить от подозрений свою госпожу — добродетельнейшую женщину на свете. «И, — сказал он, — единственной известной мне слабостью, в которой, как я знаю, она повинна, является ее любовь к тебе, безжалостному палачу; и если что и заставило бы меня еще больше поверить в твою дьявольскую природу, так это то, что ты воображаешь, будто меня можно заставить оговорить невинного человека для своего спасения, потому что, будь мое тело способно выносить эти пытки, пока жив ты, мучитель этого мира, я бы терпел их с радостью, но не избавился бы от них посредством такой лжи». После этого он отказался говорить. Убедившись, что из него не вырвать признания, его обезглавили, а ее заточили в отдаленный монастырь, не дозволяя видеться ни с кем, кроме того, кто приносил еду, которую ей Приходилось готовить самой, так как у нее не было служанки даже для самой черной работы, и лишь одна келья — для нее. Как раз перед женитьбой царя на императрице Екатерине был слух, что она (Евдокия — Н. Б.) умерла; так считали до тех пор, пока ее внук не взошел на престол. Тогда она появилась при дворе, хотя жить там не стала, а удалилась в этот монастырь, где имеет двор и содержание как вдовствующая государыня, хотя и не желает снять своих монашеских одежд. Каких только бед и лишений не перенесла эта несчастная государыня. И, конечно, самым тяжелым стала смерть молодого монарха, ее внука, ибо эта внезапная потеря постигла ее в то время, когда, казалось, самые большие тяготы, выпавшие на ее долю, уже миновали.