Естественное убийство – 2. Подозреваемые - Татьяна Соломатина

Алёна Дмитриевна любезно подлила Всеволоду Алексеевичу виски.

– Скажи, прикольно, что ты опять не Пуаро?! – шепнула она ему.

Он продолжил ораторствовать, не ответив на Алёнину реплику.

– И моя заслуга только в том, что я, не ставя себе цель бороться с несовершенной системой, потому что в общем и целом я не Дон Кихот, хотя и подвержен влиянию одной прекрасной дамы, предложил адвокату гражданина Е. бороться за конкретного человека. И для начала оспорить тот факт, что гражданин Е. является отцом того самого плода, что зародился во чреве, простите за высокопарность, несовершеннолетней гражданки Р. Оказалось, что технически на этапе бурного показательного следствия это практически невыполнимо. Честная ошибка честного мента пролилась на мельницу его руководства в условиях резко озаботившейся социальными вопросами системы. Когда государство приходит к окончанию периода бандитизма, оно резко озабочивается социальными вопросами. Это диалектика, её с телеги не скинешь. Бандитизм заканчивается не тогда, когда группа товарищей перестаёт бегать по улицам с пистолетиками. То есть не в тех пресловутых «девяностых». Нет. Не тогда, когда граждан В., а также А. и Б. перестреляют… А. и Б., – Северный коротко хохотнул. – Вот когда собственно А. и Б., обняв друг друга, публично самосожгутся на пороге храма Христа Спасителя, предварительно завещав свои состояния домам инвалидов, домам престарелых и так далее… Причём не фондам там каким-нибудь. А прямо – по списку. Тогда я поверю в окончание эпохи бандитизма. Или когда некий господин Х., вместо того чтобы переписываться с великими и поливать слезами пряжу для варежек, обнимет своего Главного обвинителя и они вместе прыгнут со скалы, совершив покаянный акт перед людьми, которых дурят как хотят, – я поверю в окончание эпохи бандитизма… Так! Что-то меня понесло. Сейчас не об этом! Я слегка выпил, дамы и господа. И вообще, когда я шёл на нашу милую вечеринку, я предполагал, что иду делать предложение…

– Сева! – в один голос воскликнули Алёна и Рита.

– Да-да, простите, девушки. Я вас люблю!.. Так вот, любая эпоха бандитизма, даже если она не закончилась, а лишь только подошла к изживанию себя, волей-неволей сменяется эпохой, как бы её назвать побезобидней… Ну, скажем, эпохой «социальных значимостей». Не смешно, кстати. Но и небезнадёжно, думаю. Я оптимист. Особенно во хмелю. А что нам социально значимо, ну, кроме пенсионеров, врачей и учителей? Правильно. Дети! России они нужны, ваши дети. Вы в курсе. России, как и любому другому государству, нужна безопасность детей. Их безопасность потенциальная. И безопасность гипотетическая. И даже фактическая безопасность детей нужна каждому государству. Это факт. Но государство – это кто? Это люди. А люди субъективны. Люди – косвенны и даже, я бы сказал, закоснелы. Дай людям вилы и покажи, на кого с вилами идти. И привет, готово! Да… Так о чём я? О том, что я предложил адвокату сменить тактику. Но внезапно оказалось, что от погибшего в родах плода несовершеннолетней гражданки Р. не осталось и следа. И случилось это достаточно быстро. Я не хочу совершать даже честных ошибок и не собираюсь никого обвинять в… Ни в чём и никого не хочу обвинять. Я вообще за презумпцию невиновности. Так что лично моя заслуга в деле борьбы за справедливость социальную, о коей так печётся муж сегодняшней виновницы торжества, лишь в том, что я разыскал образец крови, забранный из пуповины искателем справедливости в борьбе с природой. Гражданин Е. не является биологическим отцом мертворождённого несовершеннолетней гражданкой Р. плода. Адвокатом это трижды перепроверено, прежде чем он помахал этим фактом перед следствием. Как позже перепроверена судебно-психологическая экспертиза несовершеннолетнего Валерика Е., прежде указывающая на то, что его отец состоял в половых отношениях с несовершеннолетней гражданкой Р. Каждый мстит за мать как умеет. Каждый, как умеет, справедлив. И честно ошибающиеся менты, и нечестно играющая система, и обиженные несовершеннолетние. Все, кроме сухих объективных фактов. Фактам на справедливость наплевать. За что лично я, Всеволод Алексеевич Северный, сухие, объективные, плюющие на справедливость факты очень нежно и трепетно люблю, да. Мне было гадко даже рядом с этим делом постоять. Увы, сексуальные преступления против несовершеннолетних были, есть и будут. Только я подозреваю, что на этапе нынешней заботы о детях будут забыты, собственно, дети. А вы все, если слишком много будете читать прессу и Интернет, вместо того чтобы разговаривать со своими детьми, то… – Северный прикурил ещё одну сигарету, затянулся и несколько ёрнически процитировал: – «И до самой своей смерти… будет сыпать юридическими словечками, которых понаберётся в присутственных местах, будет говорить не «наказывается», а «наказуется», не «поступок», а «деяние». Себя будет называть не «товарищ Жуков», как положено ему со дня рождения, а «потерпевшая сторона». Но чаще всего и с особенным наслаждением он будет произносить выражение «вчинить иск». И жизнь его, которая и прежде не текла молоком и мёдом, станет совсем уж дрянной».[30] Есть вопросы, глубокоуважаемые пока что дамы и господа? Вижу, что у вас масса вопросов. Но ни на один из них я вам не отвечу! Олеся Александровна, извините, что испортил вам день рождения! Алёна Дмитриевна, простите, что испортил предложение руки и сердца. Маргарита Пименовна, рад, что дал вам повод для бесконечных обвинений вашего великовозрастного сына в идиотизме!

