Любовь моя Ана - Софья Асташова

больных уходят в продолжительную ремиссию. Я ещё не решила, к какому лагерю мне примкнуть.

Эта статистика не вызывала у меня противоречий – эти пятьдесят процентов, значит, они не болели по-настоящему, слегка соприкоснулись с болезнью, отделались лёгкой формой или не были предрасположены к депрессии, которая поддерживала моё расстройство.

Как только за мной закрылась дверь в блестящее от чистоты отделение, маленькая проворная санитарка молча, но с улыбкой забрала у меня чемодан, ручку которого я крепко сжимала.

Из палаты вышла девочка в халате и с капельницей на передвижном механизме. Она держалась за неё, как за мачту корабля. Она слишком худая, чтобы я это вынесла. Мне становится дурно. Я испытываю такую острую зависть, что меня начинает тошнить.

Я не могла бы точно определить, сколько ей лет, – я понимала, что она молода, но кожа на её лице сухая и тонкая, как пергаментная бумага для запекания. Она казалась преждевременно состарившимся ребёнком.

Я пялилась на неё. Не могла не пялиться. Я видела каждое сухожилие на её теле и тут же пожалела о принятом решении. Вот на что я себя обрекла – смотреть на очень худых девочек и чувствовать себя лишней – я недостаточно худая, чтобы быть здесь. Я занимаю чье-то место.

Нетвёрдыми шагами она продолжила свой путь по коридору. К ней подлетела другая девушка в эластичном костюме для фитнеса – розовый короткий топ и велосипедки. Она была живой, шумной, со спортивной фигурой. Я не знала, кто из них больше сводит меня с ума, но что она здесь делает?

– Женя, как твои дела? – спросила фитоняшка.

– Хорошо, – ответила девочка с капельницей, поправляя свободной рукой очки.

– А как набор веса?

– Ну, не очень. Врачи сказали, что очень медленно идёт.

– Но ты ведь всё ешь?

– Да.

Это она всё ест? Ну конечно. Я стою, будто парализованная, заворожённая этой сценой, таращу глаза и глупо улыбаюсь. Девочка с капельницей под скрип колёсиков по полу удаляется, а фитоняшка остаётся стоять в позе хозяйки этой жизни.

Спустя минуту, никак не больше, появилась медсестра. Я ахнула, когда увидела её. Амазонка. Богиня. Фурия. Светлана Витальевна. Она шла величественно, как когда-то шёл Моисей, и перед ним расступались воды. Мощные скульптурные бёдра и грудь, обтянутые тонкой белой тканью, которая, казалось, в любой момент может лопнуть и разойтись по швам от напора налитой жизнью плоти. Волосы зверски стянуты в узел на затылке. Её кожа светилась. Её голубые глаза сияли.

– Вторая палата готова? – она заговорила с санитаркой, и голос её был подобен раскату грома.

Увидев мой чемодан, она недовольно покачала головой:

– Куда столько вещей? Ты на сколько приехала?

– Сколько потребуется, – ответила я и попыталась оправдаться: – Меня некому будет навещать, поэтому я взяла вещей по максимуму.

Она продолжала смотреть на меня недоверчиво и качать головой:

– Нельзя столько вещей. В тумбочку всё не поместится. Часть в чемодане оставим.

Валькирия. Я смотрела на неё зачарованно и думала: «Вау!» Она такая сильная, такая уверенная. Она мне нравилась, но я не могла понять, что мне нравится больше: она сама – её здоровье и молодость, сила и мощь. Или же мне нравится то, что я не такая, как она? В среднем персонал клиник расстройств пищевого поведения набирает десять килограммов, чтобы защититься от болезни. Эта информация повергла меня в шок – они святые, если идут на это.

То, как она двигалась, как стояла, её уверенность, несокрушимость, колючий взгляд говорили, что она женщина-босс. Мы должны её слушаться. Я уже любила её. Я восхищалась ею, но ни за что на свете не хотела бы стать такой, как она.

Покровительница десятого отделения – вот как они называли нашу «клинику расстройств пищевого поведения» – просто «десятое отделение», будто эту болезнь мы сами выдумали, а на самом деле мы психи, которые не дотянули до острых, – Светлана Витальевна завела меня в процедурную и закрыла дверь. Там за столом сидела ещё одна медсестра, вдвое больше неё.

– Кто тут у нас?

Я не успела открыть рот, как Светлана Витальевна назвала мою фамилию.

– Когда тебе назначено?

Они что, издеваются?

– На сегодня, – неуверенно сказала я, но, спроси они меня, какое сегодня число, месяц и год, я бы не смогла ответить.

– Раздевайся.

Я послушно разделась, оставшись в трусах и бюстгальтере. Светлана Витальевна достала из-под кушетки весы, и я впервые увидела, как здесь происходит взвешивание. Коричневой картонкой она закрыла экран весов, чтобы я не увидела цифру.

Как была, в трусах, я села на кушетку и стала одеваться. Медсестра остановила меня и попросила встать. Затем измерила обхват руки, талии, бёдер и рост. На подоконнике лежала тетрадь, куда она молча записывала все данные. Этих измерений оказалось столько, что я почувствовала себя животным, относительно которого мясник решает, отправить его на убой или нужно ещё откормить, что недалеко от правды – меня определённо нужно было откармливать.

Но это не всё. Также в журнал было занесено количество и расположение татуировок на моём теле, а я гадала, запишет ли она, что они из себя представляют – это слова «голод» и «анорексия».

– Селфхармом занимаешься?

– Нет.

– А это что? – Она указала на белые шрамы на руке в форме прямых линий.

– Это давно было.

Она ещё повертела меня в поисках следов от порезов и затем наконец разрешила одеться.

До самого последнего момента я боялась, что меня прогонят. Когда спрашивала разрешения пойти в туалет, я всё ещё боялась. Когда мне в карантинную палату принесли мой первый больничный обед, я всё ещё боялась. Боялась, что я недостаточно худая, что я не настоящая анорексичка. Что занимаю чьё-то место. Прогонят, как самозванку. Так я себя чувствовала – самозванкой. Синдром самозванца бывает не только у писателей. «Успокойся, Соня, у тебя достаточный стаж болезни, чтобы быть здесь, достаточный послужной список», – повторяла я про себя. Да и шансов сойти за нормальную у меня не было, даже если бы я захотела.

Пока меня вели в палату, я прошла мимо обеденной зоны, где стояло два ряда сдвинутых столов, служивших в обычное время местом для досуга, где пациенты могли рисовать, вести дневник эмоций или смотреть висящий высоко под потолком телевизор. Они сидели на стульях, как птицы на жёрдочках, и равнодушно взглянули на меня, все, кроме одного юноши с провалами под глазами – он не оторвал взгляд от пола. В отделении на двадцать девочек было два мальчика. Я улыбнулась своей самой дружелюбной улыбкой и смущённо сказала: «Привет». Мне