История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим - Уильям Теккерей

- Mais vous etes un noble jeune homme! {Но вы благородный молодой человек! (франц.).} - воскликнула миледи, переходя, как всегда в минуты волнения, на французский язык.

- Noblesse oblige {Благородство обязывает (франц.).}, - ответил мистер Эсмонд, отвешивая ей низкий поклон. - Еще живы те, кому за их любовь и ласку я не раз охотно обещал отдать жизнь свою. Неужели же мне теперь сделаться им врагом и затеять с ними тяжбу из-за титула? Не все ли равно, кто носит его? Так или иначе он остается в семье.

- Что в ней есть такого, в этой маленькой недотроге, что заставляет мужчин так raffoler d'elle! {Быть без ума от нее (франц.).} - вскричала вдовствующая виконтесса. - Целый месяц она жила здесь, осаждая жалобами короля. Она миловидна и хорошо сохранилась, но у нее нет того, что называется bel air {Осанка (франц.).}. При дворе его величества короля все мужчины восхищались ею, а меж тем это была тогда просто восковая куколка. Сейчас она лучше и кажется сестрою своей дочери; но заслуживает ли она столь неумеренных похвал? Мистер Стиль, будучи на дежурстве при особе принца Георга, увидел ее, когда она с обоими детьми направлялась в Кенсингтон, и посвятил ей стихи, в которых обещает носить ее цвета и отныне одеваться только в черное. Мистер Конгрив говорит, что напишет "Скорбящую вдову", которая затмит его "Скорбящую невесту". Леди Мальборо, - хотя мужья их враждовали и даже дрались, когда этот негодяй Черчилль изменил королю (за что его следовало повесить), - тоже влюбилась в нашу вдовушку и оскорбила меня в моем собственном доме, заявив, что приехала не к старой вдове, а к молодой виконтессе. Маленького Каслвуда с маленьким лордом Черчиллем водой не разольешь, и они уже несколько раз по-братски оттузили друг друга. А распутник Мохэн, вернувшись в прошлом году из деревни, где он раскопал это сокровище, бредил ею целую зиму, сравнивая ее с бисером, который мечут перед свиньями, и в конце концов убил бедного дуралея Фрэнка. Ведь это из-за нее они поссорились. Я отлично знаю, что из-за нее. Признайтесь-ка, племянник, было между нею и Мохэном что-нибудь? Ну, скажите же: было или нет? Уж про вас самого я и не спрашиваю.

Мистер Эсмонд весь вспыхнул.

- Миледи чиста, как святые на небесах, сударыня! - вскричал он.

- Э, mon neveu! {Племянник (франц.).} Многие святые оттого и попали на небеса, что им было что замаливать там. Вижу, вы не умнее других и без памяти влюблены в нее.

- Поистине, я всегда любил и почитал ее превыше всего на свете, отвечал Эсмонд. - И я не стыжусь этого.

- А между тем она выставила вас за дверь - отдала приход этому отвратительному поросенку, сыну старой свиньи Тэшера, и говорит, что больше не пустит вас к себе на глаза. Все вы таковы, monsieur mon neveu. Когда я была молода, из-за меня состоялось, наверно, не менее тысячи дуэлей. А когда бедный мсье де Суши бросился в канал в Брюгге из-за того, что я отдала танец графу Спрингбоку, - я не могла выжать из себя ни слезинки и танцевала до пяти часов утра. Это было на балу у графа, нет, что я говорю, у лорда Ормонда, а его величество оказал мне честь тем, что всю ночь напролет танцевал только со мной. Но как же вы выросли! Вот у вас есть bel air. Вы брюнет. Все наши Эсмонды брюнеты. А у маленькой недотроги сын блондин; вылитый отец, тот тоже был блондин - и дурак. Вы были порядочным уродцем, когда вас привезли в Каслвуд, - одни глаза на лице, ни дать ни взять, вороненок. Мы хотели сделать из вас священника. Этот ужасный Холт - как он, бывало, пугал меня, когда мне случалось захворать! То ли дело мой новый духовник abbe {Аббат (франц.).} Дульет - премилый человек. По пятницам мы соблюдаем пост. Мой повар - человек весьма благочестивый и набожный. Вы ведь тоже наш, не так ли? А верно ли, что принц Оранский очень болен?

