Ничейная земля - Илья Бушмин

Поляков не мог вспомнить, когда в последний раз Егор смотрел ему в глаза, а не косился на экран смартфона, и когда сын в последний раз разговаривал с ним с таким упоением. И пусть это был лишь новостной ажиотаж. Поляков наблюдал за подростковым лицом Егора и оживленно бегающими глазами, так похожими на его собственные, и улыбался.

— Тебя там генералом сделать не хотят еще?

Поляков вспомнил, как в шесть часов вечера положил рапорт на стол Завалишина, и хмыкнул:

— Не в этот раз. — Так ты теперь, значит, звезда у вас во дворе?

— Скажешь тоже, звезда! Ты звезда. Прям герой. Я в интернете сегодня весь день всю инфу, которая есть, перелопачивал. Там целая война у вас была! Круто, вообще! Было страшно? Па, ты на самом деле герой. Я не прикалываюсь, честно. Я бы… не знаю, обгадился бы со страху, наверное.

— И я чуть не обгадился, — отозвался Поляков. — Неважно, сколько тебе лет, 11 или 38. Умирать никому не хочется. И я не герой, Егор. Я одинокий усталый человек, который чувствует себя стариком и мечтает, чтобы все это когда-нибудь закончилось.

Егор смутился, почему-то приняв это на свой счет.

— Тебе… Одному жить фигово, наверное? Я никогда не спрашивал. Не знаю, почему. Мы уехали, но мы-то вместе живем. А ты…

Поляков видел, как Егор из всех сил пытался сказать отцу что-то теплое. Наверное, нужно угодить в эпицентр кровавой бойни, чтобы собственный сын вспомнил о твоем существовании.

— Не думай об этом, — сказал Поляков. — Егор, все то, о чем ты сейчас говоришь — каждый когда-нибудь пройдет через это. Даже ты.

— Что? Почему?

— Знаешь, многие родители считают, что дети принадлежат им. Но они могут пороть эту чушь только до тех пор, пока ребенок не вырастет. А потом он уходит, оставляя у них тоскливую дыру в сердце. И пусть у него все замечательно, лучше, чем у всех, он самый успешный и счастливый человек во вселенной — они рады, но дыра в сердце ноет. Потому что он не рядом с ними. Он где-то там. Мне в этом плане легче. Я еще не немощный старик, которому только и остается, что сидеть в кресле-качалке и жалеть себя. — Поляков улыбнулся оробевшему Егору и дотронулся пальцем до монитора, виртуально гладя сына по голове. — Просто вспоминай иногда, что где-то далеко есть человек, который любит тебя не потому, что о твоем бате говорят в новостях, или потому, что у тебя крутая мобила или много денег. Нет, он любит тебя за то, что ты просто есть. Помни об этом, пожалуйста. Больше мне не нужно ничего.

После разговора с сыном Поляков разволновался до такой степени, что даже почувствовал комок в горле. Как тряпка, рассердился Поляков сам на себя. Наверное, это подкрадывается старость. А может быть, все стрессы последних недель скопились до критической точки и теперь начинают прорывать плотину. Поляков открыл холодильник и выудил с полки бутылку пива, чтобы как-то унять нервы.

Сегодня он твердо решил напиться. Поводов было хоть отбавляй. Уже завтра начиналась новая жизнь. Без дежурств, разводов и совещаний. Без рапортов, притонов и камер. Даже без обязательных подъемов в семь часов утра.

Поляков закурил, сделал глоток из ледяной бутылки и присел у окна. По стеклу ползли капли мелкого дождя, упорно продолжавшего терзать город. За окном виднелся чернеющий громадной жирной кляксой муравейник Ямы.

Где-то там сейчас спали его собственные родители, которых он любил, понимая, что когда-то давно они из кожи вон лезли, чтобы дать ему, сопливому пацану, еду, одежду, крышу над головой. А еще воспитать — так, как могли. Поляков любил их, но не мог заставить себя приходить в этот дом, наполненный злобным брюзжанием доживавшего свой век отца и скорбными охами матери.

Где-то там, в распластавшемся за окном Замаячном поселке, Поляков оставил свою молодость, полную счастья и надежд, которая закончилась одним августовским днем 18 лет назад.

И где-то там, в проклятой Яме, затаился настоящий убийца.

7

Постучав в дверь, Поляков приоткрыл ее и заглянул внутрь.

— Здравствуйте. Помните меня?

Белянский жевал бутерброд, запивая чаем. Покосившись на дверь, нахмурился, вспоминая.

— Угрозыск? Полякин, кажется?

— Поляков.

— Вы ко мне?

Не дождавшись разрешения войти, Поляков проявил инициативу, шагнул в кабинет и закрыл за собой дверь.

— Ваше дело ведет другой отдел, — сообщил Белянский.

— Конечно. Я у вас по своей инициативе. Буквально на пару минут. Хочу узнать, что там с Кириллом Фокиным. До нас информация не доходит никакая.

Белянский отложил бутерброд, поискал салфетку и вытер губы.

