В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин

половой жизни в условиях официально царящего ханжества. Лиля как раз была сторонницей свободных отношений, и здесь она перещеголяла Александру Коллонтай, еще в 1913 году провозгласившую роль и место «новой женщины» в передовом обществе. По мнению будущего «посла Советского Союза», такая женщина должна забыть ревность, уважать свободу мужчины, не сводить свои интересы к дому и семье, подчинить свое поведение разуму и при этом отказаться от «двойной морали» и раскрыть свою сексуальность. Лиля же, в отличие от Коллонтай, считала, что, прежде всего, надо уважать свободу женщины, за что ее нередко причисляют к поборникам так называемой теории стакана воды, разрешающей любовь всюду и со всеми.

Лиле не хотелось себя ничем особенно занимать. Вот лишь один эпизод жизни страдающей от безделья Лили, описанный ее шведским биографом Бенгтом Янгфельдтом. Как-то на улице она встретилась с некими двумя молодыми людьми из бомонда, посетила с ними оперетту, ресторан, «и следующим утром она проснулась в комнате с огромной кроватью, зеркалом на потолке, коврами и задернутыми шторами – она провела ночь в знаменитом доме свиданий в Аптекарском переулке. Спешно вернувшись домой, она рассказала обо всем Осипу, который спокойно сказал, что ей нужно принять ванну и обо всем забыть». Так они и жили.

Чаще всего имя Лили Брик связывают с Владимиром Маяковским, однако он был не первым, кого она решила «раскрутить». Еще до Маяковского Лиля выбрала объектом своего внимания другого, менее громогласного поэта – Константина Липскерова, учившегося живописи у Юона, а поэзии у Брюсова. Первая его публикация была в журнале «Денди» в 1910 году под псевдонимом «Константин Эль». Именно Липскеров и стал тем поэтом, которого Брики повезли с собой в Туркестан до войны, на нем они впервые опробовали свое меценатство, помогали деньгами, поспособствовали изданию первой книги «Песок и розы: стихи», высоко оцененной Ходасевичем. У Липскерова с Лилей вряд ли мог быть роман – если только творческий, в силу известных обстоятельств, сопутствующих личной жизни некоторых поэтов.

Строки Липскерова запомнились гостям Лилиного салона: «Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно», Лиля восторгалась рифмой: «Его жилета томен вырез» – «Грустит и умирает ирис…». В дальнейшем поэт Серебряного века Липскеров стал успешным советским переводчиком, переложившим на русский язык преимущественно восточную поэзию. Писал он и пьесы, в частности «Надежда Дурова», вместе с другом и соавтором Александром Кочетковым. Александр сочинил знаменитую «Балладу о прокуренном вагоне», в которой есть такие слова: «С любимыми не расставайтесь», эти строчки превратились в песню-шлягер из к/ф «Ирония судьбы, или…». С этой пьесой вышла путаная история: в 1941 году спектакль на тот же сюжет под названием «Давным-давно» поставили в Ленинграде, автором инсценировки выступил драматург Александр Гладков (он же завлит Театра Красной армии, куда они ранее присылали свою пьесу). Липскеров и Кочетков заподозрили Гладкова в плагиате – слишком много было в ней совпадений, однако факт плагиата доказать не удалось, Гладкова же арестовали в 1948 году «за хранение антисоветской литературы» и отправили в лагерь. Интересно, что сам Гладков к Брикам был не вхож – лицом не вышел, но уже позже, ссылаясь на Пастернака, с которым он долго и много общался, передавал его доверительное признание про московский салон Лили, что «квартира Бриков была, в сущности, отделением московской милиции».

В советское время переводчики жили хорошо: они с утра до вечера только и делали, что переводили «национальных поэтов», это была своего рода синекура под названием «Литература народов СССР». Нередко эта самая национальная литература просто писалась набело. В 1940-е годы Липскеров был небедным человеком, все свои гонорары тратил на покупку антиквариата, будь то мебель, бронза или фарфор. В живописи предпочитал «мирискусников», и особенно Константина Сомова. В последние годы он совершенно ослеп, а после смерти за неимением наследников все его богатство распродали. Во многих московских домах появились тогда роскошные вещи из его домашней обстановки, кое-что прикупила себе и Лиля.

«Она была хороша собой, соблазнительна, знала секреты обольщения, умела заинтересовать разговором, восхитительно одевалась, была умна, знаменита и независима. Если ей нравился мужчина и она хотела завести с ним роман – особого труда для нее это не представляло. Она была максималистка, и в достижении цели ничто не могло остановить ее. И не останавливало. Что же касалось моральных сентенций… Романы Лили Юрьевны! Ее раскованное поведение и вольные взгляды порождали массу слухов и домыслов, которые передавались из уст в уста и, помноженные на зависть, оседали на страницах полувоспоминаний. Даже в далекой Японии говорили: „Если эта женщина вызывала к себе такую любовь, ненависть и зависть – она не зря прожила свою жизнь“», – писал сын последнего Лилиного мужа Катаняна, тоже Василий Катанян.

У нас Лиля Брик прочно ассоциируется с именем Маяковского, занимавшего когда-то первое место на пьедестале советских поэтов. Его так и называли – великий пролетарский поэт, а в «Литературной энциклопедии» 1934 года, через четыре года после самоубийства, он еще и «великий художник», внесший большой вклад в «сокровищницу социалистической поэзии». С тех пор лик Маяковского смотрел с фасада почти каждой советской школы вместе с Пушкиным, Толстым и Горьким. Официальный пиетет к Маяковскому служил основой, которая позволяла не только власти, но и фрондерствующему общественному мнению прощать Лиле Брик многие ее грехи, ведь она его муза! Однако сегодня, когда многие кумиры развенчаны, а архивы понемногу открываются, многим Маяковский уже не кажется таким уж «великим художником» (да считать его таковым никто и не требует, что особенно важно), следовательно, и роль Лили при нем требует уже несколько иного, более свободного толкования. Конечно, лучше, если этих толкований будет много, что отчасти согласуется с принципами жизни Лили – свобода и еще раз свобода.

В.В. Маяковский и Л.Ю. Брик. Фото 1918 г.

Итак, свой первый салон Лиля Брик создала еще до 1917 года в Петербурге, впрочем, тогда он уже назывался Петроградом – в самом начале Первой мировой войны Николай II на волне антинемецких настроений решил переименовать российскую столицу. Салонные амбиции Бриков простирались далеко за пределы банальных вечеров с чтением стихов под рояль. Ориентироваться было на что: «Башня» Вячеслава Иванова, оплот русских символистов, пожалуй, самый знаменитый литературно-художественный салон Серебряного века, разместившийся на последнем этаже дома с круглой башней (№ 35) по Таврической улице Петербурга. Салон существовал в 1905–1912 годы, собирая под свою крышу широкий круг русской творческой интеллигенции: писателей, художников, актеров и философов. Приемным днем здесь была среда – с 11 вечера и до рассвета.

Брики словно скопировали с «Башни» и форму тройственного