– Севка! Ты что! Никогда у меня ещё не было более интересного дня рождения! Я тут о многом успела подумать и вот о чём хотела тебя спросить…

– Мне кажется, что пора выносить праздничный торт! – безапелляционно прогудела Рита Бензопила на весь ресторан.

Сказать, что Всеволод Алексеевич был благодарен матери, – не сказать ничего. Всё-таки она самая замечательная старуха на свете и заслуживает… Заслуживает хотя бы дурацкой сумки из дурацкого страуса стоимостью в пару опор того самого пресловутого чугунного моста.

Глава девятнадцатая

– Подозреваю, что сегодняшний вечер слишком отличался от задуманного! – сказала Алёна.

Они сидели на лоджии его просторной холостяцкой квартиры с видом на Гребной канал.

– Я смотрю, ты надела обручальное кольцо?

– Зачем ты сделал вид, что нахреначился?

– Что за дурацкая манера, отвечать вопросом на вопрос?.. Я сделал вид, что, по твоему изящному выражению, «нахреначился», потому что меня достали все эти милые люди и я хотел быстрее оказаться с тобой наедине.

– Алина почти поверила, что ты напился.

– Я понял. Помню, она была поражена слишком быстрым моим «отрезвлением» в такси.

– Почему тебя достали «все эти милые люди»? Они действительно очень милые.

– Они слишком мило стали подходить ко мне, слишком мило брать под ручку и слишком мило спрашивать, на что им стоит обратить внимание в поведении их милых деток. Как будто хоть кто-то, кроме них самих, может заметить, что с их милыми детками что-то не так.

– И это всё?

– Нет, не всё. Ещё все эти действительно милые люди, коллеги-сотрудники-приятели наших милых друзей, милым шёпотом интересовались, что же такое было написано у покойной девочки-шизофренички в дневнике.

– Упс!.. А что такого было написано у покойной девочки-шизофренички в дневнике?

– Алёна! Я тебя сейчас убью!

– Шучу-шучу… Расслабься. Меня не интересует, что на самом деле было написано у покойной девочки-шизофренички в дневнике. Когда-то, сто лет назад, я была старостой кружка на кафедре психиатрии. Мне хватило.

– Это всё на самом деле куда более пугающе, чем может показаться. Этих действительно милых людей действительно – что самое ужасное! – интересовало, что писала покойная девочка-шизофреничка в своём дневнике. Их не интересовало, что невиновные оправданы. Что писанные вилами ненависти по мутной водичке социальной значимости обвинения оказались ложными. Их не интересовало, что стало дальше с гражданкой Румянцевой и гражданином Егоровым. Возможно, и интересовало, но гораздо меньше того, что же было написано в дневнике покойной девочки-шизофренички… Я, конечно, подозреваю, что я просто старый одинокий мизантроп. Но я ещё и подозреваю, что все люди на планете больны.

– Они не больны, Северный. Они любопытны.

– Нет, они больны. И они – сексуально неудовлетворены. И это страшно.

– Ты – параноик!

– Угу. Если у вас паранойя, то это ещё не значит, что вас не преследуют. Не помню, кто сказал первый, но это уже давно народное творчество… Эти милые люди страшно обижались, когда я не пересказывал то, что писала в своём дневнике покойная девочка-шизофреничка… Алёна, ты выйдешь за меня замуж или нет, в конце-то концов?!

– Сева, зачем мне выходить за тебя замуж?

– Приехали… Потому что я люблю тебя. Как тебе такой аргумент?

– Ну и люби себе на здоровье. Я тоже к тебе неравнодушна. Очень неравнодушна, мягко говоря… Но мы с тобой старые закоренелые одиночки. То, что у людей случается в двадцать и тридцать, никогда не случится в пятьдесят и сорок.