— Молодой человек, я не думаю, что это правильно — рассказывать подробности самого резонансного уголовного дела в городе каждому, кто принимал участие в оперативных…

— Ваша бывшая подчиненная, Мазурова, — перебил его Поляков. — Мы знакомы с ней практически с детства. Я тоже вырос в Яме. Сестра Мазуровой была моей невестой. Потом ее задушили и выкололи ей глаза. Я ждал его возвращения 18 лет. К тому же, именно я принес информацию, которая в конечном итоге и помогла взять Кирилла Фокина. Вам не кажется, что я имею право знать хоть что-то?

Белянский вперил в Полякова мрачный взгляд.

— Мда. Сочувствую вам, молодой человек. Это ведь… Это ведь вы были тогда в Яме? Когда погибли пятеро сотрудников?

— Четверо.

— Пятеро, — хмуро поправил Белянский. — Пятый скончался сегодня ночью в реанимации, не приходя в сознание.

Поляков не знал, что ответить, и просто кивнул. Он вспомнил перекошенное лицо оперативника, который лежал в грязи под проливным ночным ливнем и сжимал бедро, из которого фонтанировала кровь.

Белянский все же решился и жестом предложил ему сесть.

— Не знаю, что именно вас интересует. С Кириллом Фокиным идет работа. В его машине мы нашли две стреляные гильзы. Провели баллистическую экспертизу. Теперь уже точно установлено, что это он расстрелял того молодого оперативника, который остался в машине, когда все остальные отправились брать подозреваемых. Фокин подъехал, очевидно, заметил незнакомый автомобиль и решил проверить, кто это. А паренек занервничал, за ствол схватился… Фокин его и опередил. И тем самым подал сигнал остальным, в результате чего вышло то, что вышло… А сам просто уехал. Но не учел, что он стрелял из окна, и две гильзы попали в салон. Зато теперь у нас есть железная доказуха.

— Хорошо. А по поводу убийств девушек? Нашли что-нибудь? Он дает показания? Есть хоть что-то?

Белянский тяжело вздохнул. Поднялся и отправился к шкафу, в центральный отсек которого был утоплен телевизор. Белянский взял с полки диск и вставил его в проигрыватель, видневшийся над телевизором. После чего вооружился двумя пультами дистанционного управления.

— Дает ли он показания, спрашиваете… Сейчас я вам покажу кое-что, чтобы вы поняли, с кем мы имеем дело.

Начальник отдела по расследованию особо важных дел городского СК нажал на воспроизведение. На экране телевизора вспыхнула картинка. Комната для допросов СИЗО: привинченный к полу стол, два стула, серые голые стены. Установленная под потолком камера была направлена исключительно на стул, предназначенный для допрашиваемых лиц. В записи на нем восседал плотный светловолосый здоровяк с характерным взглядом исподлобья. Так, почти вживую, Поляков его еще не видел. Белянский принялся проматывать видеоматериал, следя за хронометражом, указанном в верхнем правом углу экрана. Затем нажал кнопку «play».

— Мир это один большой маскарад, — Кирилл обращался к следователю, оставшемуся за кадром. Говорил спокойно, почти снисходительно. — Одежда, голос, жесты, имидж, повадки, даже прическа — все подделка. Каждый из человечков за этим окном пытается слепить из себя кого-то другого, кем он не является на самом деле. Все врут самим себе. Все носят маски. Но у одних под этими масками нет ничего. Пустота, пшик. А у других — такое, что ты понимаешь: на самом деле это была не маска, а намордник. Понимаешь, к чему я веду? Сорви маску, и ты узнаешь, кто перед тобой — волк или овца.

Белянский снова включил перемотку.

— Или вот еще интересный момент… Так, где он… Да, вот, на сорок седьмой минуте.

Забавно дергающееся в перемотке лицо Кирилла замедлилось и заговорило:

— …Какие люди? Какая свобода? Какой выбор? Вы серьезно думаете, что людишкам вокруг нужна свобода? А что такое — свобода? Свобода ходить утром по строгому маршруту в одну сторону, а вечером возвращаться в другую. Раз в неделю, в пятницу, свобода сходить в бар. Заметь: в один бар. Типа в «любимый». Хотя их существует тысячи, но человечек выбирает себе один. Потому что там привычно и безопасно. В стране 140 миллионов человек, но человечек выбирает себе одного, типа, приятеля. Потому что с ним привычно и безопасно… Знаете, есть такие клетки для крыс, где несколько комнат? Крыса может перебираться из одной в другую, возвращаться назад или пойти в третью, чтобы понюхать что-нибудь там. Крыса свободна выбирать. Но крыса сидит в клетке. Вот, что такое свобода. Пара маршрутов и несколько мест — работа, друзья, любимый бар — которые вместе представляют собой одну клетку. Подумай об этом. Всем этим людям не нужна никакая свобода, они даже не знают, что такое свобода. Овца вырастает, чтобы блеять и ходить из стойла на лужок и обратно, пока ее не зарежут на шашлык.