Жанна дАрк - Марк Твен

Больше никем! Как будто могло быть имя более высокое, более знаменитое! Госпожа Дю Лис… какое суетное, ничтожное, недолговечное имя! Но – Жанна д'Арк! Один звук этого имени заставляет сердца биться сильнее.

Глава XXIV

Досадно было смотреть, как всполошился весь город, а там – и вся окрестная сторона, когда разнеслась великая весть: король даровал Жанне д'Арк дворянство! Народ очумел от изумления и радости. Вы не можете себе представить, как на Жанну таращили глаза, как ей завидовали. Можно было подумать, что в ее жизни действительно произошло какое-то великое и счастливое событие. Но мы в этом не видели ничего великого.

Мы знали, что увеличить славу Жанны – не во власти человека. Для нас она была солнце, парящее в небесах, а ее новое дворянство – не более как свеча, поставленная на его вершину; свеча растопилась и исчезла в собственных лучах светила. И она была так же равнодушна к дворянскому званию, как солнце – к свече.

Братья Жанны – другое дело. Они гордились и были счастливы своей новоиспеченной знатностью; это было вполне естественно. И Жанна тоже порадовалась, увидев, сколько удовольствия доставил им этот почет. Король умно придумал: победить ее скромность, воспользовавшись ее любовью к семье и родным.

Жан и Пьер тотчас начали щеголять своим гербом; все теперь – и знатный, и простолюдин – искали их общества. Знаменосец говорил с оттенком горечи, что они, упоенные блаженством величия, стараются теперь жить как можно больше и готовы совсем не спать, потому что во сне они могли бы забыть о своем дворянстве, значит, сон для них был бы чистой потерей времени. Затем он добавил:

– В военном строю и на государственных торжествах они не могут оспаривать моего первенства; но когда дело коснется гражданских церемоний и общественных дел, то они, чего доброго, преспокойно займут место после дворянства и рыцарей, а нам с Ноэлем придется идти позади… А?

– Именно, – сказал я. – Мне кажется, ты прав.

– Я так и чувствовал… я этого боялся, – произнес знаменосец, вздохнув. – Боялся? Я говорю, как дурак: конечно, я знал, что это будет. Да, я говорил, как дурак.

Ноэль Ренгесон заметил задумчиво:

– Действительно, у тебя это вышло естественно.

Мы рассмеялись.

– А, ты находишь? Ты думаешь, что ты так уж умен? Послушай-ка, Ноэль Ренгесон, я когда-нибудь наконец сверну тебе шею.

– Паладин, – сказал сэр де Мец, – опасения ваши слишком еще недостаточны: они не предвидят многого. Неужели вы не подумали, что во время гражданских и общественных церемоний братья Жанны будут идти впереди всех особ свиты, впереди всех нас?

– Полно, что вы говорите!

– В от увидите. Взгляните на их герб. На первом месте – французские лилии. Ведь это – символ королевского дома, милейший, – королевского. Вникните в это хорошенько! Лилии дарованы им властью самого короля – вникаете? Не во всех подробностях, не всецело, но – все же герб их, в существенных чертах, является гербом Франции. Вообразите себе! Вдумайтесь в это! Поймите, какое всеобъемлющее величие! Нам ли идти впереди этих мальчишек? Бог с вами – этому больше не бывать. Во всей стране, я думаю, нет ни одного светского пэра, который мог бы идти впереди их, – кроме герцога д'Алансона, принца крови.

Паладина теперь можно было пригнуть к земле, как былинку. Он даже побледнел. С минуту он беззвучно шевелил губами и наконец произнес:

– Я не знал этого, не знал и половины того, что вы сказали. Как мог я знать? Я был болван. Вижу теперь – я был болван. Нынче утром я, встретившись с ними, окликнул их «го-ла!», как окликнул бы всякого другого. Я вовсе не желал быть неучтивым: я был осел. Да, этим все сказано: я был осел.

Ноэль Ренгесон проговорил как бы невзначай:

– Да, это похоже на правду, однако чего же ты удивляешься?

– А ты не удивлен? Ну-с, почему же это?

– Потому что я тут не вижу ничего нового. Есть люди, вечно пребывающие в этом состоянии. Рассматривая такое никогда не прекращающееся умственное состояние, мы будем получать одни и те же выводы, повторение которых становится однообразным; а однообразие, по закону своей сущности, утомительно. Вот если бы ты, признавая себя ослом, чувствовал усталость, то это было бы удивление – на мой взгляд, все равно что снова превратиться в осла, ибо умственное состояние, под влиянием которого человек способен удивляться и суетиться из-за мертвящего однообразия, есть не что иное, как…

– Будет с тебя, Ноэль Ренгенсон, остановись-ка, пока не попал в беду. И, пожалуйста, оставь меня в покое на несколько дней или недель, потому что я не выношу твоей болтовни.

