Жизнь Сёра - Анри Перрюшо

Странная нетерпеливость, странная перемена, происшедшая в этом молодом человеке - 2 декабря ему исполнился тридцать один год, - до сих пор всегда замкнутом, а теперь принимавшемся страстно убеждать собеседника, распаляясь и становясь едва ли не болтливым! Но с чем же он так яростно сражался? Со временем, его подгонявшим? Когда наступило первое января нового года, в его распоряжении оставалось не более шестидесяти девяти дней для завершения работы над "Цирком", так как с 10 марта комитет по развеске, членом которого он являлся, должен был приступить к своим обязанностям, и завершить их до открытия выставки независимых 20-го числа того же месяца. Но что такое время? То, что мы привыкли называть этим словом, лишь неумолимое движение жизни в нас и вне нас. Шестьдесят дней... Пятьдесят пять...

Волны и водовороты бурлящей жизни, движение живых существ... Несколько месяцев назад Максимилиан Люс отбыл вместе с Писсарро в небольшое путешествие по Англии; они рисовали в Лондоне, Хэмптоне, Корте, Кенсингтоне. Сейчас Айе пытался заключить сделку с торговцем картинами, в результате которой Писсарро должен был подняться в ранг главы неоимпрессионизма. Нелепая идея, поскольку для Писсарро больше не существовало неоимпрессионизма. Может быть, ему следовало стать во главе отколовшихся?.. "Мне предстоит приложить немало усилий, чтобы преодолеть трудности, связанные с продажей, - писал он Люсьену. - Впрочем, все эти влияния, мудро добавлял Писсарро, - приобретаются лишь со временем и помимо твоей воли. Когда обладаешь всем необходимым, чтобы занять такое положение, все идет само собой". Движение живых существ подобно колыханию тростника, колеблемого ветром. Непрекращающееся движение передается от одного создания к другому... Мадлен Кноблох снова беременна...

Литературный символизм достиг зенита своей славы. 2 февраля в здании Научных обществ на улице Дантона Сёра вместе с Синьяком и Фенеоном присутствовал на банкете, который Мореас рискнул дать в свою честь в связи с публикацией "Страстного пилигрима". Пойдя на мировую, Анри де Ренье и Морис Баррес согласились подписать приглашения... Тридцать шесть дней... На этом банкете председательствовал Малларме, торжества проходили в беспорядочном шуме, под нескончаемые тосты. Колеблемые ветром "тростинки" осторожничали, однако поздравляли друг друга, не скупясь на любезности. Баррес с выражением томной скуки на лице окидывал взглядом из-под полуприкрытых век своих сотрапезников: среди них были Жорж Леконт и Одилон Редон, Эмманюель Шабрие и Шарль Морис, Андре Фонтена и Фелисьен Ропс, Кловис Юг и Франсис Вьеле-Гриффен, могучий Лоран Телад и невысокий молодой человек по имени Андре Жид... Гоген, который готовился к поездке в Океанию, разглядывал Сёра и Синьяка. Анри де Ренье слушал Анатоля Франса, а про себя называл его "редкостным занудой". "А нет ли среди нас на этом банкете мсье Бодлера?" спросил у Гогена его сосед, должно быть не слишком осведомленный в вопросах литературы. - "Да, - не моргнув ответил Гоген, - он здесь, в числе других поэтов. Впрочем, Баррес о нем говорит..." - "О! - простонал сосед, - как я хотел бы, чтобы меня ему представили"[146]. Тут же находился, как всегда бдительно "подстерегая" окружающих, внешне бесстрастный Жюль Ренар, который уже затачивал стрелы - завтра он пустит их на страницах "Дневника" против своих почтенных коллег: в Катула Мендеса ("это педерастия в жесте"), Октава Мирбо ("тип, напоминающий артиллерийского аджюдана"), Мореаса ("волосы у него переходят в усы"), Барреса ("студенистый"), некоего дебютанта (он "талантливо жмет руку!"); его убийственных характеристик удостоятся буквально все. "Все эти люди говорят: "Я бунтарь" - с видом старика, довольного тем, что он помочился без особых затруднений". Самое забавное в том, что этот вечер во славу символизма на самом деле ознаменовал собой трещину в движении, а его поборник Жан Мореас, король праздника, вскоре после торжеств отречется от символизма, основав так называемую римскую школу, предполагающую сугубо традиционную версификацию[147].

Тридцать четыре дня. Тридцать три... Успеет ли Сёра закончить "Цирк"? В субботу, 7 февраля, в Брюсселе откроется очередная экспозиция "Группы двадцати". Сёра послал на выставку "Канкан", четыре из своих гравелинских полотен и две марины, написанные в Кротуа. Синьяк отправился туда, чтобы проследить, как идет подготовка к выставке и, насколько это возможно, взвесить все шансы "нео", в очередной раз столкнувшегося с искусством Гогена. К счастью, неоимпрессионисты оказались внушительно представлены на выставке. Синьяк показал восемь полотен, Ангран - семь, Тео ван Риссельберг - семь, а Вилли Финч со своей стороны выставил не только полотна и рисунки, но и гончарные изделия, созданные им на фаянсовом заводе Бок де Ла Лувьер и раскрашенные по методу дивизионизма. Но и в этом разделе главным их соперником тоже станет Гоген, который отправил в Бельгию две вазы и статую из майолики, а также две полихромные гравюры по дереву "Будьте влюбленными" и "Будьте таинственными", тотчас вызвавшие язвительную тираду Синьяка: "Будьте влюбленными! Будьте таинственными! Будьте символистами. Будьте буланжистами. Будьте всегда хорошо одетыми. Будьте гренадином! Проклятый Гоген! "

Но пресса, обрушив на художников немыслимый поток ругательств, свалит в одну кучу всех этих "невротиков" и "эпилептиков", не делая различий между "жрецом облаточной живописи" Сёра, "одним из сумасшедших мэтров, которые более всего повлияли на развитие "Группы двадцати", и "мастером по изготовлению сабо" Гогеном, "гнусным дилетантом, порок коего навязчивая идея", "художником-порнографом, чье исключительное невежество остается недосягаемым для скульпторов из Форе-Нуар", с одной стороны, и всеми этими Писсарро, Сислеями, Шере (на выставке можно было увидеть многие работы плакатиста), Гийоменами, Филлиже, которые сошлись на этой "пуантилистской вакханалии", - с другой. Газеты и их редакторы, осмелившиеся напечатать такую оголтелую брань, явно переусердствовали: создавалось впечатление, будто присутствуешь при феномене коллективной истерии.

"Это произведение не что иное, как судорожный спазм карлика и женщины-вампира в момент соития! - писал о "Канкане" критик Эдгар Баес на страницах "Ревю бельж". - Высокий гимн трепетной, но вызывающей скопление газов в кишечнике плоти, усеянной зелеными пятнышками, будто слизь выползшей из раковины улитки; его танцовщицы имеют цвет лишая, шелушащегося и безжизненного. Но аппетитный, несмотря ни на что, так как у меня от этого цвета перехватывает дух, и клянусь, что многие облизываются и ломают руки в неутолимой страсти, загипнотизированные лихорадочными восторгами чудовищного и деградирующего бесстыдства".