Агава - Массимо Фелизатти

Когда Паоло отыскивает Марию на берегу, она смотрит на него с немым укором: он опоздал, дети уже уселись в свои крошечные, похожие на консервные банки парусники, легкий бриз надувает разноцветные паруса.

Счастливые, раскрасневшиеся, они весело машут ему издали руками. Паоло отвечает им тем же.

— Мальчики тебя любят! — Мария с довольным видом смотрит на своего мужчину и на своих детей, связывая их взглядом воедино. Она не знает о существовании Франки, но чувствует, что последнее время Паоло чем-то обеспокоен.

Они болтают, едят мороженое, потом садятся на берегу и смотрят, как дети, весело крича, управляют парусами. Мария нежно, не скрывая своих чувств, прижимается к Паоло. А ему кажется, что весь жар этого солнечного дня обрушился на него одного; никогда еще его так не раздражало это скопление тел на берегу, этот многоголосый гомон.

Нет, надо уйти в море, ощутить всей кожей тугой ветер, почувствовать удары волн о борта парусника. Он сидит, насупившись, и односложно отвечает на вопросы Марии, а Мария ничего не замечает; наконец они вместе, вместе на глазах, у всех этих людей, и дети рядом, и все это ей, не избалованной судьбой, кажется прекрасным.

— Я видела одну квартиру рядом с Портико д'Оттавиа. Огромная терраса… — набравшись решимости и не глядя на Паоло, начинает она. Как давно она об этом мечтает: быть вместе, всегда вместе.

— Хочешь поменять квартиру? Да ты с ума сошла. Представляешь, во что это обойдется?

Паоло старается проявить интерес к ее словам, а сам думает совсем о другом.

Но Мария не сдается, хотя душевная слепота Паоло ее ранит.

— Там больше простора для детей. Они ведь растут. Да и район тихий, мало машин…

Паоло без энтузиазма кивает.

— Есть мансарда, большая, светлая. Там можно устроить прекрасный кабинет… — Мария замолкает и смотрит на Паоло. Ей становится обидно: неужели он ничего не понимает?

Паоло отвечает, поморщившись:

— Зачем тебе кабинет? К тому же Портико д'Оттавиа далеко от магазина и от твоей свекрови. Где ты будешь оставлять детей?

Нежность сменяется глухой обидой: да любит ли он ее? И вообще — что она для него? Но эти грустные мысли Мария загоняет внутрь, у нее не хватает смелости на откровенный разговор: слишком она боится потерять Паоло. Резким движением откинув назад волосы, она говорит:.

— Ладно, пусть будет как было. Ты прав. — Но радость омрачена.

Паоло взлохмачивает ей волосы, однако жест этот не ласков, а скорее неуклюж. Ему и в голову не приходят задуматься над ее словами. Для него Мария — отдохновение, у него никогда не возникало с ней никаких проблем. Он смотрит на нее, такую свежую, такую молодую — ни за что не скажешь, что у нее двое больших детей.

— Дядя Паоло, дядя Паоло, я победил!

Франчсско, старшие, схватил Паоло за руку и тянет его к себе, а младший, Массимо, стоит в сторонке грустный: он проиграл гонку.

Паоло усаживает его к себе на колени и мелет какую-то чепуху, пока тот не начинает смеяться.

Франчсско отстал от него и о чем-то спорит со своим приятелем — худеньким вернушчатым мальчишкой, который критически поглядывает на Паоло:

— Ты и вправду журналист? Паоло утвердительно кивает.

— Ты пишешь про футбол?

— Нет, — со смехом мотает головой Паоло.

— Тогда про телевидение?

— Тоже нет.

Рыжий мальчишка вопросительно смотрит на Франческо, словно ждет объяснений: что за странный журналист такой?

— Видишь ли, газеты занимаются кое-чем еще… Правительство…

— Мой папа говорит, что правительство все брешет. Фраза, конечно, не отвечает канонам изящной словесности, но мысль верна.

— Вот-вот, моя работа как раз я заключается в том, чтобы узнавать правду и писать о ней в газетах.

Но мальчишку не собьешь. Он упорно гнет свою линию.

— А мой папа говорит, что газеты тоже врут.

Паоло пытается перевести разговор на другую тему.

— Как тебя зовут?

— А тебя?

— Меня — Паоло.

— Меня тоже Паоло.

Чувствуется, что его одолевают сомнения. Нахмурив брови и глядя прямо в глаза журналисту, он выпаливает:

— Ты всегда говоришь правду?

Пасло какое-то мгновение колеблется, ему хочется быть честным.

— Когда могу.

— Почему? — спрашивает Паоло-младший, удивленно почесывая щеку.

— Не всегда удается узнать всю правду, отвечает Паоло-старший.

— Почему?

Журналист подбирает слова. Итак, почему невозможно узнать всю правду?

— Видишь ли, правды, одинаковой для всех, наверное, вообще нет. У каждого своя… — Что он может еще сказать? — Я пишу о том, что знаю, о том, что считаю справедливым.

Паоло чувствует себя круглым дураком. А рыжеволосый мальчишка не отстает:

— Но ты же сказал, что всего знать не можешь.

Логика у него железная.

— А ты знаешь все?