– Вот это мне нравится! Мне вовсе не хотелось ввязываться в разговор. Напротив, я старался быть в стороне. Если ты не желаешь слушать мою болтовню, то чего ради ты ко мне приставал, вовлекая меня в разговор?

– Я приставал к тебе? И не думал вовсе.

– А все-таки приставал. И я вправе считать себя обиженным; да, ты обидел меня своим поступком. Ведь если ты надоедал человеку, дразнил его и прилагал все усилия, чтобы заставить его говорить, то разве с твоей стороны справедливо и благопристойно будет называть его слова «болтовней»?

– Что гнусавишь? Будет тебе! Прикинулся несчастненьким! Дайте сахару этой хнычущей кукле. Послушайте, сэр Жан де Мец, вполне ли вы уверены в этом?

– В чем?

– Да в том, что Жан и Пьер займут среди светской знати первое место после герцога д'Алансона?

– Я думаю, что это не подлежит сомнению.

Знаменосец несколько минут был глубоко задумчив и сосредоточен; наконец тяжелый вздох вырвался из его богатырской груди, заставив всколыхнуться его шелково-бархатный жилет, и он проговорил:

– Боже, боже, на какую высоту они взлетели! Вот пример всемогущества счастья. Впрочем, мне все равно. Я не согласился бы быть вывеской случайной удачи… Я это не ставлю ни во что. Скорей я могу гордиться тем, что достиг теперешнего своего положения исключительно благодаря личным заслугам; подумаешь, какая честь – парить в зените, сидя на верхушке солнца, и сознавать, что ты – лишь жалкий, ничтожный выскочка, заброшенный туда какой-то катапультой. По-моему, главное – личные заслуги; в этом вся суть. Все прочее – хлам.

Тут затрубили сбор, и разговор наш прервался.

Глава XXV

Потянулись однообразные дни. Дни нерешимости и бездействия. Войска рвались в бой; но, с другой стороны, они голодали. Жалованье не выдавалось, казна пустела, и нечем было их кормить. Под гнетом лишений солдаты начали унывать и разбегаться, что чрезвычайно нравилось праздному двору. Жанна скорбела – на нее жалко было смотреть. Она должна была стоять беспомощно, в то время как редели ряды ее победоносной армии, от которой наконец остался почти что один скелет.

Однажды она отправилась в замок Лот, где в это время бездельничал король. Она застала его на совещании с тремя его советчиками: Робертом ле Мансоном, бывшим французским канцлером, Кристофом д'Аркуром и Жераром Машэ. Присутствовал еще Бастард Орлеанский: от него-то мы и узнали о том, что там происходило. Жанна бросилась к ногам короля и обняла его колени, сказав:

– Благородный дофин, прошу вас, не устраивайте больше этих длинных и многочисленных совещаний, но отправляйтесь – и отправляйтесь немедленно – в Реймс, чтобы возложить на себя корону.

Кристоф д'Аркур спросил:

– Не Голоса ли ваши повелели вам сказать это королю?

– Да. И приказание их было настойчиво.

– В таком случае не скажете ли вы нам, в присутствии короля, каким образом Голоса сносятся с вами?

Это была новая хитрая попытка вовлечь Жанну в область неосторожных признаний и опасных притязаний. Однако ничего из этого не вышло. Ответ Жанны был прост и прямодушен, и сладкоречивый епископ не нашел, к чему придраться. Она сказала, что когда она встречает людей, не верящих в ее призвание, то она уединяется и начинает молиться, сокрушаясь о людском недоверии; и вскоре над ее ухом раздается нежный шепот утешающих Голосов: «Иди вперед, дщерь Божия, и я помогу тебе!» Затем Жанна добавила: «И когда я слышу это, то неизреченная радость наполняет мое сердце».

Бастард говорил, что при этих словах лицо ее озарилось точно пламенем и что она была как в экстазе.

Жанна упрашивала, уговаривала, убеждала, она шаг за шагом отвоевывала себе рубежи, но все время встречала отпор со стороны совета. Она просила, умоляла, чтобы король отправился в путь. Когда они уже исчерпали все свои отговорки, то они согласились, что, пожалуй, неблагоразумно было распускать войска; но как же помочь горю теперь? Как можем мы отправиться в поход, не имея армии?

– Созовите новую, – ответила Жанна.

– Но на это уйдет шесть недель.

– Все равно – надо начать! Начнем же!

– Слишком поздно. Герцог Бедфорд, без сомнения, уже собрал солдат, чтобы усилить свои укрепления на Луаре.

– Да, а мы, к сожалению, тем временем разоружались. Но мы больше не должны терять времени. Нам надо встрепенуться.