21 Тираны 1. Борджиа - Юлия Остапенко

— Работа хорошо, — откашлявшись, сказал Пьетро. — Собственно, я поэтому и звоню... Есть кое-что... Я бы хотел, чтобы ты приехала ко мне в институт. Ты не занята?

— Сейчас?! Пьетро, ты за окно выглядывал? Я даже не знаю, ходит ли метро.

— Возьми такси, — его голос звучал возбужденно. — Это срочно. Очень срочно. Я не могу объяснить по телефону.

Что-то в его голосе заставило ее прекратить возражения. Это был азарт, свойственный Пьетро, когда дело заходило о его работе — и о Борджиа. Но было в его голосе и что-то еще. Напряжение? Тревога? Страх? Да, пожалуй, именно страх. Немного, но...

В конце концов, внезапно подумала Кьяра, он именно тот, кому можно рассказать эту безумную историю с вином Лукреции. Именно ему. Пьетро знает об этой женщине все, что можно знать, основываясь на существующих фактах, и, возможно, сумеет разгадать мотивы ее поведения. Сама Кьяра терялась в догадках. Она Сфорца, а Борджиа враждовали с Сфорца — насколько знала Кьяра, именно Джованни Сфорца, первый муж Лукреции, был тем, кто пустил по Италии слух об инцесте внутри семьи, а у Чезаре Борджиа с Катериной Сфорца вышла какая-то гадостная история... Но если по неведомой причине Лукреция решила мстить потомкам своих врагов, то почему таким дальним? И почему именно Кьяре? Или все потомки Сфорца получили такие «подарочки»? Но тогда об этом стало бы известно. Да и слишком много этих потомков, и кроме того, Лукреция знала, как выглядит Кьяра... знала про шрам, полученный ею всего несколько лет назад.

Если кто и сможет пролить свет на все это, то только Пьетро.

— Я приеду, — сказала Кьяра. — Где именно ты находишься?

Центральный реставрационный институт находился на другом конце города, и Кьяре пришлось вызвать такси, которого она дожидалась больше часа. Таксист ругался, жаловался на дорогу, на муниципальные власти, на гололед, на ошалевших водителей, не знавших, как по этому гололеду ездить; а дворники непрестанно месили на лобовом стекле мокрый снег. Они долго стояли в пробке, проехали мимо трех аварий, причем в третьем случае на земле у покореженных машин Кьяра успела заметить пятна крови, ослепительно яркие на заснеженной земле. Ее кольнуло в груди, словно увиденное было дурным знаком, но она отмахнулась от этой мысли, кивая в ответ на бесконечные жалобы таксиста. В конце концов он довез ее, она заплатила ему половину своего недельного бюджета и, выйдя из машины, накинула на голову капюшон куртки.

К зданию института вела широкая лестница в античном стиле. Кьяра кое-как поднялась по ней, оскальзываясь на заледеневших ступеньках. Улица была безлюдна, хотя снегопад начал ослабевать. Фонтан на площади перед институтом оказался выключен — до этого Кьяра видела неработающие фонтаны только в Санкт-Петербурге, и теперь ее охватило странное чувство, словно она переместилась в пространстве и времени и находится там, где быть не может и не должна.

Она зашла внутрь, с облегчением стряхивая с куртки мокрый снег. Пьетро уже торопился к ней по коридору, нетерпеливо махал рукой, словно сердясь, что она так задержалась.

— Надеюсь, твои новости и правда стоящие, — сказала Кьяра без приветствия, и Пьетро энергично кивнул.

— Не то слово. Это сенсация.

«У меня для тебя есть еще одна. Сегодня определенно твой счастливый день, Пьетро», — подумала Кьяра, а вслух сказала:

— Сперва напои меня горячим кофе. Тут есть кофе?

— А? Да, конечно, — рассеянно сказал Пьетро, семеня по коридору на полшага впереди нее. У него была смешная походка, чуть подпрыгивающая, и вечно всклокоченные волосы, как у типичного сумасшедшего ученого или карикатурного итальянца из комедий шестидесятых... И очень красивое лицо с правильными чертами, почти модельное. Рядом с ним Кьяра всегда чувствовала себя дурнушкой, несмотря на эту его походку и торчащие волосы.

— Я должна кое-что тебе рассказать, — сказала Кьяра через пять минут, когда он завел ее в какую-то подсобку и поставил электрочайник.

— Да, конечно, — повторил Пьетро тем же тоном, что и у входа. — Я даже не знаю, как тебе сказать...

— Пьетро, — твердо проговорила Кьяра. — Сначала скажу я. Со мной кое-что случилось, это важно, и это как раз по твоей части. Дело касается семейства Борджиа. Поэтому сначала ты меня выслушаешь и скажешь, что думаешь, а уж потом выложишь мне свою сенсацию. Раз уж я приехала к тебе по такой погоде в такую даль.

