Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский

Вот и с полковником Лисицыным они быстро сработались и даже стали друг другу необходимы. Казаринов никогда не позволял себе держаться запанибрата, но в то же время умел соответственным образом и незаметно влиять на своего патрона, подсовывать ему свои решения, а затем горячо уверять, что это не он, совсем не он, это придумал и решил сам же Лисицын, а Казаринов всего лишь скромный исполнитель. Лисицыну это нравилось, было удобным, потому что избавляло от необходимости мыслить.

Лисицын не блистал и раньше способностями, но был старательным служакой. С неба звезд не хватал, но выполнял свои обязанности сносно.

Тлетворное влияние Казаринова сказалось на нем. Он обленился, стал позволять себе больше, чем следовало, мнить себя вельможей, крупной и пока непонятой величиной. Казаринов то хвалил его, курил ему фимиам, то толкал его на необдуманные, рискованные поступки. Это он привил «Лисицыну порочное искусство ничегонеделанья. Они способны были вдвоем, сидя в креслах и дымя папиросами, просиживать часами, лениво, но со значительным видом толкуя о том, о сем, «блуждая мыслию по древу». Это была какая-то нирвана. Они фантазировали или просто погружались в вялое бездумье, изредка перекидываясь ничем не значащими словами да следя за сизыми струйками табачного дыма. И обоим казалось, что они вершат в это время какие-то важные дела...

— Сиди, сиди, — буркнул Лисицын, входя в кабинет, и, вздохнув, опустился в кресло рядом.

Несколько мгновений Казаринов внимательно смотрел на него своими карими глазами. Настольные часы с отчетливым стальным звоном отбивали секунды.

— Вы чем-то расстроены, товарищ полковник?

— Подсунул мне Верхоянского!

— А мне кажется — выискал.

— Павлов устроил мне встрепку. При Мосальском. И знаешь, до чего он договорился? Будто я отошел от традиций Дзержинского! Как тебе нравится?

— У вас есть папиросы?

Полковник бросил на стол коробку «Казбека».

— Вот спасибо. А то я уж у вашего лейтенанта «Беломорканал» занял.

Казаринов достал папиросу, закурил, подвинул к себе пепельницу.

— Вы достаточно меня знаете, Константин Евгеньевич, — заговорил он, наполняя комнату своим мягким баритоном. — Я всегда с большим уважением относился к вашей проницательности, к вашему авторитету. Все, что во мне есть хорошего, — это выработано вами. Вы всегда меня учили, что американская разведку — грозный противник, что у американцев масштабность и в намечаемых операциях, и в расходовании средств... Это не англичане с их скопидомством. И я вполне согласен с вами, что нужно действовать решительно, быстро, чтобы не дать врагу ускользнуть. Масштабы американцев таковы, что...

— Все это хорошо, Петр Васильевич, — устало прервал его Лисицын, расстегивая крючок на воротнике и поглаживая кадык, — но лях с ними, с этими масштабами. Все это, дружище, высокая политика, а мы — люди действия. Конкретно, каковы твои соображения насчет Верхоянского?

— Конечно, арестовать, и как можно скорее. Чего еще ждать? Меня всегда изумляла ваша прозорливость. Впрочем, и для ребенка ясно, что Вэр и Верхоянский — одно лицо. Вряд ли бывают такие случайные совпадения, и вы это правильно подметили. Его связь с иностранцами, мотовство... Откуда, на какие средства? Его подчеркнутая манера не жить, а наслаждаться жизнью... Материалы есть, думаю, что вы уговорите прокурора дать санкцию. С вашим умом, с вашим умением мыслить!.. Во что бы то ни стало доказать свою правоту и не уронить авторитета!

— Так я и сказал Павлову, что остаюсь при своем мнении, — ворчливо отозвался Лисицын.

— Правильно! Вот это дело, Константин Евгеньевич!

Он взял со стола книжку и черную широкополую шляпу.

— Что за книжица? — спросил уже вполне успокоившийся Лисицын.

— Так, пустячок. Анри де Ренье. Подхватил сегодня у букиниста.

— Интересно?

— Нечто вроде дамских духов, — рассмеялся Казаринов, пряча книжку в карман пиджака. И уже совершенно серьезно добавил: — Не для вас товар, Константин Евгеньевич. Вы человек цельный, с железной хваткой. И я расту под вашим руководством, при всех моих недостатках. Жмите на меня покрепче, товарищ полковник! Может быть, будет толк!

Лисицын напыжился.

— Ну-ну, — снисходительно замычал он, — ты, брат, что-то уж больно меня вознес. Недостатки у всех водятся. Все люди, все человеки. Но глаз, Петр Васильевич, у меня наметанный, и в тебе я не ошибся.

Проводив взглядом выходившего из кабинета Казаринова, Лисицын перебрался на свое кресло и задумался.

Да, Казаринов был не только его советчиком во всех особо сложных делах, но и его детищем. Знакомство их состоялось в годы войны. Казаринов, работавший тогда в Министерстве юстиции, пришел к нему с каким-то случайным делом. Разговорившись, оба они нашли много общего во взглядах. Казаринов, как он сам рассказал, тяготился своей работой в Министерстве юстиции: «Тоскливо! Бумаги, параграфы... И кажется, что и сам ты стал параграфом. А я мечтаю о настоящей, живой работе».

И вот Лисицын предложил Казаринову перейти на работу в органы. Анкета неплохая, характеристики с места работы отличные. Лисицын поднажал тут и там. В конце концов Казаринов поступил в его отдел. И оказалось, что он не работник, а золото! Самые сенсационные дела, прошедшие через отдел полковника Лисицына, были результатом стараний Казаринова. Казаринов обладал, однако, чувством меры — ни на одну минуту не забывал, что он только помощник Лисицына, только помощник! Не совался вперед своего начальника, ни разу не поставил под сомнение авторитетность его суждений...

«Д-да! Это не майор Мосальский! Если бы укомплектовать весь отдел такими орлами, как Казаринов, я, пожалуй, получил бы уже генерала и по крайней мере пост заместителя начальника управления...», — подумал полковник Лисицын, попыхивая папиросой.

А Казаринов, расставшись со своим начальством, сбежал по лестнице вниз, предъявил удостоверение часовому и вышел на улицу.

Ветер ринулся ему навстречу, хороший, освежающий ветер. Казаринов поежился, глянул на темное небо, на вереницы уличньщ фонарей... Он решил немного пройтись и отправился домой не спеша, звонко чеканя шаг по московским тротуарам. Ветер распахивал полы его шинели, Казаринов снова поправлял шинель, тер себе уши и шел дальше. Пусть дует ветер!

Казаринову казалось, что все идет хорошо, что во всем он поступает правильно. Если бы подойти сейчас к нему и спросить, добросовестно ли он выполняет свою работу, он не колеблясь ответил бы утвердительно. Ему и в голову не приходило, что и сам он далеко не на высоте своего положения, да и в отношении непосредственного начальника — полковника Лисицына — играет некрасивую роль! Ему казалось, что аккуратно являться на службу, грубо льстить начальству и заниматься прожектерством вместо