Он понимает, что его стремление одержать в споре верх выглядит по-детски смешным. Мальчишка отрицательно мотает головой: для негр этот вопрос совсем не детский.

— Я еще маленький. — Он хочет сказать, что сейчас не может знать все, а вот когда станет взрослым, тогда другое дело. И вдруг добавляет: — Когда я вырасту, стану артистом, тогда можно будет врать.

Дети смеются. Паоло тоже улыбается, надеясь, что, допрос окончен.

Но Франческо никак не устраивает, что его дядя-журналист оказался не на высоте, и он пытается поднять его авторитет в глазах приятеля.

— Дядя Паоло, — говорит он и тянет его за рубаху, — Это правда, что после того, как ты напишешь в газету, плохих людей сажают в тюрьму?

Ребята внимательно смотрят на Паоло в ожидании ответа.

— Да, иногда, — отвечает он, стараясь не терять чувства меры.

Но рыжий неумолим:

— Если ты не знаешь правды, как же ты можешь сказать, кто плохой, а кто хороший? Выходит, из-за тебя могут посадить в тюрьму тех, которые только с виду плохие, а по правде ни в чем не виноваты… — Он изо всех сил старается ясно сформулировать свою мысль, но остальные ребята начинают ему что-то возражать, и он уточняет: — Меня, например, учительница наказала за то, что я смеялся. Парень, с которым я сижу, пощекотал меня, вот я й засмеялся, но я же не виноват.

— Так ты же смеялся, — возражает Франческо.

— Это несправедливо, — говорит рыжий, — несправедливо, что не наказали и того, который меня щекотал.

— Ты прав, — говорит Паоло. — Неправильно, что то-то, который тебя щекотал, не наказали тоже.

Наконец в разговор вмешивается Мария:

— Ну-ка, идите играть, пока еще солнце не село.

19

Первую весточку от Интерленги капитан получает из Генуи. Вроде бы не связанные между собой сведения из Лозанны не могли не навести на тревожные размышления. Пассерен, швейцарский агент капитана Инчерти, наткнулся на них случайно. Один сомнительный тип предложил Пассерену какие-то документы: их надо было либо взять вслепую и оптом, либо не брать вовсе. Тип этот сказал, что документы имеют отношение к «гепардам». Пассерен рискнул и приобрел документы, но разобраться в них не смог и все переправил капитану. Инчерти тоже почти ничего не понял, но подумал, что в них может найти кое-что полезное финансовый эксперт — Интерленги. Так бумаги попали в Геную.

Теперь ясно, что интуиция не подвела капитана. Интерленги даже по телефону с трудом сдерживает волнение.

— Мы, кажется, попали в точку! — сообщает он капитану и уже готов все сразу выложить, но тот своевременно напоминает о необходимости соблюдать осторожность. Встреча назначается через два дня. А пока Интерленги просит проследить за движением некоторых сумм, поступивших за последние десять лет на счета мелких политических группировок, газет и других изданий, полулегальных, но влиятельных в военных кругах агентств печати, организаций ветеранов, самых разношерстных акционерных обществ. Список весьма внушителен, но Интерленги настоятельно просит провести необходимые расследования к его приезду. Капитан Инчерти сомневается, что ему удастся выполнить такую работу всего за два дня, но верит в финансовый гений Интерленги и спустя несколько минут после разговора с ним приводит механизм в действие. Капитан догадывается, куда метит Интерленги. Если его подозрения верны, дело раскрутится так, что не поздоровится и правительству, и всем партиям правящей коалиции.

Подозрение возникло у него после того, как на квартире Страмбелли были найдены документы. Неискушенный человек принял бы их за старую разработку какой-нибудь секретной службы, замешанной в истории с провалившимся государственным переворотом. Поначалу и Эмануэле не придал значения этим бумагам. Задумавшись, почему все-таки они оказались дома у Страмбелли, он прихватил их с собой.

Внимательно ознакомившись с бумагами, Эмануэле убедился, что в них намечены основы для создания той самой сверхсекретной службы, о которой много говорилось в связи с массовыми расправами, покушениями, заговорами, заливающими кровью страну на протяжении последних десяти лет. Судя по пометкам на полях, сделанным, как полагает капитан, самим Страмбелли, с 1964 года в этом плане наметился качественный скачок. В подкрепление новой стратегий, именуемой в документе «Обороной и нападением», была создана некая не вызывающая подозрений, но очень разветвленная структура, запустившая свои щупальца во все жизненно важные центры государства, с тем чтобы контролировать весь гражданский и экономический аппарат, и способная не только оказывать финансовую помощь «оперативным» группам, но обеспечивать им и политическую ширму. В то же время, благодаря своему нелегальному положению, она не подчинена законам и не боится ограничений «демократического порядка». Это своего рода самодовлеющий аппарат, располагающий связями на самом высоком уровне и прочной поддержкой на международной арене, по сути дела — своеобразный «мозговой центр», способный влиять на характер значительной части экономических и, следовательно, политических решений, располагающий своим военным и полувоенным аппаратом, стремящийся любой ценой воспрепятствовать пусть даже вполне законному (т. е. обеспеченному конституционными свободами) приходу к власти «революционной» оппозиции.