Моя чужая женщина - Ольга Дашкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Включи звук.
Щелчок, небольшой кабинет заполняют шумы, снова до ломоты в суставах сжимаю подол больничного халата.
Я понимаю, что это.
Сердцебиение моего ребенка.
Десятки, нет, сотни эмоций захлестывают меня, слезы вновь обжигают виски, губы дрожат. Господи, пусть с ним все будет хорошо, жизнь свою никчемную, никому не нужную, отдам за то, чтоб это сердечко билось вечно.
– Безотказно работает. Прекрати плакать, все хорошо, анализы будут через час, иди к себе, сейчас принесут еду, и ешь, пожалуйста, Арин, ешь, ты прозрачная почти, хоть ради него ешь.
Доктор кивает на монитор, я, размазывая по щекам слезы, шмыгая носом, несколько раз киваю, всхлипываю и действительно совсем не узнаю сама себя.
В палате пахнет едой: омлет, каша, горячий чай, хлеб с маслом, булочка, сок, фрукты. Устраиваюсь на подоконнике, смотрю в окно. Там на ярком солнце блестит снег, ослепляет так, что хочется зажмуриться. Мой солнечный зайчик, только так, мой маленький солнечный зайчик и смысл жизни. Кладу ладонь на еще плоский живот, стараюсь не расплакаться снова, но стоит только закрыть глаза, как вижу лица родителей. Да, я рыжая в папу, мама русая, а вот глаза у меня ее.
Щелчок открывающегося замка, веду плечами, по спине холодок, в руке застывает ложка с кашей.
Нет, Гектор сказал, Костя не придет, но я как параноик реагирую на все, чувствуя угрозу.
– Извините, нужно сделать укол.
– Что за укол?
– Витамины.
Девушка в светло-розовой медицинской форме и маске на лице проходит вперед, в руках кювета и шприц, меня передергивает от болезненных воспоминаний детства, когда в детдоме постоянно что-то кололи.
– Я не стану ничего ставить.
– Но…
– Я сказала, нет!
Девушка не стала настаивать, у меня наверняка бешеный вид, что лучше не связываться. Доела кашу, в ванной комнате – здесь она как в лучших отелях – умылась, смотрю на свое отражение приглаживая волосы, надо было собрать их, но резинки нет. У Тихона всегда были такие – цветные для денег, устало улыбаюсь, а руки трясутся.
Нет, с ним ничего не случится. Он сильный, он воин.
Но не пойму, почему так давит в груди и слишком обострено чувство тревоги?
Прижимаю к груди ладонь, спускаюсь ниже, накрывая живот. Не знаю, что будет дальше, но Костя так просто не отстанет, не отпустит меня. Гоню от себя мысли о брате, сколько уже можно просить за него, он сам решил загубить свою жизнь, пошел по одному, им выбранному, неправильному пути.
Иду снова в палату, сажусь на кровать, запустив руки в волосы, раскачиваюсь из стороны в сторону, успокаиваю себя, но мысли, одна страшнее другой, разъедают сознание.
Нинка позвонит, я знаю. Все расскажет, как я и просила, если Тихон спросит. А он спросит, я уверена. И тогда, если он захочет приехать, в его жизни будет на одного врага больше. Надо узнать, что Никифорова связывает с моими родителями, Гектор знает, но молчит, партизан чертов. А еще я не знаю, что он задумал, и это пугает.
Глава 41
Покровский
Жмурюсь от яркого солнца, открыв бардачок, пытаюсь найти солнцезащитные очки, отвлекаюсь от дороги на какую-то секунду, но тут же, замечая движения справа, выкручиваю руль в сторону.
Меня заносит на встречную полосу, истошный сигнал проезжающих машин, справляюсь с управлением. Под капотом пятьсот лошадиных сил, снова оказавшись на своей полосе, бью по тормозам, сердце готово выпрыгнуть из груди.
– Сука! Куда прешь?!
Кто-то кричит из открытого окна, но орать нужно не мне, а тому черному автомобилю, что нагло подрезал меня и уже уехал далеко вперед. «Кайен» и еще пара машин застыли на дороге, перекрывая другим пути.
– Вот же сука ебаная! – ударяю по рулю, матерюсь, думая о том, что это не случайность.
Ладони вспотели, в висках барабанной дробью пульсирует боль. Смотрю на свою рожу в зеркало заднего вида, надо срочно кофе и холодный душ, чтоб не заснуть и хоть как-то привести себя в норму.
Через несколько минут заезжаю на подземную парковку городской квартиры, надо бы вызвать кого-нибудь из ребят, чтоб сели за руль, сам не доеду точно. Мне бы поспать часа два, тогда бы я смог и сам ехать, но времени нет. Я знаю адрес Арины, подружка сообщила, но лучше, чтоб мой прекрасный и талантливый хакер Сережа дал точные координаты.
– Карим, рассказывай.
Пока поднимаюсь на свой этаж, слушаю, что удалось узнать Кариму. Как я и полагал, похищение Арины – дело рук Савелия, как и вся его крысиная возня около турка и губернатора, а моя Арина – лишь отвлекающий маневр от этой возни.
– Я понял, найди остальных, узнай больше информации, и мне нужен водитель, пришли кого из ребят, у меня дела в другом городе, через час жду.
– И это, Тихон Ильич, насчет Арины – он сказал, что ее не трогали, думаю, это важно.
– Спасибо, Карим.
Не хочется даже думать об этом, иначе сорвусь, и от меня настоящего мало что останется.
Отключаюсь, лифт уже приехал, с третьего раза попадаю в замочную скважину, только сейчас замечая, как трясутся руки. Квартира встретила тишиной, стою и несколько секунд смотрю в одну точку. Здесь не жила ни одна женщина, моя рыжая девочка была первой. Встречала, выходя из комнаты в моей футболке, стройные ноги, шипы и розы с красными пятнами на бедре, эти шипы теперь рвут мое сердце. Облако волос и… запах…
Сжимаю челюсти до скрежета зубов, жалея, что не придушил Саву своими руками. Меня даже не трогает его предательство, в моем мире нельзя никому доверять и считать другом. Нож в спину никто не отменял, а если на горизонте маячат большие деньги с практически безграничной властью, его с легкостью воткнут в тебя, улыбаясь в глаза.
Сава в первую очередь посмел тронуть мою женщину, он не жилец в любом случае.
Бросаю пальто на спинку кресла, разуваюсь, раздеваясь на ходу, иду в душ, кругом бардак, в раковине кровь, осколки стекла. На автомате принимаю душ, несколько минут стою под ледяной водой, я сейчас должен быть максимально собран и не поддаваться эмоциям. Никаким раздражающим факторам и событиям, что могут происходить.
В спальне разбросанные вещи, незаправленная кровать, бардак, как и во всей квартире. Одеваюсь, джинсы, футболка, в зеркальном отражении на меня смотрит незнакомый мужик, но это я. Бородатый, взгляд дикий, щеки впалые.
А внутри только ярость, приправленная такой болью и виной перед Ариной, что кажется,