Как только она произнесла имя Борджиа, Пьетро обернулся и взглянул на нее так, как никогда не смотрел прежде. Странно. Но еще более странно было то, что он сказал потом:

— Так ты знаешь?

— Знаю что?

— О картине.

— Какой картине?

Пьетро помолчал. Щелкнул, выключаясь, чайник, и Пьетро налил две чашки, насыпав две ложки сахара в обе. Кьяра не клала сахар в кофе, но он никогда не мог этого запомнить.

Он сел напротив нее, пододвинул к ней чашку.

— Кьяра, что ты хотела мне рассказать?

Это не заняло много времени, во всяком случае, гораздо меньше, чем Кьяра ожидала. Она старалась не высказывать никаких своих догадок, только факты, но все-таки не удержалась и упомянула про погром в ее квартире.

— Мне кажется, оно как-то связано между собой, — сказала она. — Когда такое творится, это уже само по себе дико, но если подобные вещи происходят одновременно... Пьетро, ты меня слушаешь вообще?

— Да, — ответил он. — Очень внимательно. Кьяра... я даже не знаю, что сказать.

Она улыбнулась уголком рта.

— Ты всегда умел меня поддержать.

Пьетро серьезно кивнул, не уловив в ее словах сарказма. А ведь она ничего не сказала ему про Стеллу. Да он и не спросил. Уж Стелла здесь точно была ни при чем.

— Это действительно очень странно, — медленно проговорил Пьетро. — То, что ты пришла... и именно теперь.

— О чем ты? — ее всегда раздражало, когда он начинал говорить загадками.

— У меня есть некоторые соображения. Я их выскажу немного позже. Сейчас я скажу, зачем тебя вызвал, только, — он вскинул ладонь, видя, что она собирается возразить, — выслушай сперва. Это напрямую связано с тем, что ты мне сейчас рассказала. Напрямую, Кьяра.

Чашка с кофе в ее пальцах вдруг сделалась холодной.

— Несколько месяцев назад, — начал Пьетро, не глядя Кьяре в лицо, — мне позвонили из Галереи Боргезе с просьбой войти в комиссию по оценке некой картины, обнаруженной недавно в частной коллекции. У картины мутная история, ее корни удается отследить до Второй Мировой войны, когда ее вывезли в Германию. Где она находилась до того, неизвестно. Но по ряду причин есть вероятность предполагать, что ее автор — Леонардо.

— Леонардо да Винчи?

— А что, есть какой-то другой? — суховато спросил Пьетро. — Конечно, да Винчи. Там его подпись, и некоторые другие факты указывали на то, что это может быть подлинник. Неизвестная картина да Винчи, и не эскиз, а законченное полотно в аутентичной раме — это уже само по себе сенсация мирового масштаба. Но пока не было полной уверенности, шумиху поднимать не стали, сделали все осторожно, втайне от прессы. Я, конечно, согласился войти в комиссию. Мы работали, не поднимая головы, два месяца. Проводился, конечно, и химический анализ, словом... словом, это действительно Леонардо. По-видимому, одна из последних его картин.

— Это здорово, Пьетро, — сказала Кьяра, на сей раз вполне искренне. — Поздравляю.

— Да, — рассеянно проговорил Пьетро. — Я хочу, чтобы ты ее увидела.

Он встал. Кьяра, решив пока не задавать больше новых вопросов, поднялась за ним следом. Они пошли полутемными коридорами, в которых гулко отдавались их одинокие шаги — было воскресенье, и институт практически пустовал. Комната, в которую они вошли, оказалась под охраной. Обоим пришлось расписаться в журнале отчетности и оставить отпечаток пальца, и только тогда охранник отпер цифровой замок на двери. Впрочем, учитывая потенциальную стоимость этой картины, такие предосторожности не удивляли.

Внутри было темно. Пьетро положил руку на выключатель и сказал:

— Я надеюсь, то, что ты увидишь, останется между нами. Очень надеюсь, Кьяра.

Он включил свет.

И Кьяра увидела.

Картину вынули из рамы и поставили на подрамник посреди комнаты. На нее было направлено несколько ламп с защитными экранами, фильтрующими интенсивность света. Кьяра не особенно разбиралась в живописи, но рука мастера чувствовалась с первого взгляда. Это был групповой портрет, изображавший, по-видимому, членов одной семьи: пожилой мужчина в центре, молодая светловолосая женщина справа от него, юноша, очень на нее похожий, слева, и двое молодых черноволосых мужчин у сидящего за спиной — оба стояли, положив руки на спинку его кресла. Все эти люди были одеты очень богато, даже вычурно. Но их лица выглядели бледными, какими-то серыми, на них не отражалось тонких и сложных эмоций, столь характерных для полотен великого мастера. Это были лица мертвецов, которых поставили стоймя и срисовали с натуры. Только женщина казалась живой, но в ее глазах читалась смертельная усталость и тоска.