Такою беспечной болтовней занимала старая виконтесса мистера Эсмонда, которого совсем сбила с толку подобная словоохотливость, сменившая былое высокомерие. Но она вдруг прониклась к нему расположением - в той мере, в какой была способна на это, - да к тому же, пожалуй, несколько побаивалась его; и теперь, молодым человеком, он чувствовал себя с нею настолько же непринужденно, насколько мальчиком был робок и молчалив. Она сдержала данное обещание. Она ввела его в свое общество, довольно многочисленное, которое, разумеется, состояло из приверженцев короля Иакова, так что за ее карточными столами плелось немало интриг. Она представила мистера Эсмонда, как своего родственника, многим выдающимся особам; она довольно щедро снабжала его деньгами, которые совесть не запрещала ему принимать ввиду связывавших их родственных отношений и тех жертв, которые он принес ради блага семьи. Но он твердо решил, что никакой женщине более не удастся удержать его у своих юбок, и, быть может, лелеял уже втайне планы, как ему отличиться и самому составить себе имя взамен отнятого у него по прихоти судьбы. Недовольство жизнью школяра с ее мирным однообразием, горький внутренний протест против рабской зависимости, на которую он обрек себя ради тех, чья непреклонная суровость заставляла сердце его истекать кровью, беспокойное желание повидать свет, людей - все это привело его к мысли о военной карьере или хотя бы об участии в двух-трех походах. Он стал добиваться от своей новой покровительницы, чтобы она похлопотала о нем, и в один прекрасный день имел честь быть назначенным в чине прапорщика в стрелковый полк ирландской армии под командой полковника Квина.

Не прошло и трех недель после назначения мистера Эсмонда, как несчастный случай прервал жизнь короля Вильгельма, лишив Англию величайшего, мудрейшего, отважнейшего и самого милосердного государя, какого она когда-либо знала. Если еще при жизни этого великого монарха у противной партии в обычае было порочить его славу, то радость, проявленная его врагами в Англии и в Европе при известии о его кончине, свидетельствуют о том страхе, который он всем им внушал. Как ни молод был Эсмонд, у него хватило ума (да и великодушия тоже) возмутиться нескромным ликованием лондонских сторонников короля Иакова после смерти этого славного монарха, этого непобедимого полководца, этого мудрого и умеренного правителя. Как уже говорилось выше, верность изгнанному королю и его дому была традицией в семействе, к которому принадлежал мистер Эсмонд. Все надежды, склонности, воспоминания и предрассудки вдовы его отца были связаны с королем Иаковом, и едва ли нашелся бы другой заговорщик, который столь же шумно защищал бы права короля и поносил его противников за карточным столом или чашкою чая. Дом ее милости кишел церковниками, переодетыми и непереодетыми, сплетниками из Сен-Жермена и поставщиками последних версальских новостей - вплоть до точных сведений о составе и численности ближайшей экспедиции, снаряжаемой французским королем из Дюнкерка на погибель принцу Оранскому, его армии и его двору. В этом доме она принимала герцога Бервика, когда он был в Лондоне в девяносто шестом году. Она сохранила бокал, из которого он пил тогда, и поклялась не употреблять его до того счастливого дня, когда можно будет выпить из него за здоровье короля Иакова Третьего в честь его возвращения на родину; у нее хранились также разные сувениры королевы и реликвии короля-праведника, который, если верить слухам, не всегда был праведником, поскольку дело касалось ее, а также и многих других. Она верила в чудеса, свершавшиеся у его могилы, и могла рассказать сотню доподлинных случаев чудесного исцеления с помощью четок благословенного короля, амулетов, которые он носил, локонов его волос и всякой всячины. Эсмонду запомнились десятки удивительнейших историй, слышанных им от легковерной старухи. Тут был и епископ Отэнский, излечившийся от болезни, которая мучила его сорок лет и сразу прошла, как только он отслужил мессу за упокой души короля. Тут были и мсье Марэ, хирург из Оверни, разбитый параличом на обе ноги и исцеленный по молитве короля. Тут был и Филипп Питет, бенедиктинский монах, страдавший приступами кашля, от которого он так бы и погиб, если б не обратился к помощи неба, призывая в заступники благословенного короля, после чего его тут же прошиб обильный пот и он совершенно выздоровел. И была тут жена мсье Лепервье, учителя танцев при дворе герцога Саксен-Готского, полностью исцелившаяся от ревматизма благодаря предстательству короля, чудо, в котором не должно сомневаться, так как пользовавший ее врач и его помощник под присягой подтвердили, что не были ни в какой мере причастны к ее излечению. Всем этим россказням и сотням им подобных мистер Эсмонд волен был верить или не верить. Его престарелая родственница проглатывала их все без разбора.

У сторонников Высокой церкви не в почете были эти легенды. Но они считали, что честь и справедливость обязывают их сохранять верность низложенному королю; и едва ли у царственных изгнанников нашелся бы более горячий приверженец, нежели добросердечная госпожа, в доме которой вырос Эсмонд. Она пользовалась влиянием на мужа, быть может, большим, нежели подозревал сам милорд, который хоть и нарушал подчас супружескую верность, но, тем не менее, весьма высоко ставил свою жену и, не будучи склонен утруждать себя размышлениями, охотно принимал те взгляды, которые она внушала ему.