Без борьбы нет победы - Манфред фон Браухич

Коппенберг был образцом человека, обязанного всем только самому себе. Грубоватый с виду, громкоголосый и резкий, в действительности он был мягок и зачастую даже нерешителен. Наделенный даром быстро схватывать все, он много и с удовольствием работал, неожиданно становился по-светски приветливым и вместе с тем радовался, что кое-кому внушает страх. Этот шестидесятилетний мужчина не обращал особого внимания на свой внешний вид, который порой бывал почти неряшливым. Лишь немногим удавалось ладить с ним, но со мной у него с самого начала установился хороший контакт. Мы понимали друг друга в любой ситуации, и он неизменно прислушивался к моему мнению.

Геринг забрал этого честолюбивого капитана индустрии со сталелитейного завода в Ризе и назначил его особым уполномоченным по авиационной промышленности. Железной рукой Коппенберг навел в ней четкий порядок, умело координируя личные интересы владельцев заводов, изготовлявших авиационные двигатели и планеры самолетов, добиваясь скорейшего превращения Германии в великую военно-воздушную державу. Все это было нелегко, что я понял, в частности, на оперативном совещании в охотничьем замке Геринга "Каринхалль", куда меня взял с собой Коппенберг. В центре внимания стоял все тот же главный вопрос: устранение или по крайней мере ограничение множества противоречивых частных интересов авиапромышленников и сосредоточение их усилий в едином направлении. Моторостроители ожесточенно боролись друг с другом. Фирма "Фокке-Вульф" разуму вопреки отстаивала выпуск устаревшей модели, "мессершмитт" стремился получить преимущество перед "хейнкелем".

На этом совещании я в последний раз видел Эрнста Удета. Когда через некоторое время вопиющие недостатки гитлеровской люфтваффе стали очевидными, его бывшие "друзья по мировой войне" Геринг, Мильх, Лерцер и Каммхубер решили сделать из него козла отпущения. Ведь именно он отвечал за развитие и координацию производства различных типов военных самолетов. Однажды, войдя в свой рабочий кабинет, генерал Удет увидел на своем письменном столе пистолет. Еще раньше ему передали следующие слова Мильха: "Официальное смещение Удета с его поста было бы козырем в руках вражеской пропаганды, а следовательно, недопустимо. По военно-политическим причинам Удет стал неприемлем, а поэтому мы взываем к его чести".

После недолгого раздумья Удет застрелился. На другой день в газетах появилось набранное жирным шрифтом сообщение в черной рамке: "Эрнст Удет разбился при испытательном полете".

С темпельгофского военного аэродрома на его берлинскую квартиру привезли гроб с камнями: перед населением приходилось соблюдать декорум. Пышные государственные похороны должны были рассеять ходившие в народе слухи о таинственных обстоятельствах смерти заслуженного летчика. Я тяжело пережил его кончину. Не только потому, что знал его лично, или потому, что он мне помог. Нет, этот беспредельно смелый мастер высшего пилотажа, право же, заслужил более достойную смерть. Он владел самолетом как никто другой, был вдохновенным спортсменом и своим мастерством поражал воображение сотен тысяч людей...

Изо дня в день жестокая действительность развеивала в прах все мои сентиментальные воспоминания...

22 июня 1941 года нацистские армии напали на Советский Союз. С откровенной, бесстыжей наглостью Гитлер нарушил пакт о ненападении с СССР. Это оживило недовольство всех "сомневающихся", но снова одна за другой пошли победные сводки, и все "критики" очень скоро умолкли. Однако успехи вермахта длились недолго. В день годовщины Октябрьской революции Гитлер хотел быть в Москве. Из этого ничего не вышло. Контрнаступление Красной Армии отбросило германские войска назад, местами до четырехсот километров. 19 декабря 1941 года все газеты напечатали новость, потрясшую наше семейство: Гитлер принял отставку главнокомандующего армии, генерал-фельдмаршала Вальтера фон Браухича. Я вспомнил уже описанную мною семейную встречу в январе 1939 года, когда дядя Вальтер с такой уверенностью говорил о Гитлере и его намерениях. И вдруг отставка! Еще только что этот человек сидел в "золотом кресле", имел доступ к "королю", то есть к столь недоступному фюреру, мог говорить с ним, давать ему советы или выслушивать его приказания.

Свое заявление об отставке, поданное 7 декабря 1941 года, фельдмаршал мотивировал тяжелым сердечным заболеванием. Через двенадцать суток Гитлер объявил о своем решении взять на себя верховное командование армией.

В течение многих месяцев после этого события я участвовал в разговорах с Вальтером фон Браухичем в небольшой и уютной, чуть старомодно обставленной гостиной моей матери. К слову сказать, в этом доме нам довелось еще прожить только эту последнюю зиму: весной 1943 года он был разрушен при воздушном налете.

В один из визитов дяди, кроме матери и меня, в гостиной находился полковник в отставке фон Гроте, давний друг нашего дома. Покуда мать приготовляла чай, все молчали. Каждый напряженно думал о своем: шел третий год войны и беззаботных людей больше не было.

Раньше мне казалось, что дядя Вальтер вносит в тихий уют нашего дома какую-то особую атмосферу, дыхание "большого мира". Теперь же, глядя на него, недавнего повелителя миллионов солдат, я просто не мог поверить, что этот невзрачный, бледный и худощавый человек обладал такой огромной властью. По его словам, врачи пытались приостановить окончательный распад его подорванного здоровья. Но мне он казался надломленным и обреченным...

Я так углубился в свои мысли, что пропустил мимо ушей обычные приветствия и очнулся лишь тогда, когда дядя Вальтер сказал моей матери: "Знаешь, иногда память о прошлом наваливается на меня каким-то кошмаром. Я никогда бы не поверил, что моя военная карьера окончится при таких обстоятельствах".

Полковник фон Гроте, старый друг дяди по кадетскому корпусу и военной академии, ответил ему: "В конце концов не ты один споткнулся об этого неотесанного ефрейтора Гитлера".

"Его ненависть к генералам была и остается безмерной, но орденами и другими почестями ему всегда удавалось преодолевать недоверие к себе и к своим полководческим качествам, — медленно проговорил Вальтер и, немного помолчав, добавил: — Теперь, когда я ушел на покой, меня мучает совесть. Мне все кажется, что тогда, во время зимнего наступления в России под Москвой, я сплоховал. Ведь практически мы не подготовились как следует к этому предприятию, а русская зима — это вам не зима в Гейдельберге. Операции развертывались под моим верховным командованием, но ведь фактически все военное планирование определялось и направлялось из ставки Гитлера, и, получая приказ, я мог только лишь ответить: "Слушаюсь, мой фюрер!"... И в конце концов "он" начисто перестал со мной считаться и, я сказал бы, использовал меня всего лишь как порученца. Наше захлебнувшееся наступление под Москвой окончательно укрепило его мнение о несостоятельности армейских генералов".